Брайан Моррисон - Расплата
— «Кто-то» уж должен быть обязательно, — сказал он. — За время моей службы в полиции мне довелось расследовать около ста самоубийств. И хоть бы одна семья пожелала поверить, что их сын или дочь, муж или жена выбрали такой конец просто потому, что не могли больше сопротивляться трудностям. По-моему, люди считают подобную смерть позором для семьи. — Он отвернулся от окна. — Я лично не понимаю почему. А вы? Мне это кажется вполне приемлемым способом расправиться со всеми проблемами, а может быть, даже наоборот — избавить семью от позора. При условии, разумеется, что при этом акте больше никто не пострадает. — Он криво усмехнулся. — А то ведь и такое случилось однажды: чудак прыгнул с крыши собора Парижской богоматери и приземлился на парочку туристов. — Он тряхнул головой. — Вот почему там установили проволочную сетку.
— Может быть, заодно нужно было установить сетку вокруг резиденции Вадона, — пробормотал Билл.
Лантье как-то странно посмотрел на него, хотел что-то сказать, но промолчал.
— Послушайте, инспектор. Его отец хочет просто знать. В этом нет ничего особенного. Ведь правда? Мне точно известно, что Ахмеда Бенгана что-то сильно угнетало.
— Вот как? — Лантье подошел к нему поближе. — А вам откуда это известно?
Билл пристально посмотрел на него, пытаясь отыскать в его глазах хоть намек на искреннее желание разобраться, которое он почувствовал в его ровной интонации, но все же ответил:
— Он звонил мне несколько раз.
— Когда?
— Незадолго до гибели.
— И что же он сказал?
— Он не смог связаться со мной лично, и его слова записались на автоответчик, — поколебавшись, ответил Билл.
— Так что же он сказал?
Билл смотрел Лантье прямо в глаза, он хотел убедиться, что полицейский действительно хочет помочь ему. И наконец произнес. Очень тихо.
— Он просил, чтобы я позвонил ему. Он нуждался в моей помощи. Ему было очень плохо.
— А вы не позвонили, — негромко проговорил Лантье, в его голосе не было упрека, глаза смотрели в упор на Билла, ловя каждое изменение в выражении его лица.
— Нет, — покачал головой Билл, и страшная боль пронзила его мозг, но он даже не поморщился.
Лицо Лантье оставалось какое-то мгновение спокойным, задумчивым. Потом он протянул руку и коснулся плеча Билла.
— Понимаю, — прошептал он, возвращаясь к своему креслу. — В этих телефонных сообщениях не было абсолютно никаких сведений о человеке, преследовавшем Бенгана? Даже имени не было названо?
— Ничего.
— Значит, у вас нет совершенно никакой зацепки. — И, не скрывая досады, Лантье плюхнулся в кресло.
— Ну ладно, а то, что он выбрал именно кабинет Вадона?
Лантье поднял руку, согнул пальцы и принялся внимательно рассматривать обломанные ногти. С особым вниманием исследовал ноготь большого пальца, поскоблил зазубрину, а потом просто отгрыз ее зубами. Прошло еще несколько секунд, и наконец он заговорил. Голос звучал монотонно, как у военнопленного, которого силой заставили читать пропагандистский текст.
— Штаб-квартира Кристиана Вадона находится на уровне небоскреба на Монпарнасе, в самом высоком здании парижского центра. Господину Бенгана трудно было сыскать лучшего места для своего замысла.
— Да что вы говорите, инспектор! В газетах пишут, что, если человек желает покончить с собой таким вот образом, ему вполне достаточно пятого этажа. Может быть, чуть выше, это уже дело вкуса, если только нет для этого особой причины, — нахмурившись, возразил Билл.
— Вы полагаете, что у вашего друга была какая-то особая причина?
— А вы — нет?
Лантье погрузился в размышления. По коридору тащили скандалистку, она неистово вопила, выражая свое возмущение. Когда крики затихли, Лантье негромко заговорил:
— Послушайте меня, мистер Дюваль. Я не хотел принимать вас, но все же согласился, отчасти из-за вашей настойчивости, отчасти потому, что вы разжалобили меня рассказами об отце Бенгана, о его состоянии. Но теперь я вижу, что вы злоупотребляете моим расположением к вам. Вы просите, чтобы я впутал в это дело министра внутренних дел. Но произошло самоубийство чистейшей воды, и полицию оно совершенно не интересует. Как вы не поймете: хотя надо мной есть еще кое-какие мелкие сошки, все равно Кристиан Вадон — мой прямой начальник. И я не позволю использовать себя для потакания безответственным слухам и сплетням относительно каши, заваренной человеком, которого министр едва ли знал…
— А если это ложь?
— Что? — прищурился Лантье.
— Что Вадон вряд ли знал Ахмеда?
— Чем вы это докажете? — Лантье перевел дух и бросил взгляд на дверь.
— Сестра Ахмеда утверждает, что ее брат хорошо знал Вадона.
Резким движением Лантье откинулся на спинку кресла, воздел руки и уронил их на стол.
— Ах да! Мадемуазель Бенгана. Кельтум! — Он вздохнул. — Лучшая ученица господина Бухилы. Продолжайте.
— Это все. Она просто сказала, что Ахмед гордился дружбой с Вадоном.
— О вкусах не спорят, — сухо заметил полицейский. — А что вы об этом думаете? Вы знали ее раньше, до того, как она надела чадру, или как там это у них называется. Можно ли доверять ее словам?
— А почему бы и нет? Бог свидетель, я считаю все, что творит Бухила, жутким беспросветным тупиком, но Кельтум не дурочка. Правда, она очень самоуверенная. Я убежден, что она верит в то, о чем говорил ей брат.
— Господи, как бы мне хотелось, чтобы она рассказала об этом мне!
— А вы пробовали расспросить ее?
— Еще как пробовал! — Лантье раздраженно посмотрел на Билла. — Сколько времени я должен был сидеть и смотреть, как она разглядывает потолок и молчит как рыба? Каюсь, приблизительно через полчаса я был сыт ею по горло и махнул на нее рукой.
— Она вам так ничего и не сказала?
— Ни слова. Я сидел там, задавал ей одни и те же вопросы снова и снова, а она и рта не соизволила раскрыть. И, откровенно говоря, я сомневаюсь, что поверил бы хоть одному ее слову, если б она мне что-то рассказала. — Он покачал головой. — По правде, я от них уже рехнулся.
— От арабов?
— Вспомните, я согласен с Пятой поправкой. — Лицо Лантье скривилось. — Возьмем фундаменталистов. Признаюсь, что не понимаю их. И не вижу причин понимать. А им разве есть какое-нибудь дело до того, что я хочу дослужиться до пенсии и потом спокойно удить рыбу? Одни любят рыбачить, другие нет. Но я скажу вам, что их затеи крайне опасны. У вас в Америке достаточно всяких культов, и не мне вам рассказывать, как все это делается. Промывание мозгов. Ну вот хотя бы мадемуазель Бенгана. Вы говорите, что знаете ее с детства. Так?
— С младенчества, — поправил Билл.
— Хорошо. Разрешите мне погадать, что произошло. Вы утверждаете, что она девушка с головой. Бьюсь об заклад, до недавнего времени она была прелестной, общительной молодой особой. Коллективистка, прилежная, может быть, даже честолюбивая. Да? Но однажды друзья затащили ее на какое-то сборище. А там Бухила, с его гипнотическим взором, произносил с эстрады проповедь о спасении.
— Как будто похоже. У нас в Америке не менее дюжины подобных культов. Но не будьте слишком строги к Кельтум, инспектор. Ей пришлось много пережить.
— Что же именно?
— Ну… скажем, жизнь нанесла ей тяжелую рану, — запинаясь проговорил Билл. — Она… в общем, это все. На ее долю выпало тяжелое испытание.
— После того как она, по вашим словам, вернулась из Нью-Йорка?
— Хватит. Это не ваше дело.
Лантье проницательно посмотрел на него и вернулся к первоначальной теме разговора.
— Мне кажется, что все религии так или иначе похожи на эту. У фундаменталистов главная проблема в том, что их лидер играет на расовом антагонизме, и миллионы арабов-иммигрантов, его сторонников, считают себя обиженными.
— Возможно, некоторые из них правы.
— Послушайте. — Лантье глубоко затянулся. — Я не умею корректировать людское видение мира. Я — полицейский. Если кто-то попал под колесо закона, я стараюсь беспристрастно расследовать дело. Кем бы этот человек ни был.
— Даже если?.. — криво улыбаясь, спросил Билл.
— Даже если он иммигрант? — закончил фразу Лантье. Он прикрыл лицо руками, словно на него внезапно свалилась невыносимая усталость. Потом медленно опустил их. — Я мог бы воспринять ваши слова как тяжелейшее оскорбление, но я этого не сделаю. Возможно, я сам неправильно выразил свою мысль. — Он вернулся в свое кресло и уронил руки на стол. — Может быть, господин Дюваль, вам будет интересно узнать, что я стал полицейским вовсе не для того, чтобы ставить свою машину где мне заблагорассудится, не боясь нарваться на штраф. Вас может это удивить, но я всерьез воспринимаю систему, законы и обычаи своей страны. Мне пятьдесят три года, и я помню, или мне кажется, что помню, какой беспорядок здесь царил до прихода к власти де Голля. С младых ногтей во мне воспитали уважение ко всему, что он сделал, уважение к Пятой Республике, если хотите. — С легкой, неопределенной улыбкой он глянул на Билла. — Высокопарно звучит в устах фараона? И все же это истинная правда. То, что дал нам де Голль, стоит защищать. Я именно это и делаю. — Он помолчал, затем протяжно вздохнул. — Так что в ответ на ваш вопрос я вкладываю свои пристрастия и предрассудки, как и любой человек. Но я не допускаю, чтобы все это оказывало влияние на мою работу. Вы меня понимаете?
