Йосеф Шагал - Ностальгия по чужбине. Книга вторая
— Но вы ведь тоже любили, Паулина.
— Нет, милая… — женщина печально покачала головой. — Никогда и никого я не любила. Я лишь ПОЗВОЛЯЛА любить себя. Кстати, это было очень удобно…
— Удобно не любить?
Очевидно, выражение ужаса на моем лице было настолько неподдельным, что Паулина печально улыбнулась.
— Представь себе, девочка…
— Это ужасно, Паулина!
— Возможно, — кивнула эта странная женщина. — Хотя давало определенные преимущества…
— О каких преимуществах вы говорите?
— Меня никогда не трясла лихорадка перед встречей с возлюбленным, я не пыталась гипнотизировать телефон, когда он молчал месяцами, не заламывала от восторга руки, получая с посыльным роскошные букеты цветов, и не придавала ни малейшего значения пылким и насквозь лживым, продиктованным минутой порыва, словам любви, которые периодически нашептывались мне на ухо… Стоя под душем, я тщательно, мочалкой, смывала с себя все — от следов ласк до иллюзий, которыми переполнена душа любой женщины после ночи любви. А потом застегивала лифчик, натягивала юбку с кофтой, приводила в порядок макияж и шла, не оглядываясь, дальше — никому ничем не обязанная, ни от кого не зависящая…
— А дети?
— Вот-вот! — чуть слышно пробормотала Паулина, и я вдруг увидела на ее мраморном лице морщину — одну-единственную, но отчетливую, резко перечеркнувшую высокий лоб и как-то сразу, на какое-то мимолетное мгновение, обозначившую истинный возраст этой непостижимой женщины. — В любой, даже самой изощренной системе защиты, Валечка, обязательно есть слабое место. Правда, понимаешь это, когда ничего уже изменить нельзя. Знаешь, я часто вспоминала те две недели в семьдесят восьмом году, которые мы провели в «Мэриотте». Помнишь Майами, Валечка?
— Разве это можно забыть?..
Видит Бог, мне вовсе не хотелось вкладывать в свой ответ какие-то эмоции, но подсознание отреагировало быстрее, и она это, конечно, почувствовала: общение с Паулиной на самом деле глубоко запало мне в душу. Хотя, наверное, я бы предпочла, чтобы ощущение той неосознанной близости, какого-то родства душ, и дальше оставалась только тревожным, будоражащим душу воспоминанием…
— Так вот, — продолжала Паулина, теребя пуговицу на своем роскошном пиджачке, — в мыслях я неоднократно возвращалась к тем дням. Ты даже представить себе не можешь, как хотелось мне все эти годы встретиться с тобой, усадить напротив, поговорить…
— Почему же вы этого не сделали?
— Я боялась, Валя.
— Чего?
— Тебя.
— В это трудно поверить.
— Поверить — значит, понять, девочка, — Паулина откинула со лба седую прядь. — Твоя же способность понимать только-только формируется. В принципе, ты еще дитя, хотя кажешься себе взрослой и мудрой…
— Вы хотите сказать, что я никогда бы не смогла стать вашей подругой, да?
— Я хочу сказать, что у меня никогда уже не будет такой дочери…
Я молчала, разбитая наголову. Сама по себе мысль о том, что Паулина могла быть моей матерью, казалась мне дикой и даже кощунственной. И, тем не менее, фальши в ее словах я не почувствовала — только горечь и едва уловимые нотки обреченности…
— Ну, а теперь поговорим о наших делах, девочка. Не возражаешь?
Она словно переключала какие-то клавиши или тумблеры, расположенные где-то глубоко внутри — резко, без какой-либо связи, просто так. Мгновение — и передо мной была уже прежняя Паулина — высокомерная, бесконечно уверенная в своей силе и обаянии, преисполненная ощущения скрытой власти настоящая и полностью защищенная ЖЕНЩИНА, которой по силам все.
— Вы меня увезете отсюда? — тихо спросила я.
— А ты хочешь, чтобы я тебя увезла? — также тихо спросила Паулина.
— А это зависит от моего желания?
— Неужели тебе не нравится Париж, Валечка?
— Мне не нравятся конспиративные квартиры в Париже.
— У тебя всегда был хороший вкус, — пробормотала Паулина… — Я вдруг поняла, что мысли этой женщины витают где-то очень далеко от квартиры Якоба. — Нам надо где-нибудь переждать две недели. Максимум, три…
— Но не здесь?
— Но не здесь.
— Вы хотите вернуть меня в Штаты?
— Тогда бы тебя отправили ко мне рейсом «Пан Америкэн», — хмыкнула Паулина. — Под надежной охраной…
— И в наручниках?
— Я бы позаботилась, чтобы внешне они напоминали браслеты от Диора.
— Добрая как всегда, — пробормотала я.
— Если бы ты только знала, насколько ты права, — хмыкнула Паулина.
— Значит, останемся в Европе?
— Скорее всего, — кивнула Паулина. — Кстати, а на какие деньги ты до нее добралась?
— До Европы? — переспросила я, выгадывая пару секунд для вразумительного ответа.
— Но ты ведь не в Азию рванула с поддельным паспортом. Который, кстати, тоже не бесплатно приобрела.
— За те восемь лет, что мы не виделись, Паулина, я стала вполне зажиточной женщиной.
— Настолько, что даже имеешь счет в швейцарском банке?
— Я совершила еще одну измену по отношению к Соединенным Штатам?
— Ты совершаешь еще одну ошибку, пытаясь запудрить мне мозги, — спокойно ответила Паулина.
— Зачем вы спрашиваете, если знаете?
— Я знаю не все, — уточнила Паулина. — И меня это не устраивает.
— Разве Моссад не мог оплатить мои расходы, связанные с этим путешествием? Тем более, что проделала я его исключительно под их патронажем…
— Раньше Ниагара пересохнет, чем израильтянин раскошелится… — Паулина пристально смотрела мне в глаза. — Этот народ платит только в крайнем случае, когда другого выхода нет. А поскольку оптимизм в сочетании с лицемерием — национальная еврейская черта и в безвыходные ситуации они не верят, то можно сказать, что они вообще не способны платить — только получать. И вообще, скажи спасибо, что еще не получила от них счет за аренду комнаты в конспиративной квартире, изведенные продукты и телефонные переговоры с надбавкой на индекс подорожания…
— Да вы антисемитка, Паулина! — воскликнула я. — Классическая антисемитка!
— Я американка, — сухо уточнила Паулина. — А это не всегда одно и то же…
— Теперь я понимаю, почему вы меня забираете отсюда.
— Похоже, тебя это не огорчает? — улыбнулась Паулина. — Или мне показалось?
— Не показалось, — пробормотала я.
— Рим тебя устроит?
— Почему именно Рим?
— А почему бы и не Рим?
— Я там никогда не была.
— Тем более.
— Мне по-прежнему не надо знать больше того, что мне знать надо?
— Я обожаю твои вопросы, Валечка.
— А я — вашу манеру оставлять их без ответа.
— Не злись на меня, ладно?
— Что вообще происходит, Паулина?
— Много всякого разного, неоднозначного и непонятного. Поговорим об этом попозже… — Паулина встала и потянулась. — Господи, я не спала толком больше двух суток. Ты только посмотри, на кого я похожа!
— Прекратите кривляться! — Меня аж передернуло от ее демонстративного лицемерия. — Вы же прекрасно выглядите. Мне бы так в ва…
Я прикусила язык и с опаской взглянула на Паулину.
— Я выгляжу омерзительно! — без тени кокетства возразила Паулина и, повернувшись к зеркалу, стала внимательно себя рассматривать. — Вот завтра, когда мы как следует выспимся, попаримся в сауне, поплаваем в бассейне, позавтракаем с гренками и апельсиновым соком и проведем по паре часиков у приличного римского парикмахера, я буду выглядеть действительно прекрасно… — Она повернулась ко мне. — Такой план тебя устраивает, девочка?
— Хороший план, Паулина. Знать бы еще, что последует за визитом к парикмахеру…
— Все-таки ты русская! — Паулина вздохнула. — Даже несмотря на восемь лет жизни в Штатах. Это от привычки жить заботами страны, а не собственными проблемами. Давай доживем до завтра, а там видно будет. Так устраивает?
Я кивнула.
— Тогда собирайся! — Паулина сделала повелительный жест. — Постарайся сохранить свое новое лицо, поскольку до Рима ты летишь по британскому паспорту.
— В Риме будет организован торжественный ритуал прощания с Роми Шнайдер?
— И не только с ней.
— А Якоб нас выпустит?
— Ты имеешь в виду того носатого у дверей с выражением вечной скорби еврейского народа?
Я кивнула.
— Не просто выпустит, но еще и снесет наши вещи к машине и даже позаботится, чтобы ротозеи у входа не заглядывались на двух очаровательных дам…
* * *Наиболее характерной особенностью профессионального шпиона является полное отсутствие у него характерных особенностей. Неразличимо слиться с толпой, ничем не выделяться и никак не выпячивать собственную индивидуальность и, тем более, значимость — это и есть приметы профессионального агента. С другой стороны, надо было хорошо знать Паулину, чтобы допустить даже гипотетическую возможность ее слияния с чем-либо вообще. Потому то, собственно, я нисколько не удивилась, когда наше такси гордо проплыло мимо зала вылетов парижского аэропорта Орли и, попетляв по двум или трем аэропортовским пандусам, припарковалось у входа в какое-то замысловатое строение, украшенное надписью на трех европейских языках: «Только для частных пассажиров. Вход по специальным пропускам».
