Арина Коневская - Под псевдонимом «Мимоза»
Мимоза знала: душа Москвы и раньше была больна, но тогда она была живой, трепещущей. А теперь ее больше не было. Утратив над собой ореол, она просто исчезла, растворилась в небытии. От этих мыслей на Машу повеяло беспросветной пустотой.
Но на следующий день, взбодренная звонком Вадима Ильича, она рьяно взялась за дело. При помощи Трофима, верного соратника Корфа, сняла в Старосадском переулке под офис будущей фирмы 8-комнатную квартиру. И через две недели здесь состоялось открытие представительства «Лайерс медикум». В тот же день, почувствовав себя свободной, она позвонила наконец из автомата Алевтине.
Как и в прежние времена, подруги встретились на Гоголевском бульваре. Кругом на скамьях лежали бомжи в отрепьях. На газоне, прямо на земле валялась тетка с красным лицом и шумно выкрикивала матом угрозы в адрес неизвестных мерзавцев. К Маше и Але сразу подскочил мужик — с виду вполне приличный, но стал жалостливо выклянчивать деньги.
— Пойдем отсюда скорей, Мими, а то он еще и сумку выхватит!
И пристально взглянув на онемечившуюся Марию, Аля обняла ее:
— Я ведь отчаивалась, Мими, думала, не увижу тебя больше никогда! Где остановилась-то? Вот ключ от квартиры твоей, возьми!
— Нет-нет, Аленька, оставь пока у себя — я ведь до сих пор на нелегале, — прошептала Ивлева.
— Да почему? Теперь бояться-то некого! «Серый монстр» больше не у дел. И в институт можешь вернуться — директором-то у нас угадай кто? — затараторила Алевтина, не сдерживая радостного возбуждения.
— Неужели Игорь Антонов?!
— Он самый, и вообще все переменилось, понимаешь?
— Как не понять, Алька! — озираясь по сторонам, вздохнула Мими.
Кругом грохотал рок, пестрели грязные рекламные щиты. Лотки у метро были завалены порно-газетками, книжками о колдунах, астрологии и каббале. Мимо неслись старые дребезжащие иномарки и полудохлые москвичишки с ладамии, пропитывая воздух удушливой гарью. Казалось, что машины, люди, фонари и здания — все раскалено до предела и вот-вот взорвется.
— Сама видишь, Мими, живем как в Содоме. А канал «2х2» ежедневно вещает об убийствах и пропавших людях: то бизнесмена в асфальт закатают, то журналистку удушат! И ведь никого это уже не трогает — каждый за себя трясется. А знаешь, кому на Руси жить хорошо? Мальчикам в малиновых пиджаках — они в офисах ошиваются да в ресторанах. Откуда их столько взялось? Да еще путанам, вот у кого заработок астрономический! А вечером у «Националя» в подземном переходе толкутся те, что попроще — там сквозь них и не продерешься. Гоморра!
— Да куда ж все катится?!
— Никто не знает, Мими. Ведь откуда ни возьмись, из каких щелей выползли типы со стеклянными глазами? Они-то четко знают, что делать! Кого — в порошок стереть, а кого — на постамент поставить! А у народа денег нет совсем. Иногда и на метро не хватает. Даже у Таи Дольской, представляешь? Она хотела книжную лавку открыть, так пришлось занимать у знакомой профессорши из МГИМО — та, собравшись в Израиль, квартиру продала. А в институте у нас почти год уже зарплату не дают, говорят, вот-вот его закроют.
— Как? Почему ты молчала, Аля? Ведь могла бы через Трофима сообщить!
По пути в Старосадский переулок Маевская рассказала Маше, что видела сама 19 августа: типы мафиозные у Белого дома на все стороны раздавали водку и деньги. Были там и всякого рода интеллигенты, в большинстве-то своем дешевой демагогией одурманенные… Теперь-то ясно — во «всенародно избранного» никто стрелять и не помышлял, ведь танки, что по Садовому-то шли, на красный свет останавливались…
Слова Алевтины подтверждали впечатления Корфа и Маши о тех знаменательных событиях.
— Ты бы видела, Алька, что по CNN и немецким каналам показывали: гэкачеписты за столом как пьяные сидели — просто спектакль! И вообще… ну вместе с «Лебединым озером» будто все по нотам расписано было — даже Ростропович на Красной площади с американским оркестром сыграл, а?! Ведь все это просчитано было вместе с американцами — даже несколько сценариев разработано, но об этом на ТВ — молчок…
— А ты, Мими, откуда знаешь-то?
— Да друг один поведал — со слов нашего посла в Штатах — Добрынина. Теперь стало известно, что даже психотронное воздействие применяли в те дни с «БелкНапа» — это корабль, в Варне пришвартованный.
— Не может быть! Это же из области фантастики, что говоришь-то?!
— Ну, долго объяснять, Алюша, потом расскажу. Но поверь — это вовсе не бред!
Войдя в помещение фирмы и поостыв от душевного возбуждения, Мимоза без промедления предложила Але работать на «Лайерс медикум» и выложила перед нею на стол увесистый пакет.
— Ты что, Машка, с ума сошла? Это ж целое состояние! И не могу же я от тебя деньги брать! Не подумай, что мы голодаем! Я ведь переводами подрабатываю и еще… — в этот миг Алевтина смущенно опустила глаза, — ну понимаешь, мне удалось случайно устроиться в офисе… убирать.
— Что-о?! уборщицей?! Почему ты молчала, ведь у тебя ребенок на руках! Не о себе, так об Агнии бы подумала, могла бы Трофиму позвонить! А я-то такое и представить не могла, у меня же денег — куры не клюют! Гм… если уж ты та-ак щепетильна, тогда считай, что это — аванс, а?
— Откуда у тебя бешеные деньги такие, Маш? Что это за невероятная такая работа?
— Не беспокойся, Алька, фирма у нас настоящая, не подставная. Все законно. Ну а подробности — потом. В общем, все через Антона Сергеича идет, его связи, понимаешь?
* * *Вадим Ильич все более привязывался к Маше, и если поначалу старался удерживать официальный стиль общения между ними, то в последние месяцы это давалось ему с трудом.
Иногда он призывал ее в свой кабинет, ставил кассету с Третьим концертом Рахманинова или отрывками из «Царской невесты». И в эти минуты совместно переживаемая ими ностальгия по Родине как бы отодвигалась вдаль, окутывалась сладким туманом. Впервые Корф был охвачен сильным чувством, упорно не желая признаваться в этом самому себе: не привык жить сердцем, считая, что на это не имеет права. Однако неотступное волнение при думах о Марии оказалось настолько странным для него переживанием, что все попытки подавить его мощными волевыми усилиями были тщетны. В условиях постоянного риска Вадим стремился сохранять спокойствие духа. Однако чем жестче он пытался утихомирить свое сердце, тем сильнее оно билось при мысли о Машеньке.
Она заметила его возрастающее неравнодушие к ней, но поверить в это до конца не решалась, и это ставило ее в тупик: ведь он для нее теперь больше, чем отец или брат, она почти что боготворит его. И не могла бы даже представить себе сближение с ним как с мужчиной.
Противоречиво-сбивчивые раздумья терзали Мимозу. Если это случится, то отравит их возвышенно-прекрасные отношения, и служить их совместному делу как прежде, она не сможет. С другой стороны, как оттолкнуть его, отказать ему? Но если скатиться в смертный грех — все пропало! Лучше и не жить тогда! — Дойдя до такой дикой мысли, она тут же спохватилась: «Господи! Что это со мной! Помоги мне!»
И вернувшись в Кельн, перед встречей с графом отстояла воскресную службу в маленькой православной церкви у вокзала на Аблац-плац.
Корф напряженно ждал ее в своем кабинете, сухо кивнул. От его официального тона у Маши-Эрики подкосились ноги. Испуганно взглянув на шефа, она сбивчиво по-немецки отрапортовала о результатах московской командировки. А он, спохватившись, что «перегнул палку», смягчился:
— Да садись, наконец! Я вовсе не сержусь, Мари!
Не удержавшись от слез, она рухнула в кресло:
— Не могу я так больше, Вадим Ильич! Эрикой быть не могу… Мне кажется — все кругом знают, что я — Маша Ивлева!
— Успокойтесь, профессор Ивлева! Со мной тоже такое бывало — пройдет это, поверь!
— Я вовсе не собираюсь отступать, шеф! Ведь там такое творится! Мы могли бы под видом гуманитарной помощи много сделать сейчас — не только лекарства привозить, но и продукты: столько нищих, голодных везде. Вы и представить себе не можете! Но самое страшное — растерянность и подавленность кругом…
— Это горбачевская свора натворила, да межрегионалы всякие. И армию нашу затравили! А какую мерзкую пропаганду развели! Ты бы послушала, Мари, что твой коллега-то Антонов в Вильнюсе на митинге прокричал — о начале конца Российской империи! Да еще с упоением таким — от радости чуть не захлебнулся! Что это за тип такой, еще и академик?! Ты его знаешь, Мари?
— Увы, Вадим Ильич, знаю, и давно — он ведь тоже ученик Нилова, причем русский! Но такой же по духу, как боннэр-сахаровы-гефтеры, давно под их «дудку» пляшет. А как ученый — действительно талантлив. Конрад Федорыч его ценил.
— Гм, прискорбно сие, Мари. И за какие «сребреники» наши русские таланты продаются, а? Предают так запросто свой народ, так и не осознав, что и самих себя тоже?
