Фредерик Форсайт - День Шакала
Англичанин грустно закивал, словно окидывая мысленным взором ошибки и прегрешения прошлого. Но вдруг он поднял голову и добродушно улыбнулся. Фотограф впервые увидел его улыбку, и у него точно гора с плеч свалилась: значит, этот хладнокровный человек примирился с положением вещей и не пытается как-нибудь извернуться, не то что иные прочие. Все в порядке — подумал и понял, что деваться ему некуда. Ну, вот и слава богу.
— Ладно, — сказал англичанин, — ваша взяла. Завтра к полудню достану тысячу фунтов. Но с одним условием.
— С условием? — бельгиец снова насторожился.
— Встретимся не здесь.
— Чем же здесь плохо? — фотограф пожал плечами. — Тихо, спокойно…
— А тем и плохо: вот вы говорите, вы тайком меня щелкнули, — и я вовсе не хочу, чтобы какой-нибудь ваш приятель исподтишка запечатлел наш с вами маленький обмен.
Бельгиец с явным облегчением расхохотался.
— Чересчур уж вы опасливы, cher ami. Ателье мое собственное, непритязательное, приходят сюда только по моему особому приглашению. Да мне ведь и не резон высовываться, я промышляю снимками для туристов, очень ходкий товар, но такие, знаете, в галастудии на Гран-плас не закажешь.
И он со скабрезной ужимкой потыкал пальцем в кулак.
Глаза англичанина заискрились, он ухмыльнулся и залился смехом. Фотограф обрадованно вторил ему, а тот крепко, по-дружески ухватил его за плечи. Он продолжал, хихикая, изображать половой акт — и вдруг ему в пах будто врезался грузовик.
Голова его дернулась вперед, руки упали и судорожно потянулись к больному месту, от которого державший его заказчик отнял правое колено; смех стал взвизгом, хлюпанием, рвотной натугой. Он опустился на колени — Шакал придержал его — и повалился ничком, корчась и подгребая руками.
Убийца перешагнул через него, оседлал его спину, просунул правую руку под горло, обхватив свой левый бицепс, и левой ладонью уперся ему в затылок. Потом резко рванул голову — назад, вверх и вбок.
Сломанный хребет негромко хрустнул — точно в тишине студии выстрелил маленький пистолетик. Тело фотографа дернулось и обмякло; Шакал еще подержал его и отпустил. Шея искривилась; мертвое лицо с высунутым прокушенным языком повернулось боком, уставившись в потертый узор линолеума широко раскрытыми глазами.
Англичанин отошел к занавесям, проверил, плотно ли они задернуты, затем перевернул тело и нащупал ключи в левом кармане брюк. Огромный сундук в углу отперся четвертым ключом, и минут за десять он вышвырнул на пол все его содержимое.
Затем он подволок тело под мышки, поднял его, перевалил и старательно уложил плашмя на дно опустошенного сундука. Через несколько часов оно оцепенеет и застынет, как уложено. Шакал подоткнул труп со всех сторон женским бельем, париками и прочей тряпичной мелочью, а сверху заставил коробками с кистями и гримировальными красками. Оставшиеся тюбики крема, две дамские сорочки, свитеры и джинсы, платье и несколько пар ажурных чулок совсем завалили труп и заполнили сундук с верхом. Он надавил на крышку: наконец пробой вошел в петлю, и был навешен замок.
Руки он с самого начала обмотал тряпицами, сброшенными в сундук. Замок и все внешние поверхности сундука обтер своим носовым платком; взял со стола и положил в карман пачку пятифунтовых бумажек, затем поставил стол на место, протер и его; погасил свет и сел на стул у стены — подождать, пока стемнеет. Через несколько минут он достал пачку сигарет, переложил оставшийся десяток в карман пиджака и закурил, стряхивая пепел в пустую пачку и пряча туда же окурки.
Он не сомневался, что раньше или позже исчезновение фотографа обнаружится, но случится это, вероятно, нескоро: лицам его профессии свойственно пропадать, никому не сказавшись. Вряд ли его друзья-приятели сразу всполошатся. Потом-то примутся искать — первыми, должно быть, заказчики поддельных документов и порнографических открыток. Кто-нибудь из них, может, и знает об этой студии, наведается сюда и потыкается в запертую дверь. Если же кто и проникнет в студию, ему еще надо будет все обыскать, взломать сундук и докопаться до трупа.
Ни одному преступнику, рассуждал он, и в голову не придет сообщать об этом в полицию; подумают, что это сделано по приказу какого-нибудь бандитского главаря. И то сказать: разве маньяк-заказчик, свихнувшийся на порнографии и случайно совершивший убийство, станет так тщательно прятать труп? Но все же в конце концов полиция дознается об убийстве. Опубликуют фотографию убитого, и бармен, на улице Нев, может быть, припомнит, что вечером первого августа видел его в обществе высокого блондина в клетчатом костюме и темных очках. Но пока еще доберутся до его банковского сейфа — а он почти наверняка зарегистрирован под чужой фамилией.
С барменом Шакал не разговаривал; правда, две недели назад заказывал официанту пиво. Положим, у этого официанта феноменальная память — он вспомнит, что белокурый клиент говорил с легким акцентом. Полиция примется с прохладцей искать высокого блондина, пусть даже набредут на след Александра Дуггана — но и тут Шакала еще искать и искать. Короче, он решил, что у него есть в запасе верный месяц, а больше ему и не требовалось. Убил он фотографа так же машинально, как раздавил бы таракана.
Докурив вторую сигарету, Шакал прошел в переднюю и глянул в окно. Было уже полдесятого; улочка тонула в сумраке. Он преспокойно вышел и запер наружную дверь. Прохожих не было. Через полмили он бросил связку ключей в люк канализации и услышал, как они булькнули. И поспел к позднему ужину.
На другой день, в пятницу, Шакал отправился за покупками в рабочее предместье Брюсселя и купил в спортивном магазинчике походные ботинки, длинные шерстяные носки, брезентовые штаны, ковбойку и рюкзак, а кроме того — несколько тонких листов поролона, продуктовую сетку, моток шпагата, охотничий нож, две кисточки и две баночки масляной краски — розовой и коричневой. Хотел было купить с лотка большой арбуз, но раздумал — еще испортится за три дня.
Теперь и паспорт, и права у него были на имя Александра Дуггана, и он заказал на утро прокатную машину, а старшему администратору отеля сообщил, что ему очень нужен на выходные дни отдельный номер с душем или ванной где-нибудь возле моря. Дело это было нелегкое, все-таки август, самый курортный месяц; но администратор лицом в грязь не ударил, забронировал обходительному англичанину комнатку в маленькой гостинице с видом на живописную рыбачью гавань в Зеебрюгге — и пожелал ему приятного отдыха.
7
В то утро, когда Шакал ходил по брюссельским магазинам, Виктор Ковальский звонил в Марсель с римского почтамта. Растолковав служащему, который немного знал по-французски, чего ему надо, и со второго захода еле-еле объяснив, как пишется мудреная фамилия «Гжибовский» и где он живет, Ковальский наконец узнал телефон Жожо, и еще через полчаса их соединили. В трубке трещало; голос у бывшего легионера был какой-то странный, и Жожо словно бы не торопился подтвердить дурные новости из письма. Да, он очень рад, что Ковальский позвонил, он его уже три месяца разыскивает.
К сожалению, да, насчет болезни маленькой Сильвии — это правда. Она все слабела, худела на глазах, доктор наконец разобрался в чем дело, и теперь уж она не встает. Она тут по соседству, в спальне. Нет, это квартира другая, они сняли новую, побольше. Что? Адрес? Жожо по буквам продиктовал его, а Ковальский медленно записал, помогая себе языком.
— Сколько она еще проживет, что лекари говорят? — прокричал он в трубку. Жожо понял его лишь с четвертого раза и долго молчал.
— Алло? Алло? — орал Ковальский, и Жожо наконец ответил:
— Говорят, с неделю, а может, и две-три.
Ковальский недоверчиво посмотрел на трубку в своей руке. Не сказав больше ни слова, он положил трубку, неуклюже выбрался из кабины, оплатил разговор, забрал почту, защелкнул планшет и побрел в гостиницу. Впервые за много лет он был совершенно растерян: никакого приказа нет, и вся его сила ни к чему.
А Жожо в своей прежней квартире, из которой он и не думал переезжать, повернулся от телефона к двум агентам Аксьон сервис с полицейскими кольтами сорок пятого калибра в руках: один был нацелен на него, другой — на его бледную как смерть жену, забившуюся в угол дивана.
— Подлюги, — злобно сказал Жожо. — Говнюки.
— Приедет? — спросил один.
— Он ничего не сказал, трубку положил.
Темные, пустые глаза корсиканца разглядывали его в упор.
— Надо, чтоб приехал. Таков приказ.
— Не слышал, что ль, я все ему сказал по-вашему. Он, верно, здорово растерялся и бухнул трубку. Я тут при чем?
— Надо, чтоб он приехал, ты меня понял, Жожо?
— Приедет, — хмуро сказал Жожо. — Если сможет, приедет. Из-за девочки.
— Вот и ладно. А дальше ты ни при чем.
— Ну и убирайтесь отсюда! — заорал Жожо. — Оставьте нас в покое.
Корсиканец поднялся, по-прежнему держа пистолет наготове. Другой продолжал сидеть, глядя на женщину.
