Михаил Попов - Кто хочет стать президентом?
– Что у тебя с головой? – спросил, улыбаясь, Кастуев. – Ты же еще вчера не различал день и ночь.
– А что у меня с головой? – Елагин закрыл-открыл глаза, повертел головой с закрытыми, с открытыми глазами. Встал, вытянул руки перед собой, опять закрыл глаза и коснулся по очереди обоими указательными пальцами кончика носа.
– Так, мужики, деньги будут послезавтра.
– У нас тоже для тебя есть подарок.
– Нашли Лапузина?
– Угадал.
– Так едем!
– Может, полежишь еще пару деньков? Для страховки.
– Только прогулка в автомобиле может меня по-настоящему освежить.
Глава двадцать четвертая
«У старого охотника»-2
г. Калинов
Преодолевая внутреннюю тошноту, Винглинский переодевался. Пальто, костюм, ботинки, носки – все это пришлось снять как обмундирование, совершенно неподходящее для оргии, которую он решил продемонстрировать калиновской камарилье своих клевретов.
Дворец среди елей ожил. Повсюду полыхала истерически яркая иллюминация, грохотала вода в наполняемых бассейнах, наливались теплом парильные камеры. Мангалы распускали длинные невидимые языки будоражащих воображение запахов. Правда, самому Сергею Яновичу эти запахи казались тошнотворными. Но что делать, надо терпеть.
И вот олигарх засел в роскошном предбаннике этаким Домицианом, даже венок себе велел сплести из сухих дубовых листьев – картина, обязанная восхитить подданных и внушить им уверенность, что дела идут как надо, даже лучше, и нет никаких поводов для вредных сомнений: столы ломятся, пар не ломит костей, а девушки не ломаются.
В предбаннике предбанника начали собираться гостенечки. Либава их рассаживал, определяя место в очереди. Первым занырнул в тронную залу, естественно, Тимченко. Он был забавен, этот лидер местного банковского сообщества и кандидат в главные городские управленцы. Винглинский должен был признаться себе, что назначил именно его фаворитом районных выборов исходя не столько из деловых качеств, сколько из забавного совпадения внешности Тимченко и своей. Такой же худой, длиннолицый, с как бы чуть-чуть слезящимся декадентским взглядом. Тем более что, отдавшись душой и телом в пользование олигарху, районный банкир начал подражать ему, копировать стиль одежды, поведения, говорения. Наблюдать за этим было забавно. Особенно в данный момент, когда олигарх сидел с венком на голове, завернувшись в махровую простыню. Тимченко явился в пальто с поднятым воротником, держа под мышкой кожаную папку. Как будто в загородном особняке сделалось вдруг двое Винглинских – выходная и рабочая модификации.
Кандидат в мэры сел на краешек стула, расстегнул папку и начал докладывать всякую мелкую ерунду – о составе избирательных комиссий, о нехватке оргтехники, о кознях «единороссов» в городском совете, где у них по-прежнему большинство. Он всегда докладывал об одном и том же. Речь его текла подобно тихой реке с очень плавными поворотами.
Стоп, а это что такое?!
– Что это за фамилия?
– Новый зам районной избирательной комиссии, надежнейший человек. Мне обязан лично. Голову сложит.
– Нет, что у него за фамилия?
– Борис Иванович Испражненко.
– Откуда такая фамилия?!
– Признаться, я тоже спрашивал. Он говорит, что его предки – выходцы из Праги.
Винглинский отрицательно покачал головой:
– Мне кажется, Прага здесь ни при чем. Тимченко засуетился, он готов был сделать для своего благодетеля многое и нервничал, не зная, что можно сделать в данной ситуации.
Олигарх подумал: чего только не случается покупать за свои деньги.
– Заменить?
– А что ты можешь сделать? Одно дерьмо заменить на другое?
– Почему же, есть довольно приличные люди.
– Какая разница… Иди переодевайся.
– Что вы сказали?
– Переодевайся. Поработали – теперь поразвратничаем.
Как раз в этот момент приоткрылась дверь и послышались волнующие вскрики веселящихся молодых женщин, уже добравшихся до первой своей радости на сегодня – ящика «Мартини».
Кандидат в мэры побледнел.
– Что ты хочешь мне сказать?
Кандидат приложил руку к левому отвороту пальто:
– Кардиограмма. Сижу на конкоре.
– Что это такое?
– Кардиологи сказали: лекарство от внезапной смерти.
– Так ты что, можешь тут еще и коньки отбросить?! Тимченко понял, что сделал себе плохую рекламу, и заторопился, исправляя положение:
– Нет, что вы, это временно. К выборам я – огурец. Гарантирую. Я еще поживу вам на пользу.
– Иди переодевайся.
– Я замену привез.
– Какую еще замену?
– Поэта. Хорошего поэта Тальберга. Он создан для всего этого, – кандидат кивнул в сторону пьяноватого женского смеха.
Винглинский махнул на него рукой. Тимченко выскользнул.
Вошел Либава и, наклонившись к уху шефа, сообщил:
– Приехал генерал.
– Ну и что? Пусть ждет.
– Тогда Курицын?
– Тогда все равно. Давай прокурора. Бодрячок-прокурор, как выяснилось уже через пару минут после начала разговора, прибыл просто так – отметиться. Припасть к стопам высшего своего руководства. Никакого конкретного дела у него не было. Ездил, правда, он в командировку в Москву и слышал там какие-то слухи о каких-то перестановках в высших прокурорских рядах.
– Ну спасибо, я бы сам никогда не добрался до такой информации. Особенно сидя в Москве, – сказал Винглинский. – Ты только за этим притащился?
– Как же, и почтение засвидетельствовать, – стыдливо улыбнулся прокурор. Он знал, что за излишнее усердие не наказывают.
– Иди переодевайся.
– А?
– Готовь себя к принятию удовольствий.
Прокурор улыбнулся еще стыдливее. И сообщил осторожно, сопровождая свои слова благодарностями, что у него сегодня годовщина свадьбы. Всего год назад он снова женился. Женился по любви. И, что самое существенное, до сих пор супругою своею жарко увлечен. Если б не годовщина, он бы с охотой, тем более в таком кругу.
– Переодевайся, слышишь? Там столько работы – я что, один буду за всех отдуваться?
Курицын улыбнулся невидимым девушкам и стал пятиться к двери.
– Теперь генерал? – спросил вновь вошедший Либава.
– Пусть ждет.
– Тогда там только Захаров.
– Этот придурок?
Либава вздохнул в своей обычной манере.
– Давай Захарова. А генерал пусть помучается.
Винглинский Кунгурова не любил и знал, что пользуется полной и давней взаимностью. История эта началась в романтические и беспредельные девяностые на знаменитой Югре, в славном ныне городе Ханты-Мансийске. Времена первых залоговых, а на самом деле – подлоговых аукционов. Огромные куски государственной собственности уходят за копейки, причем копейки, взятые в безвозвратный кредит у этого самого государства. Журналист Киселев истерически рисует на экране своих «Итогов» наиболее популярные и наглые схемы этого финансового разврата. Молодой Сережа Винглинский, начинающий бизнесмен из окружения бизнесменов, начавших чуть раньше него, обожал смотреть такие телепередачи, пытаясь как можно глубже заглянуть в честные глаза журналиста Киселева и понять, откуда он берет столько справедливого сарказма и философской грусти, ведя речь обо всех этих глобальных злоупотреблениях.
Бизнесы, реально стоившие десять миллиардов долларов, уходили в руки тех, кто давал за них двести миллионов, да еще и не из собственного кармана, а из аккуратно прогрызенной дырки в бюджете. Помнится, тогда и состоялся первый разговор молодого, подающего надежды финансового волчонка с матерым уже на тот момент генерал-майором. В номере одной из ханты-мансийских гостиниц. Как раз на фоне киселевского псевдопатриотического блекокотания. Это, надо сказать, был звездный час Винглинского: он по чьим-то высшим соображениям попадал в группу «ребят», которым позволялось хапнуть небольшой нефтеносный континент вместе с трубоструктурой и всякими там качалками. Сергею Яновичу просто повезло оказаться в нужное время в нужном месте, имея при этом хорошие отношения с нужными людьми. Так выпали кости, так расположились звезды – никаких личных, реальных подвигов, никакого особого образования, никаких жертв и профессиональных мук от молодого дельца не потребовалось. Случай, правильно стасовавшиеся время и место. Не прав Прудон, не прав. Капитал есть не присвоение, как он утверждал когда-то. У нас в России все по-своему, у нас даже капитал приобретается путем распределения, как продовольственный заказ в советском НИИ. Тогда – шпроты и сухая колбаса, но почти каждому, сейчас нефтяная компания или алюминиевый комбинат, но только тем, на кого падет перст судьбы. А этот перст чаще всего растет на какой-нибудь конкретной властной руке. На него, Сережу Винглинского, пал, а ведь он только дал себе труд не побрезговать втиснуться в толпу ждущих.
Кунгуров и пригласил тогда в Манты-Хансийске Винглинского, чтобы сообщить тому приятную новость. Покончив с сухой деловой частью, он не удержался от короткой проповеди, что случается с генералами, поступающими непатриотично и нервничающими от этого: им хочется оправдаться.
