Росс Томас - Четвертый Дюранго
— Не смахиваем, — согласился Эдер.
— То есть, у вас есть какой-то план… на случай непредвиденных обстоятельств?
Эдер лишь бросил на него взгляд.
— Который, конечно, меня не касается. Моя единственная задача — установить контакт и убедиться, что в его ходе никто не будет обманут и никто не пострадает — по крайней мере, пока деньги не окажутся у меня на руках.
— С этим вы справитесь? — спросил Винс.
— С организацией? — осведомился Мансур. — Да. Тут мне нет равных. — Просияв ослепительной улыбкой, он оглядел стол и сказал: — Есть еще какие-то вопросы или замечания?
— Только один, — заметил Эдер. — Меня всегда интересовало, почему люди берутся за столь паршивую неблагодарную работу. Поскольку ни мы ничего не платим вам и, насколько я знаю, ни мэр и шеф полиции, мне хотелось бы задать вам грубый вопрос: вам-то что в этом?
Мансур с любезной улыбкой повернулся к своей жене и накрыл ее кисть своей.
— Обеспечиваю семейное счастье.
— Которое, как мы все знаем, просто бесценно, — сказал Эдер.
— Совершенно верно.
Дикси Мансур отдернула руку и глянула на Винса.
— Вы что-то забыли.
— Что именно?
— Вы сказали судье — или говорили, что сказали — что, по вашему мнению, сможете найти тех, кто засунул две коробки с деньгами в его туалет. Ну и? Удалось? Вы выяснили?
— Да.
— Как?
— Я спросил у швейцара в доме Джека.
— У того, с кем вы вместе учились в старших классах и который не припомнил вас?
— Он меня вспомнил.
Швейцар опустил глаза на пятидесятидолларовую бумажку, оказавшуюся в его правой руке и потом поднял взгляд на Винса.
— Чего это ради, Келли, неужто ради добрых старых времен?
— Кое-какие приятели отмочили шуточку с судьей Эдером, и он хотел бы выяснить, кто именно.
— Что за шуточку? — спросил привратник. — Грубую? Смешную? Розыгрыш? Какую?
— Розыгрыш.
— Расскажи мне. Я тоже похихикаю.
— Они кое-что подсунули ему в квартиру… или кто-то там оказался.
— Что именно?
Винс руками изобразил размер нечто вроде хлебного ящика.
— Примерно вот такую коробку — или мешок.
— Ты теперь вроде юрист, так? Я помню, в школе ты вечно красовался в ораторском кружке. Я даже помню, как ты отправился с командой в Вашингтон и соревновался там с ребятами из Висконсина. Да, думаю, из Висконсина. Так ты и решил стать юристом — потому что тебе нравилось выступать перед публикой и убеждать ее?
— Может быть.
— Значит, вот таких размеров? — теперь швейцар сам попытался изобразить хлебный ящик. — И что же в нем было такого смешного?
— Дохлая рыба.
— Что-то не усекаю.
— Она должна была напомнить о поездке на рыбалку, от которой судья отказался в последний момент.
Швейцар нахмурился, словно юмор ситуации никак не мог дойти до него.
— Значит, кто-то из тех ребят, что все же поехал, подкинул ему дохлую рыбу, чтобы дать ему знать, сколько он потерял, так? Но рыба уже протухла и воняет. — Опять погрузившись в раздумья, он, наконец, кивнул: — Ну что ж, кому-то это и может показаться смешным.
Серо-голубые глаза швейцара расширились, но потом снова сузились, словно он внезапно кое-что вспомнил — или постарался сделать такой вид.
— Эй, слышь, а не ее ли ты вытащил сегодня днем из его квартиры в таком большом мешке, который сунул в багажник своего «Мерседеса» — это рыба была?
— Мы отменно посмеялись, — сказал Винс.
— Ты с судьей, так?
— Точно. И теперь мы хотели бы в свою очередь подшутить над тем, кто сыграл с нами такую хохму.
Швейцар вытащил свою каскетку с блестящим черным козырьком, и, внимательно рассмотрев пятидесятидолларовую купюру, которую продолжал держать в руке, засунул ее под ленту с изнанки. Но вместо того, чтобы водрузить шляпу обратно на голову, он продолжал покачивать ею на уровне талии, словно ожидая подаяния. Поскольку ничего в нее не упало, он сказал:
— Слышь, вроде я припоминаю кого-то, у кого был ключ от хозяйства судьи.
Вздохнув, Винс полез в карман, вытащил еще пятьдесят долларов и кинул их в головной убор.
— И я все вспоминаю, был ли у него действительно большой пакет или маленький.
Винс достал еще одну бумажку такого же достоинства.
— И был ли то мужчина или женщина.
Когда рука Винса на этот раз вынырнула из кармана, в ней было зажато три пятидесятидолларовых банкноты.
— Ты до потолка макушкой достанешь, — сказал он, кидая и их в шляпу.
Швейцар немедленно водрузил на голову каскетку, в которой покоилось его сокровище в 300 долларов в пятидесятидолларовых банкнотах.
— Коротышка, — сказал он. — И тащил с собой вроде мешок из бакалейной лавочки. У него был ключ от квартиры судьи, и он сказал, что в пакете юридические документы, которые судья попросил доставить к нему домой. Такой забавный тип. Невысокий, как я уже говорил. Пяти футов и двух дюймов, круглый как окорок. Рожа у него неприятная, а дырки в носу, одна из которых вдвое больше другой, так и смотрели на тебя. Такой нос забыть просто невозможно, потому что он словно прицеливается в тебя. В общем, у него был ключ, и он сунул мне двадцатку, так что я и сказал ему, чтобы он поднимался.
— Какого-нибудь удостоверения ты у него не спрашивал?
— Черт побери, Келли, ты же не будешь спрашивать удостоверение личности у священника.
Глава двадцать вторая
Сид Форк, наконец, нашел то, что искал, в большой спальне своего обиталища на Дон Доминго-драйв. В спальне содержалась Коллекция Американских Изделий Форка. Часть ее — например, шестьдесят две бутылки «Кока-Колы» выпуска до 1941-го года — сохранялась в стеклянном шкафу. Менее хрупкие предметы, такие, как 131 образец колючей проволоки, были аккуратно размещены на фиберглассовых панелях, которые занимали треть одной из стенок.
Среди других предметов в коллекции было прекрасно представленное собрание девяносто четырех разновидностей жетонов «Я люблю Айка», что выпускались во время выборных кампаний в 1952-м и 1956-м годах Эти бляшки политического характера, тщательно подобранные по размерам, сопровождались драматической коллекцией последних вышедших в свет номеров скончавшихся журналов «Кольер», «Лук», «Либерти», «Флейр», а также старыми «Сатурдей Ивнинг Пост», «Вэнити фейр», «Макклюр» и полудюжины других ушедших в небытие журналов.
Немалая часть коллекции, которую Форк собирал много лет, еще ждала каталогизации и хранилась в щелястых деревянных ящиках и металлических коробках, что до потолка громоздились в одной из спален. Но с особой гордостью Форк относился к своему собранию стеклянных изоляторов, которыми когда-то оснащались линии электропередач в городах и сельской местности от Флориды до Аляски. Зеленые, коричневые и серые катушки изоляторов размещались на двух длинных высоких полках и подсвечивались лампочками. За их рядом, на верхней полке, Форк и нашел фотоальбом.
Он перенес его на круглый дубовый стол восьмидесяти одного года от роду, включил старую, на длинном штыре, лампу, отметившую свой пятьдесят второй год рождения, сдул с кожаной черной обложки альбома, украшенном вышивкой, происхождение которой осталось ему неизвестным, густую пыль и стал листать его, пока не нашел большую цветную фотографию — любительский снимок — двух юношей и двух девушек, одна из которых едва ли вышла из возраста ребенка.
Форк рассматривал фотографию несколько секунд, прежде чем изъял ее из альбома и обработал ножницами и бритвой. Он пустил их в ход, чтобы отрезать голову с плечами одного из молодых людей на снимке. Коротко глянув на труды рук своих, он обнаружил на столе бутылочку с резиновым клеем и аккуратно разместил отрезанную голову с плечами на чистой карточке три на пять дюймов. Из правого кармана старого твидового пиджака Форк извлек девять других таких же карточек и присовокупил к ним новую; перетасовав все десять, он разложил их перед собой на столе.
На каждой из них красовалась цветная фотография мужского лица, и всем было от 20-ти до 40 лет. Никто из них не отличался красотой или пристойным выражением лица, а некоторые были просто уродливы. Все смотрели прямо в камеру. Никто не улыбался.
Собрав воедино все десять карточек, Форк засунул их обратно в карман пиджака и оставил комнату, приостановившись лишь, чтобы восхититься объявлением из журнала в четыре краски в рамочке на стене: ему было самое малое пятьдесят пять и оно изображало симпатичную молодую женщину в большом блестящем гоночном родстере где-то к западу от Ларами. Эта рекламная иллюстрация была для Форка самым любимым образцом народного творчества.
Шеф полиции нашел священника — любителя виски в 3.13 пополудни в последнюю субботу июня. Отца Френка Риггинса он обнаружил на скамейке под эвкалиптом недалеко от эстрады в парке имени Хэндшоу. На священнике были старые синие джинсы, почти новые кроссовки «Найк» без носков и зеленая рубашка с открытым воротом, на груди которой желтела надпись: «Малых чудес не бывает».
