Росс Томас - Четвертый Дюранго
— Конечно.
Б.Д. Хаскинс приветствовала улыбкой своего зятя, который стоял со сдержанным, но любезным выражением лица, глубоко засунув правую руку в карман куртки из плотного шелка и в опущенной левой держа сигарету.
— Как дела, Парвис? — спросила Хаскинс.
— Прекрасно, Б.Д. А ты справляешься?
Мэр кивнула в знак ответа и представила его Джеку Эдеру и Келли Винсу. Парвис Мансур, пожал руки обоим, сначала Эдеру, а потом Винсу, поблагодарив последнего за «спасение моей жены».
— Не стоит благодарности.
— Я у вас в долгу.
— Отнюдь.
— По крайней мере, примите мою благодарность.
— Конечно, — кивнул Винс, прикидывая, когда же кончится обмен любезностями. Он завершился, когда открылась дверь и мальчик-мексиканец вкатил тележку с заказом. Из-за его спины появился Мерримен Дорр, который, глянув на жену Мансура, заметил:
— Вы могли хотя бы позвонить и предупредить, Дикси.
Она не обратила внимания ни на его упрек, ни на самого Дорра, наблюдавшего за действиями подручного. После того, как сервировка была закончена, Дорр сдвинул салатницу на четверть дюйма в сторону, повернулся, одарив гостей улыбкой гостеприимного хозяина, и сказал:
— Остается лишь надеяться, что вы останетесь довольны.
— Не сомневаюсь, — откликнулась Б.Д. Хаскинс.
— Отлично, — и Дорр покинул помещение, выставив перед собой мальчишку.
После того, как дверь закрылась, Мансур повернулся к мэру:
— У нас еще есть время выпить?
Хаскинс показала на бар.
— Сделай одолжение.
По пути к стойке Мансур спросил:
— А ты, Дикси?
— Конечно.
Все наблюдали, как Мансур бросил кубики льда в два стакана, наполнил их скотчем и добавил воды. Движение его были столь экономны, что наводили на мысль едва ли не о скупости. У Винса зародилось подозрение, что столь сдержанно он ведет себя всюду и всегда, не считая разговоров, поскольку, как Винсу показалось, Мансуру очень нравится звук собственного голоса, низкого баритона с басовыми нотками, которым Мансур пользовался практически без акцента, если не считать некоторого англицизма в произношении гласных. Попытавшись представить себе, когда английские обертона нашли себе место в его речи, перед мысленным взором Винса предстала четкая картинка жизни отставного офицера британской армии в годах, пенсия которого позволяла ему неплохо существовать в Тегеране, где он проводил долгие томительные дни, обучая правильному произношению 6-летнего Мансура, который никогда ничего не забывал.
Когда все расселись по креслам и на диване, Мансур глянул на Эдера:
— Расскажите нам…
— Трудно определить, с чего начинать.
— Может, с сути самого дела… того, где шла речь о взятке в миллион долларов.
— О ложной взятке, — уточнил Эдер.
— Очень хорошо. О ложной взятке.
Джек Эдер допил пиво, поставил стакан, скрестил руки на гнутой ручке черной тросточки и на несколько секунд уставился в потолок, словно припоминая последовательность событий. Затем он перевел взгляд на Парвиса Мансура.
— Ну что ж, сэр, дело пришло к нам в порядке апелляции и включало в себя убийство и приблизительно несколько триллионов кубических футов залежей газа. Если вы знакомы с такого рода делами, это представляло собой определенный интерес.
— Да, — согласился Мансур. — Могу себе представить, как его воспринимали.
Глава восемнадцатая
Джек Эдер начал свое повествование с Дельгано Мейтабби, 52-летнего индейца, выпивохи и сквернослова, непревзойденного знатока залежей нефти и газа на тех землях, которых крупные нефтяные компании никогда не удостаивали внимания или просто списали со счета. Если дела у него шли не лучшим образом, Мейтабби, находясь в стесненных обстоятельствах, не брезговал и поисками воды. Но кто бы ни нанимал его, он первым делом давал понять, что он-то доподлинный профессионал-лозоходец, не имеющий ничего общего с этими жуликами-любителями, которые верят в вуду, духов и прочую ерунду.
Мейтабби наняли проверить, имеются ли запасы нефти или газа под пятью квадратными милями посадок дубов и зарослей лопушника, где 63-летний Оби Джимсон выпасал своих коров.
Они вдвоем объехали вокруг ранчо в древнем «Форд»-пикапе Джимсона, пока Мейтабби не скомандовал ему притормозить. Затем он вылез и, вооружившись двумя ивовыми рогульками, куда-то побрел себе, а Джимсон на малом ходу следовал за ним в пикапе. Они занимались этой ерундой около месяца, пока, наконец, рогульки не дернулись три раза на одном и том же месте, и Мейтабби не произнес:
— Ну, ну.
Джимсон вылез из пикапа и скептически огляделся.
— Ты думаешь, здесь?
— Здесь.
— Так что там такое?
— Поскольку не нефть, скорее всего, должен быть газ.
— Как ты можешь отличить одно от другого?
Мейтабби вознес над головой правую руку с вытянутым пальцем.
— Какого цвета?
— Что?
— Да небо, черт побери!
— Синее.
— Откуда ты знаешь?
— Я его вижу.
— Откуда ты знаешь, что можешь его видеть?
— Вот дерьмо, Дел, да я просто знаю.
— Вот так и я могу тебе сказать, что там внизу газ, а не нефть, — сказал лозоходец. — Просто знаю.
Первая и основная причина, по которой Оби Джимсон нанял Мейтабби, если не считать его репутации лучшего во всем штате разведчика залежей нефти и газа, заключалась в том, что Мейтабби органически не мог держать язык за зубами. И через пару дней одному из отцов города донесли, что в кофейне «Сумасшедшая кошка» Мейтабби во всеуслышание хвастался своей незаурядной находкой на ранчо Джимсона.
Информатор рассказал все в подробностях своему боссу, который поручил ему прошерстить всех судейских, дабы выяснить, кто еще, кроме лозоходца, совал нос в тот район. Когда подручный сообщил ему, что в городе неожиданно показался парень из компании «Филипс Петролеум», босс приказал ему немедленно же отправляться к Джимсону и выяснить, так ли крепок орешек, который предстоит расколоть.
Оби Джимсон в самом деле проявил твердость обсидиана, что было свойственно всему братству нефтяников. Он уклонялся от ответа, что-то мямлил и бормотал, что, мол, коровам нефть ни к чему и что он должен оберегать землю, которая была во владении трех поколений его семьи, и как он-де, мол, разочарован, когда этот чертов лозоходец не нашел воды, потому что его коровы, конечно же, не могут пить нефть или дышать газом.
Когда соблазнитель уехал, пообещав вернуться с, как он намекнул, интересным предложением, Джимсон позвонил в самую дешевую авиакомпанию «Континентал Эйрлайнс» и заказал билет на рейс до Нового Орлеана. Затем откуда-то выкопал вырезку из «Уолл-стрит джорнел» с именами двадцати лучших юристов, специалистов по налогам, и связался с Рандольфом Парментером в Новом Орлеане, который числился в списке под номером шестнадцать. На следующий день Джимсон вылетел в Новый Орлеан, пропустив в полете несколько рюмочек; плотно пообедав, он погулял по Французскому Кварталу и, хорошо отдохнувшим и бодрым, в десять часов явился на обусловленную встречу с Парментером.
Парментер сразу же задал вопрос, с которого начинают общение большинство врачей и юристов:
— В чем проблема?
— Проблема, — сказал Джимсон, — заключается в том, что мне светит шанс стать до омерзительности богатым, и я не хочу, чтобы эти болваны-социалисты, что засели в Вашингтоне, наложили руки на мое добро. Во всяком случае, на бо́льшую часть.
Офис Парментера располагался в одном из самых старых строений деловой части города за Каналом, которое заслуженно гордилось респектабельностью своих обитателей. Не подлежало сомнению, что тут в кафе подавали лучший в городе салат из цыплят, а табачный стенд с достоинством демонстрировал лучшие сорта контрабандных гаванских сигар.
Юрист одарил Оби Джимсона покровительственной улыбкой, свойственной обитателям старых почтенных состояний, и задал второй вопрос:
— И какого же размера, по вашему, должно быть это омерзительное богатство, мистер Джимсон?
— Шестьдесят, семьдесят миллионов — примерно столько на круг. Но, конечно, не сразу.
С лица Парментера быстро сползло покровительственное выражение.
— И что же должно послужить источником такого благосостояния?
— Натуральный газ.
— Действительно, его залежи приносят девять долларов за тысячу кубических футов, — признался Парментер.
(«Вы должны учитывать, — заметил Джек Эдер своей аудитории, — что этот разговор происходил в начале восемьдесят четвертого года».)
— Но эта высокая цифра долго не продержится, — предупредил Джимсон.
— Да.
— Пойдет, мать ее, книзу, как чай, которого слишком много в чашке, и он начинает переливаться через край.
— Почему вы так думаете?
