Хаджи-Мурат Мугуев - Кукла госпожи Барк
Автомобиль с дамами поехал направо, а я, оставшись один и отойдя довольно далеко от дома мистрис Барк, достал записку Зоси.
Неровным, торопливым почерком было нацарапано несколько слов: «Завтра, в половине 12-го, в парке Зилли-Эс-Салтанэ, в левой аллее возле малого фонтана».
Написано было по-английски, без единой помарки. Я дважды перечел записку и, подозвав «дрожке», поехал домой.
Первым, кто встретил меня, был генерал. Он стоял у письменного стола и, указывая на запрятанный микрофон, громко сказал:
– Наконец-то! Знаете, что натворил ваш обожаемый Сеоев? – Он сделал паузу: – Избил до полусмерти какого-то фокусника или акробата… Хорошо не знаю, словом, набезобразил… Сейчас мне звонили из полицейского участка, он находится там. Я просил как-нибудь замять это глупое, скандальное дело, а сержанта направить ко мне.
– Какого фокусника? – переводя дыхание, спросил я.
– Черт его знает! Какого-то Ко или Го… Жу… цина, – предостерегающе размахивая пальцем, безразличным голосом сказал генерал.
– Го Жу-цина? Вот здорово! Это того самого, к которому мы сегодня должны были ехать. Теперь я понимаю, почему он так внезапно отменил свой сеанс! – сказал я смеясь.
– Что тут смешного? – сердито оборвал меня генерал, кивая в сторону микрофона. – Это безобразие ложится пятном на нас. Я вас прошу, Александр Петрович, – холодно продолжал он, – разберитесь немедленно в этом деле и накажите Сеоева…
– А если он не виноват?
– Что значит не виноват? Что бы там ни было, глупая ссора или пьяная драка, я не знаю, что там произошло, но такое безобразие безнаказанным оставлять нельзя. Если надо, то откомандируйте его обратно в часть, а взамен потребуйте более дисциплинированного солдата.
– Слушаю-с, товарищ генерал, – деревянным голосом сказал я.
– А теперь, – переходя на прежний тон и лукаво подмигивая мне, продолжал генерал, – не завидую я этому фокуснику, которого отделал наш медведь.
– Боюсь, что после лап этого великана бедняга Го Жу-цин не скоро начнет свои сеансы, – сказал я.
– Я вас понимаю, но ничего… Вы сможете и под другим предлогом повидаться с вашей журналисткой. Ведь признайтесь, что вас огорчила не затрещина, полученная фокусником, а неудачное свидание с мистрис Барк? Кстати, видели вы Генриэтту Янковецкую?
– Видел. Очень приятная дама. Но этот окаянный сержант со своей затрещиной помешал нашей дальнейшей беседе. Сеанс у Го Жу-цина не состоялся, а поехать в «Пель-Мель», куда меня приглашали, я не захотел.
– И хорошо сделали. Подальше от таких подозрительных мест. А теперь позвоните, пожалуйста, вот по этому телефону в полицейский участок, вызовите раис-назмие – капитана полиции Боруги и попросите его прислать к вам Сеоева… Ну, и, конечно, помня о местных традициях и нравах, намекните ему о хорошем «бакшише».
– Сейчас сделаю, – сказал я и, записав номер телефона, позвонил в полицейский участок.
Спустя сорок минут Сеоев в сопровождении добродушного ажана входил ко мне. Ажан сдал задержанного сержанта и очень довольный «бакшишем» отправился назад, позванивая серебряными риалами, полученными от меня. Великан-сержант, вытянувшись во фронт, стоял у стола, ожидая моих расспросов. Но я молча и выразительно показал ему на микрофон и затем в сторону сада. Сержант понимающе закивал и, осторожно ступая на носки, вышел в сад. Я оглядел его широченные плечи и огромные, величиной с хороший кочан, кулаки и невольно улыбнулся.
Заперев кабинет, я прошел в сад.
– Товарищ полковник, разве вы не получили через дежурного мою записку? – спросил Сеоев, поджидавший меня возле фонтана.
– Получил, но очень поздно и, откровенно говоря, не понял, куда вы отправились, – ответил я, подходя к азиатской половине дома Таги-Заде.
Завидя нас, генерал, отложив в сторону бумаги, сухо сказал:
– Доложите, сержант, что произошло у вас с фокусником Го Жу-цином и почему вас задержала полиция?
Так как рассказ сержанта длился очень долго и ему было задано много вопросов, не имеющих прямого отношения к Го Жу-цину, я расскажу о том, что произошло за эти дни с нашим симпатичным, но неудачливым героем.
За день до описываемых событий Сеоев, выйдя на улицу, встретил возле киоска с водами старого знакомого шофера Али, некогда работавшего вместе с ним в «Ирантрансе». Приятели выпили пива и дошли до гостиницы «Отель де Пари», возле которой находился гараж, где работал Али.
– Как идет жизнь, много ли зарабатываешь? – спросил сержант, глядя на поношенную одежду приятеля.
– У нашего хозяина много не заработаешь. Из всех тегеранских собак это самая скупая и бессовестная, – сплевывая на землю, сказал шофер. – С радостью ушел бы, да некуда. Все хорошие места заняты, а то разве я стал бы работать у Таги-Заде…
Сеоев насторожился. Фамилия владельца гаража была знакома ему. Ведь это был хозяин того дома, в котором жил он и его начальство.
– А что, жаден? – спросил он.
Али огляделся по сторонам и тихо сказал:
– Подавится он когда-нибудь крохами, которые ворует у нас! За малейшую провинность – штраф, за опоздание – потеря места, сколько бы ни привез выручки, хоть целый мешок риалов, – ни одного шая не получишь в награду от этого скряги… А к тому же… – Тут он совсем шепотом сказал: – Вся полиция у него в руках.
– Это почему же? – еще тише поинтересовался Сеоев.
– Очень просто. Все же знают, что он был связан с немцами и получал деньги от них. Ты посмотри на наши такси, все марки «Оппель» и «Ганомак»!.. Ему в свое время шестьдесят штук немцы бесплатно прислали из Берлина, ну, а кому не понятно, что такие подарки даром никто делать не станет.
– Но ведь немцы бежали…
– Ну и что же? – усмехнулся Али. – Немцы бежали, американцы пришли, а Таги-Заде остался. Он теперь служит новым хозяевам не хуже, чем прежним. Ты бы поглядел, как он паясничает и кувыркается перед ними. Нам, шоферам, все известно, но мы молчим… У каждого семья, а денег нет… Эх, хорошо вы сделали, русские, что выбросили из своей страны таких негодяев, как наш хозяин!
– И неужели некуда деваться, друг Али?
– А куда? Я уж и так проходил без работы пять месяцев, совсем обнищал и изорвался, а тут хоть маленький, но все же кусочек хлеба…
– А это ничего, что ты идешь с большевиком, со мной? Может быть, хозяину это не понравится?..
– А черт с ним! Он мне хозяин только на работе, а в свободное время я могу встречаться с кем хочу, тем более, что он и сам дружит, – тут Али подмигнул, – с большевиками.
– Как дружит? – спросил удивленный Сеоев.
– А так, сдал им свой дом на Зеленом бульваре, бывает даже в гостях у них и так же лебезит, как и перед янки, только, я думаю, что от этой «дружбы» русским не поздоровится.
– Почему? – спросил Сеоев.
– А потому, – оглянувшись по сторонам, ответил Али, – что Таги-Заде – пес, и когда он виляет хвостом и ласково скулит, заглядывая в глаза, это значит, что он готовит предательство и подлость.
– Не понимаю, Али, твои речи! Ты скажи прямо, на что намекаешь?
– Легко сказать «прямо», а если ты проговоришься и Таги-Заде узнает об этом?..
– Ты меня знаешь не первый день, Али. Можешь быть спокойным. У тебя сейчас есть время? – спросил Сеоев.
– Есть. Моя смена вечером.
– Тогда пойдем в ресторан, съедим по горячему кябабу, запьем пивом, и ты мне расскажешь, что знаешь.
Али молча кивнул головой, и приятели вошли в простенький ресторанчик «Хуршид», где, уединившись в углу залы, продолжали разговор.
– Несколько дней назад в дом Таги-Заде на Зеленом бульваре, арендованный большевиками, была послана партия рабочих для ремонта комнат. Все рабочие чужие, не тегеранские, мы их не знаем, и среди них под видом простого рабочего находился переодетый, как ты думаешь, кто? – отпивая глоток пива, спросил Али.
– Не знаю!
– Фокусник, который живет на улице Шапура и который тоже работал с немцами.
– Откуда ты узнал это?
– А я и шофер Аббас Джемшеди отвозили рабочих на грузовиках на вокзал, откуда они уехали куда-то в сторону Кума, – продолжал Али.
– Но как же ты узнал фокусника, если он был переодет? – спросил Сеоев.
– Очень просто. Когда мы подъехали к вокзалу, все рабочие сели в отходящий поезд, а один – это был фокусник – остался в машине и, пересев ко мне в кабинку, попросил довезти его до улицы Шапура. Уже тут я сообразил, что дело не чисто. Когда же он остановил машину и вошел в подъезд этого дома, мне стало ясно, что затевается какое-то грязное дело…
– Но почему же ты думаешь, что это не был настоящий рабочий?
– Э-э, что я, маленький ребенок или большой осел, что ли!.. Что, я не могу отличить настоящего иранца от поддельного или рабочего человека от переодетого белоручки? Когда я смотрел на его пальцы, нарочно запачканные ржавчиной и маслом, я в душе смеялся над этим человеком. Рабо-чий, – презрительно протянул Али, – у которого мягкая ладонь, тонкие незагрубелые пальцы и тщательно подстриженные ногти, может обмануть только такого же поддельного рабочего, но человека труда, знакомого с нуждою, с мозолями, он не обманет… Я прямо говорю тебе, что этот педер-сухте[13] и его компаньон мошенник Таги-Заде задумали какую-то пакость против русских. Подумай и поступай, как найдешь нужным, только помни, что от одного твоего неосторожного слова пострадаю я и моя семья.
