Йосеф Шагал - Ностальгия по чужбине. Книга вторая
— Очевидно, я настолько увлекся анализом, что просто не успел подумать о себе, — пробормотал Николай. — Хотя с другой стороны, впереди у меня вполне достаточно времени…
Какое-то время Моти Проспер молчал, сосредоточенно обдумывая какую-то мысль. Потом резко вскинул седую голову и спросил:
— Скажите, господин Серостанов: вы действительно уверены, что ГРУ вами пожертвовало?
— Какое это теперь имеет значение? — поморщился Николай. — И к чему вообще вся эти упражнения в практической психологии?..
— И все-таки, ответьте на мой вопрос.
— Я бы с радостью принял ваши возражения с убедительными доказательствами. То есть, я был бы рад ошибиться. Но, думаю, я прав. Хотя это как раз тот самый случай, когда особой радости от своей правоты я не испытываю…
— А что вы испытываете, господин Серостанов?
— А что бы вы испытывали на моем месте?
— Не представляю себя на вашем месте! — Проспер несколько раз энергично качнул головой. — Действительно не представляю…
— Надеюсь, вы не собираетесь доказывать, насколько гуманна ваша страна в сравнении с моей? — окрысился Николай. — Или вы в самом деле уверены, что никогда бы не оказались в моей ситуации?
— Боже упаси! — Моти Проспер тяжело вздохнул. — Я просто подумал, насколько паскудной порой может быть наша профессия…
— Спасибо за сочувствие, — Серостанов сдержанно кивнул. — Похоже, мы обсудили все вопросы, представлявшие взаимный интерес?
— Торопитесь в камеру?
— Хотите пригласить меня в бар?
— Хочу задать вам еще пару вопросов.
— О, господи! — вздохнул Николай. — Сколько же можно?!..
— Потерпите, — улыбнулся Проспер. — Мы с вами очень продуктивно и качественно работаем…
— Еще бы, — усмехнулся Николай. — Я вот, к примеру, скостил себе уже года два-три тюрьмы. Того и гляди, в конце разговора вовсе могу выйти на волю с чистой совестью…
— Давайте предположим, что вам каким-то фантастическим образом удалось сбежать из тюрьмы и покинуть Израиль… — Моти Проспер пристально смотрел на Серостанова. — Что бы вы стали делать, господин Серостанов?
— Не знаю… — Николай покачал головой.
— А вы подумайте как следует, это не праздный вопрос.
— Я действительно не знаю.
— Вернулись бы в Москву, к своим?
— Это совершенно невозможно.
— Поехали бы в Каир? В Лондон?..
— Нет, не думаю…
— Ну, куда-то же вы должны будете вернуться?
— Куда бы я не вернулся, моя песенка спета, — негромко произнес Серостанов. — Даже в том случае, если вы вдруг проявите благородство и отпустите меня на все четыре стороны. Доказывать своим, что я сидел у вас почти трое суток только потому, что не было мест в отеле, я, естественно, не стану. Меня найдут, выпотрошат, выяснят все, а потом… Даже не хочу думать, что будет потом…
— А если допустить на секунду, что не было таинственного фотолюбителя или кинооператора, который заснял на пленку сцену вашего ареста на автобусной станции? — продолжал допытываться Проспер. — То есть, допустить, что нет документальных подтверждений ваших контактов с израильской контрразведкой?
— Сплошная гипотетика! — Серостанов пожал плечами. — Если бы я вдруг очутился за границей… Если бы не было фотосъемки… Вы выглядите очень усталым, откуда у вас берутся силы на пустые разговоры?
— Знаете, господин Серостанов, у меня тоже возникла идея… — Моти Проспер выставил перед Серостановым указательный палец. — В конце концов, должен же и я хоть чем-то дополнить поток вашего аналитического сознания…
Серостанов молча смотрел на израильтянина. В этот момент он чувствовал себя полностью опустошенным.
— Давайте попробуем в последний раз обрисовать развитие событий по вашей версии… — Проспер убрал палец в сжатый кулак. — Итак, допустим, что Моссад клюнул на аппетитную наживку и пошел по тому самому пути, который, собственно, наметили авторы этого сложного сценария. Решив сыграть по их правилам, мы заключили с вами контракт о сотрудничестве, снабдили другой фотопленкой и отправили обратно…
— Я опоздал к месту встречи почти на трое суток, — перебил Николай. — Объяснение?
— А зачем объяснять? — Проспер пожал плечами. — Объяснять как раз-таки ничего и не надо! По вашей же версии, господин Серостанов, они прекрасно осведомлены, где именно вы были все это время. Главное, чтобы британский журналист Кеннет Салливан появился в лагере «Хезболлах» с фотопленкой. Верно?
Серостанов кивнул.
— Итак, вы возвращаетесь. Летите в Каир, договариваетесь со своим начальством о командировке в Сирию, после чего выходите на встречу с тем самым арабом. Встреча, естественно, подготовлена. И вас, после того, как пленка передается по назначению, ликвидируют? Пока все идет по вашему плану, так?
— К сожалению, так, — пробормотал Николай.
— А теперь, пожалуйста, повторите в точности инструкции, полученные вами от связного в Каире.
— Я ведь говорил уже! — воскликнул Серостанов. — Ну, сколько можно?!..
— Последний раз по моей личной просьбе, — устало улыбнулся Проспер. — Сделайте мне личное одолжение, господин Серостанов.
— Хорошо! — выдохнул Николай и протер глаза, слезящиеся от едкого сигаретного дыма. — Через день-два после возвращения в Каир я должен был связаться с Лондоном и сказать шефу отдела Ближнего Востока, что хотел бы вылететь на несколько дней в Сирию, поскольку у меня появилась возможность сделать репортаж из лагеря «Хезболлах». Получив разрешение, я в тот же день отправляюсь в командировку. В Дамаске меня должен встретить Хосров эль-Шатир, чиновник протокольного отдела сирийского МИДа, который будет сопровождать меня до места встречи…
— Не упускайте ничего, господин Серостанов, — Моти Проспер предупреждающе выставил указательный палец. — Будьте предельно собранны!
— Я со стенографической точностью излагаю инструкции, полученные от связного! — огрызнулся Николай. — Только от первого лица…
— Извините. Продолжайте, пожалуйста…
— Как следует из инструкций, именно этот эль-Шатир будет сопровождать меня до лагеря шиитов, который находится в 140 километрах севернее долины Бекаа, неподалеку от деревни аль-Рутаки…
— Там, кстати, действительно расположена база «Хезболлах», — чуть слышно обронил Проспер. — Причем довольно крупная…
— В лагере ко мне должен подойти мужчина и сказать по-арабски: «Я бы очень хотел, чтобы вы сфотографировали меня вместе с моим другом. Но его убили в семьдесят третьем году…» Этому человеку я должен передать пленку…
— А дальше? — Проспер впился взглядом в Серостанова. — Что дальше?
— По сценарию? — сухо осведомился Николай.
— По инструкции.
— По инструкции, сразу же после выполнения задания я должен вернуться в Каир, сдать готовый репортаж и, сославшись на то, что все рождественские каникулы торчал в Египте, попросить несколько дней отпуска, чтобы провести уик-энд в Лондоне. Получив разрешение, я должен вылететь в первый же четверг вечером в Эр-Риад, а оттуда, через Бухарест, в Москву. Связной сказал, что в Москве я получу новые инструкции. В воскресенье вечером я должен был вернуться в Каир…
— Все?
— Все, — кивнул Серостанов и тяжело откинулся на спинку стула.
— Вот теперь, кажется, у меня возникла настоящая идея… — улыбнулся Проспер и встал. — Сделаем небольшой перерыв, господин Серостанов. Я распоряжусь, чтобы в камере вам дали бутылку с колой…
— С чего это вдруг такая щедрость? — хмыкнул Николай.
— Заслужили…
6
Париж. Аэропорт Орли.
Февраль 1986 года
— Надеюсь, Валечка, ты понимаешь, что этот разговор — не самый приятный для меня?
— Догадываюсь, — вздохнула я.
— Я родилась слишком самолюбивым и ранимым человеком, чтобы позволять кому бы то ни было распоряжаться хотя бы частичкой своей души. Не прибегни я к этим мерам безопасности, меня бы уже давно не было на свете, Валечка. Ведь женщина по сути своей — слишком уязвимое существо, самой природой запрограммированное на медленное самоуничтожение. Она убивает себя постоянно, разрывая сердце и растаскивая душу с мазохизмом клинической больной на обязательства перед родителями, нежность к детям, верность мужу и страсть к любовникам. И я добилась своего, Валечка, поскольку имела все, о чем только может мечтать любая полноценная женщина: любовь достойных мужчин, профессиональное признание и деньги, которые давали мне возможность предаваться, не думая о последствиях, сугубо бабским глупостям, верность настоящих друзей и ненависть могущественных врагов…
— Но вы ведь тоже любили, Паулина.
— Нет, милая… — женщина печально покачала головой. — Никогда и никого я не любила. Я лишь ПОЗВОЛЯЛА любить себя. Кстати, это было очень удобно…
