Дмитрий Лекух - Командировка в лето
Сашка поперхнулся, взял рюмку водки, со вкусом хлопнул, после чего прикурил сигарету и блаженно зажмурился.
— Ах, молодость-молодость… Прилетели, короче… Тут же чукчи набежали: бабы, детишки… Думали, магазин прилетел… Где, говорим, герой-то ваш тут прячется? «А вы, — спрашивают, — не магазина? Нет? Телевидение? А-а-а, это неинтересно. Вот если бы магазина… А герой, — говорят, — во-о-он в том чуме». Ну, Ленка, как только в тот чум залетела, так разу и обратно вылетела: вонь такая — не приведи Господи… Вывернуло ее, бедолагу, наизнанку, как сейчас помню… А весна была, солнце стоит, шеф и говорит: «Ну ее на фиг, эту экзотику, давайте его на улице снимать. Все равно в чуме свет ставить надо, а директор-осветитель в том интерьере блевать будет просто не переставая. Жалко девочку». Выволокли этого героя на улицу, глянули: мама дорогая! Ему ж по паспорту еще двадцати пяти нет, а он, как минимум, лет на пятьдесят тянет! Телогрейка — засаленная, воротник оторван. Морда в золе напополам с жиром каким-то. Вши бегают, не стесняясь, как немецко-фашистские завоеватели. Ленка их, бедная, перед съемкой кисточкой колонковой с него стряхивала… Ну, начали снимать. Поспрошали, как ему живется. «Хорошо, — говорит, — живется, только водку русские редко привозят. А так — хорошо». «Как с деньгами?» — спрашиваем. «Да есть, — отвечает, — мало-мало», и достает из-под телогреечки своей засаленной с оборванным воротничком та-аакую пачку, что, не знаю как шефа, а меня точно чуть инфаркт не хватил! «Вот, — говорит. — В чуме еще есть, только толку-то? Водки-то все равно нет…» Ну ладно… Шеф еще вопросиков позадавал: типа, как жизнь, как олешки, как жена, как дети, а потом и говорит: «Ну, ладно, а орден-то покажи. Где он там у тебя?» И тут этот перец распахивает телогрейку, а у него на груди — не поверите — «Мать-героиня». Мы так и офигели…
Народ тихо заржал.
А Сашка, что твой Станиславский, выдержал приличествующую случаю паузу и дождался-таки вопроса:
— Ну, и что дальше?
Художник хмыкнул и потянулся за следующей сигаретой.
Ему явно нравилось быть в центре всеобщего внимания.
По крайней мере, когда он начал похлопывать себя по карманам в поисках зажигалки, к нему протянулось сразу несколько рук с трепещущими огоньками.
Тут уже и градоначальник не выдержал:
— Чего дальше-то было? Ну, давай, говори, не тяни душу!
— Чего-чего… — Сашка лениво затянулся, не торопясь выпустил дым тонкой струйкой. — Я ж говорю, раньше думал: такое только в анекдотах бывает. Все настолько офигели, что и сказать ничего не могут. Ленка первая нашлась: «А где, говорит, у вас, уважаемый имярек, Звезда-то?» А он на нее эдак высокомерно, как только чукчи умеют, взглянул и говорит: «А зачем мне Звезда? Тут геолога проходила, шибко умный геолога, не такой, как ты, так он мне так и сказал: зачем тебе Звезда? Давай я тебе ее на Солнышко сменяю». — Сашка уже сам ржал, всхлипывая и давясь словами. — «Мать-Героиня», она… ведь и правда, в виде солнышка с лучиками…
Стол грохнул так, что Глеб даже испугался — стекла-то не повылетают?
Нет, вроде выдержали…
Мэр Сочнов всхлипывал и трясся, что твой эпилептик. Потом, успокаиваясь, вытер покрасневшее лицо носовым платком, высморкался в этот же платок и, не выдержав, снова захохотал, утирая подступающие слезы.
— Солнышко, говоришь…
Чуть позже, когда народ перешел к кофе с коньяком, Ларин потихоньку слинял на воздух.
Незаметно.
Взял рюмку с коньяком, сигареты и вышел.
Хотелось побыть одному.
На улице было чисто, тихо и свежо.
Из ресторана доносились приглушенные стеклом взрывы смеха — Сашка травил очередную байку.
Молодец, парень.
К следующему интервью мэр уже будет любить их, как родных, а это изрядно облегчает задачу: разговорить, найти какую-то незаметную постороннему взгляду черточку, штришок, оживить образ.
Солнце стояло еще довольно высоко, но северные склоны гор уже изрезали суровые морщины теней. И Глебу вдруг безумно захотелось туда, наверх, в одиночество и тишину.
Подальше от всех этих малопонятных игр с выборами, мэрами и прочими вертолетами.
Сзади кто-то деликатно кашлянул.
Глеб обернулся.
Князь.
Ну, конечно…
И, разумеется, в его руке тоже была стопка старого доброго армянского коньяка.
Ну-ну…
— Подышать вышел?
Глеб кивнул и в ожидании выгнул домиком левую бровь.
Ну.
Говори.
Не просто же так пришел.
Князь достал из кармана пачку сигарет, чиркнул колесиком зажигалки, прикурил, затянулся задумчиво.
— Знаешь, иногда так хочется дом здесь построить. Где-нибудь повыше, куда ни одна сука не доберется. Главное, чтоб родник был рядом. Или ручеек какой. Чистый. Устал от всего этого говна — сил никаких нет. Хоть иди да вешайся…
Глеб внутренне содрогнулся.
Вот оно как…
А он-то думал…
Пожал плечами и тоже полез в карман за сигаретами.
— У дураков мысли сходятся…
Князь коротко и как-то невесело хохотнул.
— Да это-то как раз и понятно… Хуже другое — не сбежим. И не потому, что не пустят. Сами останемся.
Глеб тоскливо и порывисто затянулся, добил одним глотком остававшийся на донышке коньяк.
— Знаю.
— И я знаю… Слушай, пойдем в бар, хлопнем по сотке? Этих и твой оператор неплохо развлекает…
— Пойдем. Хлопнем.
И они пошли и хлопнули.
И даже не по одной…
А потом была дорога вниз, которую Глеб, после выпитого и съеденного, всю продремал, несмотря на рев движков и вибрацию «вертушки». В аэропорту они еще немного выпили на посошок и разъехались по домам.
Еще из минивэна Ларин попытался дозвониться до Ольги: принятый алкоголь требовал сексуальных подвигов.
На этот раз, слава Богу, получилось.
Договорились встретиться у моря, на набережной — побродить по пустынным пляжам, подышать йодистым морским воздухом, послушать шелест волн, попинать гальку, попить кофейку в безлюдных по причине межсезонья прибрежных кафешках.
Романтика, блин…
По дороге к месту встречи Глебу позвонила на мобильный Ленка Скворцова. Призналась в очередной раз в любви, передала приветы от общих знакомых, причем отдельные — от Феди и Рафика, попеняла, что он ей совсем не звонит.
Словом, что называется, мило поболтали.
Ларин неожиданно ощутил острый, и от этого еще более неприятный укол совести.
Нда…
А он-то думал, что у него сей орган уже давно атрофировался.
Так сказать, за ненадобностью.
Все страньше и страньше…
Пришлось идти на сделку с самим собой: типа, Ленка — это судьба, без пяти минут будущая жена и т. д, и т. п.
А Ольга — просто курортный роман, каких в жизни любого мужчины встречается, увы, немало.
Предмет для будущих приятных воспоминаний.
Потому как роман уж больно такой…
Красивый.
Глава 20
В кафешке, где они договорились встретиться, было сумрачно, прохладно и пустынно. За небольшой барной стойкой колдовал над кофейными турками грустный пожилой армянин: седой, худощавый и опрятный.
Глеб заказал пятьдесят коньяка, устроился у окошка, отодвинул занавеску и приготовился ждать.
За стеклом окна солнце готовилось садиться в удивительно спокойное и, казалось, совершенно неподвижное Черное море. Нет, наверное, если подойти к самой кромке земли и воды, волны будут обязательно.
Хоть небольшие, но будут.
Будут тихо шуршать, выбрасывать на берег перламутровые обломки раковин и обточенные осколки зеленого бутылочного стекла, перебирать гальку, вытачивать из нее «куриных богов» — высшую радость смешного и далекого пионерского детства.
Море, как любое живое существо, не может пребывать в состоянии полной неподвижности.
Но это — если подойти.
А зачем подходить?
Здесь, за уютным столиком небольшого, опрятного и пустынного прибрежного кафе, можно просто сидеть, пить крепкий и густой кофе с коньяком и смотреть в окно, представляя себе, что этот четкий прямоугольник есть не что иное, как экран какого-то супернавороченного телевизора, и эта красота не здесь, не рядом, а по-прежнему далеко от тебя.
Иначе можно просто сойти с ума или разучиться дышать.
А нам ведь этого, товарищ знаменитый журналюга, совершенно не хочется, не так ли?
Глеб так глубоко задумался, что не заметил, как его рука оказалась накрыта другой, бледной, тонкой и узкой, с невероятно длинными и сильными, умопомрачительно красивой формы пальцами.
Он улыбнулся, усилием воли оторвал взгляд от прямоугольного окна, по которому показывали закат солнца в море, взглянул прямо перед собой и — задохнулся.
Если в нашей жизни хотя бы изредка встречаются такие женщины, значит, и мы сами в этой жизни хоть чего-то да стоим.
Худая, высокая — почти вровень с Глебом, длинноволосая ухоженная блондинка в длинном и узком светлом плаще, вся какая-то вытянутая вверх, с высокой грудью, узкими бедрами, огромными зелеными глазищами и утонченными чертами лица, которые заливает то ли улыбка, то ли просто лучи заходящего солнца.
