Кирилл Шелестов - Жажда смерти
Никто даже не улыбнулся. Храповицкий вспыхнул.
— Баран! — прошипел он. Но уже в следующую секунду он взял себя в руки. Он понимал, что подчиненные ждут его реакции, что каждое его слово, сказанное здесь, будет многократно повторяться и обсуждаться.
Он демонстративно пожал плечами.
— Думаю, кто-то из людей Лихачева проявил неуместное рвение, — холодно произнес он. — Захотел погреть руки. Срубить с нас деньжат к ноябрьским праздникам. Кстати, дело, как здесь сказано, возбуждено по факту. Это означает, что оно ведется не против Пахом Пахомыча. То есть ему нечего опасаться.
В молчании присутствующих облегчения не чувствовалось. Слова Храповицкого никого не убедили. Все понимали, что Пахом Пахомычу есть чего опасаться. И, скорее всего, не ему одному. Храповицкий предпринял последнее усилие.
— Что ж, придется звонить губернатору, — вздохнул он. — Не буду вас задерживать. Все свободны.
4
С совещания директора расходились перешептываясь, озадаченные и растерянные. Впрочем, настоящего испуга никто еще не испытывал. Конечно, известие о возбуждении уголовного дела против одного из нас было неожиданным и на редкость неприятным. Но все же Храповицкий являлся главным промышленником области, личным другом и партнером губернатора. У него были связи в Москве, и ему предстоял новый карьерный взлет. Если называть вещи своими именами, он был хозяином губернии.
С какой стати налоговая полиция вдруг из-за угла наскакивала на одного из близких ему людей, да к тому же его родственника? Неужели они полагали, что это сойдет им с рук? Как-то не верилось, что за этим стоит генерал Лихачев, который на публичных мероприятиях обнимался с Храповицким так искренне, что все считали их товарищами. Лихачев меньше всего походил на террориста-смертника, а Храповицкий — на того, кто оставляет без ответа оскорбительные выходки.
Общее мнение склонялось к тому, что кто-то из сотрудников налоговой полиции зарвался, но шеф быстро всех одернет и поставит на место.
Что до меня, то я не разделял убеждения в нашей неуязвимости. Именно поэтому я не последовал за Храповицким в его кабинет, а отправился к себе. Вряд ли он сейчас был бы рад моему присутствию. Никто нас не раздражает так, как свидетели наших ошибок, о которых нам всегда хочется забыть как можно скорее.
Часа полтора я возился с бумагами, когда в моем кабинете возникла Оксана, чья безупречная секретарская выправка служила вечным укором моей безалаберности.
— Прошу прощения, что отрываю вас, Андрей Дмитриевич, — как-то сбивчиво проговорила она.
Почувствовав что-то новое в ее тоне, я поднял глаза. На ее обычно невозмутимом лице читалось замешательство.
— Кажется, у нас что-то происходит!
— Что происходит? — спросил я машинально.
— Обыск, — пролепетала она неуверенно.
Это слово явно было новым в ее лексиконе. Оно было из другой жизни, не имевшей ничего общего с ее размеренным благополучием.
Я выронил ручку и вытаращился на нее.
— Что значит — тебе кажется? — поинтересовался я. Оксана замялась. Она была в смятении и не знала, как себя вести.
— Мне только что звонили из бухгалтерии, — заговорила она, теребя пуговицу своего строгого пиджака. — В здание ворвались какие-то люди с автоматами. В масках. Говорят, человек тридцать или даже больше. Все административное крыло оцеплено. Оттуда никого не выпускают. Хозяйничают. Наверное, скоро к нам придут, — прибавила она, передернув плечами. — Я звонила в приемную Храповицкого, чтобы выяснить что-то подробнее. Но Лена... В общем, она ничего толком не сумела мне объяснить. Она в шоке. Знаете, я первый раз в жизни слышала, как она плачет... Короче, кошмар какой-то.
Недослушав, я выскочил из кабинета. Я не знал, что предпринять, но на месте оставаться не мог.
Коридор был полон народу. Но привычной деловой суеты не наблюдалось. Высыпав, как и я, из своих кабинетов и разбившись на группки, люди нервно топтались, курили и негромко переговаривались. Дамы держались так, словно произошло внезапное и непоправимое несчастье. Слышались ахи и охи. Одна пожилая женщина плакала. Мужчины пытались бодриться. Кто-то даже шутил. Но в основном на лицах был написан страх и недоумение. Пара чужаков, оказавшихся у нас случайно в разгар происшествия, с жадным интересом прислушивались к разговорам, пытаясь что-то понять.
В свое время я выдержал несколько серьезных ссор с Храповицким по поводу своего нежелания перебираться в административное крыло. Мне нравилось быть в отдалении от начальства: такое расположение сохраняло иллюзию моей независимости. На этом этаже располагались аудиторы, юристы и снабженцы. Они-то и толпились сейчас вдоль стен.
Мимо меня, с выпученными глазами, звучно топая каблуками, пронеслась молодая полная бухгалтерша из административного крыла, прижимая к груди стопку бумаг. Я догадался, что она побежала прятать документы.
Взволнованная начальница аудиторского отдела метнулась ко мне, как будто увидела во мне свое спасение. От испуга ее глаза отчаянно косили, а тонкие губы дергались.
— Андрей Дмитриевич! — истерически выкрикнула она. — Да что ж это такое творится?!
Я и сам не знал, что творится и что ей ответить.
— Убирайте все документы! Все лишнее, срочно! — бросил я, стараясь сохранить уверенный вид. И быстрым шагом двинулся к лестнице.
По понедельникам этаж, где располагались кабинеты Храповицкого и партнеров, был забит теми, кто ожидал у них приема. Но в эту минуту он был совершенно безлюден, если не считать двух дюжих парней в камуфляже и черных масках. С оружием наперевес они стояли в противоположных концах коридора. Их лиц я не видел, но выражение глаз в прорезях мне не понравилось.
— Куда? — коротко спросил меня один из них, преграждая мне дорогу.
— Юрист холдинга! — быстро ответил я.
К моему удивлению, этого оказалось достаточно. Он молча отступил в сторону, пропуская. Вероятно, запрет касался лишь выхода из здания. Вход пока оставался свободным.
Я распахнул дверь в приемную Храповицкого, влетел внутрь и обомлел. Зрелище, представшее моим глазам, было потрясающим.
На паркетном полу, широко разбросав ноги и закинув руки за голову, ничком валялись двое любимых охранников Храповицкого. От их обычной вальяжности и самоуверенности не осталось и следа. Распластавшись, они лежали не шевелясь и, похоже, не дышали. Черные пиджаки задрались, открывая белоснежные рубашки, вспученные над брюками, широкие ремни и пустые кобуры, из которых уже были изъяты пистолеты. Рядом с поверженными телохранителями стояли два автоматчика, направив на них дула оружия.
За столом сидела секретарь Храповицкого Лена. Я даже не сразу ее узнал. Ее лицо было заревано, в красных пятнах и в подтеках туши. Она сняла свои очки и, зябко ежась, беспокойно терла салфеткой стекла. Ее подслеповатые голубые глаза беспомощно хлопали ресницами, взирая на осквернение ее неприступной обители.
Я сделал шаг в сторону кабинета.
— Вход воспрещен! — крикнул один из автоматчиков, грузно вставая на моем пути. — Нельзя туда, ясно?!
— А ты меня пристрели, — предложил я, двигаясь прямо на него.
— Тебе что, жить надоело? — рявкнул он, толкая меня в грудь прикладом.
— Еще как! — ответил я и, тараня его, дернул ручку двери за его спиной.
Он упустил момент для удара. Теперь бить было поздно. Мы стояли вплотную друг к другу, и он обдавал меня запахом чеснока и пота. Просунув руку за его спину, я рванул дверь на себя. Она хлопнула его по спине, он качнулся вперед, падая на меня. Я увернулся и ринулся в узкое пространство между дверьми. По счастью, вторая дверь открывалась внутрь.
Я уже успел повернуть ручку, но тут, видя, что удержать меня уже не удастся, автоматчик предпринял последнее усилие и повис у меня на плечах, обхватив за шею. Он был здоровым парнем и весил килограммов на двадцать больше меня. Сгибаясь под его тяжестью, я продвинулся еще, но не удержался на ногах. Пыхтя и матерясь, мы ввалились в кабинет и рухнули на пол.
5
Мы катались по полу, и я все не мог от него отцепиться. Он держал меня мертвой хваткой.
— Стоять, мать твою! — надрывался он. — Руки вверх!
— Да не дави ты на шею, болван пахучий! — хрипел я. — Мне же дышать нечем!
Стоять я, кстати, все равно не мог. Равно как и поднять руки. Поскольку барахтался и отбивался. Положение было на редкость глупым.
— Протоколируйте! — вырываясь из его объятий, орал я, ничего не видя, кроме грубой шерстяной черной маски и бешено вращающихся в прорезях глаз. — Покушение на убийство! Физическая расправа! Сексуальное домогательство! Вова, он ко мне целоваться лезет! Спрячь язык, сволочь!
Видимо, последнего обвинения автоматчик никак не ожидал. Возмущенно хрюкнув, он на секунду ослабил захват. Я тут же откатился в сторону, схватился за горло и закашлялся.
