Виктор Сафронов - Пророки богов или Импотенты
Хоть все и привыкли к выходкам вечно пьяного Бахуса, но за столом стало тихо.
— За что выпьем? Сам-то понял, что сказал? Что он сказал… — на перебой загомонила многоуважаемая публика. — Поясни, что ты имел в виду, что б тебе, гнилыми помидорами всю жизнь закусывать.
— Что на душе наболело, то и сказал, — хрипло просипел Бахус и опростал персональный, ведерный рог.
— А что, — встрепенулся Жиноскул. — Про врагов мне понравилось, а коль скоро их под рукой нет, значит, самое время создать.
И опять начал лихорадочно черкать и исправлять заветы Высшего разума Арлена.
* * *Наступила ночь. Смолистые бревна в огромных кострах-жаровнях, дарили богам и присутствующим, свое тепло и уют.
С наступлением вечера, праздник «выпить на дармовщинку» не прекращался. Зазвенели лиры, забухали барабаны, запели сирены и праотцы битлов…
Терпсихора решила тряхнуть стариной и показать новый танец «Спор циника с агностиком». Публике танец понравился. Хотя танцовщице можно было и не кривляться, удовольствием было — просто смотреть на нее…
Споры, веселье, смех — все это наводило еще большую тоску и уныние на Жиноскула. Как известно, такое состояние духа рождает злобу и агрессию, которая от алкоголя только усиливается…
— Свидимся ли еще когда, други мои славные? — кривился он лицом, незаметно смахивая скупую слезу раскаяния.
— Ешь, пей, гуляй кареглазые, — накачавшись нектаром, стал размахивать дротиком Марс. — А то, давай бороться со мной… Есть рисковые робяты? Тогда выходи в центр, будем совместно тратить силы и терять божественное здоровье…
С этими богами войны, с их воинственными заявлениями всегда столько хлопот… Чтобы одной было меньше — пришлось связать распоясавшегося нарушителя общественного порядка. И поделом, нечего тут… Собрались отдохнуть, расслабиться, а не драться и палкой перед носом махать.
Сполохи костра высвечивали из тьмы разгоряченные лица. Подошло время нимф и других представительниц божественного рода-племени. Поводили невесты хороводы, спели пару популярных песен, застолье нестройно поддержало, но голоса срывались, слушать такие сладкоголосые песни было тяжело, сразу клонило в сон. Чтобы не заснуть и не пропустить сопутствующую веселью драку, нимф прогнали.
Очередным праздничным номером были устные рассказы. Позвали ликтора с весталками. Красивые девчата в белых туниках с длинными косами, стройными ногами и выступающими набухшими сосками, среди пьяных богов и их челяди смотрелись очень эффектно. Приглашенные рассказали о своем обете целомудрии, о том, как строго они его блюдут, чем очень разгорячили мужскую часть собравшихся, уж больно детально были изложены подробности этих процедур. (Об амазонках речи не велось, слишком они агрессивны, им бы только мужика драть и последние силы из него выжимать.) У многих возникло сожаление, что так поспешно прогнали нимф.
Все текло размеренно и более-менее в рамках приличия. Хотя сказать «бог им судья» было бы глупо, они сами ими были, а судья Арлен, как и всякое начальство был далеко и до каждой мелочи, у него естественно руки не доходили.
Короче говоря, когда наступил момент окончательного прощания с полюбившейся Землей, провожать Жиноскула единороги с сатирами вынесли только на все готового Бахуса. Он собрался отправиться вместе с другом, но Жиноскул побоялся прогневить Высший разум и отправился на освоение планет созвездия Кабыздох один. О чем в последствии, очень жалел. Мог же откосить, сославшись на плоскостопия, как рук, так и ног, а также на врождённый педикулёз — ан нет. Даже пробудившаяся от вина совесть и та не смогла его остановить.
ГЛАВА 23 Гусаров. Лечение
Скрестив на груди руки и приняв обличье Дориана Грея в его финальной стадии, мне пришлось сумрачно смотреть на раненного русского патриота и грустно отвечать на его вопрос по поводу будет ли он жить…
— Все возможно, — вздохнул и напрягся. — Все возможно. Придется посмотреть вас… Э-э… Уважаемый, Ашот Аракелович…
Говорил я в шутку и также шутейно, стало быть, надувался в медицинское светило. Но стоило мне глянуть на это тучное посеревшее тело, как опять внутри что-то щелкнуло. Тумблер переключил режимы и начался, в первую очередь для меня, парад чудес.
Щерясь, как вурдалак, я приблизился к нему, как бы нацеливаясь на дряблую аорту, но… кровь для анализа высасывать, не стал. Вместо этого будто взбесившаяся мельница, стал перед носом и повязками его тугими, руками махать и остервенело развязывать, вернее срывать шейные бинты.
Когда гора бинтов оказалась у меня под ногами, Алавердян прямо порозовел от счастья. Сип его хриплый ушел безвозвратно. Полуобморочное состояние и синюшный цвет лица стали приобретать живые краски и привычные мордатые очертания.
Глянув на смертельное ранение, убедился, что рана оказалась пустяковой. Если не считать слегка потревоженных шейных позвонков, то можно было и внимания не обращать, а пришлось. Было очень интересно, кто ему накладывал на шею повязку, так как, если бы меня не привезли, у болящего оставалось немного времени до полной и окончательной победы механической асфиксии над телом.
Не поленился, заглянул в горло. Так… Еще шире… Поцокал языком, мол, н-да, не всё так безнадёжно… Что-то глубокомысленно и свыражением тарабанил на латыни (о том, что это была латынь, мне никто не говорил, но, услыхав от самого себя слово «consensus» — сам догадался, явно стихи Вергилия) я ему так и перевел: «Скоро, всё придет в норму. Следует только потерпеть. Consensus?»
— После вашего прикосновения, мне, профессор, прямо дышать стало легче… Удушье закончилось… И круги перед глазами перестали прыгать.
Хотел я ему открыто сообщить, что если бы еще часик-второй эта тугая повязка повисела на его шее, то все, капец… Пришлось бы, спасая его жизнь, ампутировать голову. Хотел, но не сказал, постеснялся выпячивать свою грамотность и глубокий профессионализм.
Также возникло непреодолимое желание в затейливом кураже, на алавердянскую рану перцовый пластырь приклеить. Но в последний момент показалось, что это может быть воспринято не как милый розыгрыш, а как издевательство над раненным… Короче, не стал. Да и не было перцового-то в том бардачке, где находились лекарства. Обычного, бактерицидного, в газетный лист, наклеил и все… Получилось красиво и без затей.
Только созданная рукотворная красота всё равно не давала ему возможности двигать ногами, с ними была полная засада. В туалет на унитаз не десантируешься, приходилось при помощи уток и суден справлять потребности, а гордости российского бизнеса это было чуждо…
Опять жизнь, глаза монаха в оранжевом жилете дорожного работника, стремление к хорошему результату, заставила помахать руками и пошептать на ухо. Кроме всего прочего, в сумке врача вредителя, мной были обнаружены тонкие иглы, явно для иглоукалывания… Так я, штук пятьдесят в Алавердяна воткнул, ненарадовался.
Когда я иглы с задумчивым видом выкрутил, к моему удивлению, ноги стали слушаться хозяина. Первым делом он с моей помощью отправился туда, о чем говорили выше. Как и положено, отдал фаянсовой прохладе всё что накопил, порадовал челядь и меня убойной вонью. Отлежал он ноги, а здесь я с чужими иглами подоспел. Похоже, что раненый уже перестал удивляться разным чудачествам с моей стороны, как будто, так и должно было быть.
Разобравшись с биологическими потребностями, Алавердян зычно гаркнул своего посла по особым поручениям. И начались, отнюдь не детские развлечения, впрочем взрослыми их называть также язык не поворачивается.
* * *Как только появился Пердоватор, сразу раздался крик:
— Кто в меня стрелял? — он покрутил глазами. — Дайте мне клизму, если ты мне сейчас не ответишь на этот простой вопрос, она по-азиатски будет торчать в тебе и приносить невыносимые страдания…
— Мои люди все выяснили, хотя это и стоило больших денег, но ответ есть, ответ тебе понравиться, — плотоядно глядя на клизму, как бы предвкушая пытку, затараторил Пердоватор. — Стреляли люди Борзова… Это все Борзой. Он скотина, беспредельщик заказал тебя…
А мне, как будто кто-то на ухо нашептывал: Пердоватор умышленно сталкивает лбами Алавердяна и Борзово. Умышленно? Сам мечтает занять место Алавердяна? При любом раскладе, он в выигрыше. В другое ухо, уже другой голос, уверенно подтверждал — Борзой организовал. Имя это для меня на слуху — покойный Федюшка, частенько упоминал о нём, как о редком гаде.
— Я слышал, он себе из Питера балерину выписал, записал уже в свою партию? — опять начал наливаться синюшным цветом Алавердян.
