Гюнтер Карау - Двойная игра
Я проехал еще пару остановок на метро. Доктор Баум ждал меня в открытом кафе у зоосада. Он заказал два стакана сока. Он молчал, и только иногда в его руке клацали фишки для го. Он вытянул свои длинные ноги с огромными ступнями, и казалось, будто ему ничего иного и не хотелось, как только подышать воздухом в моем обществе. Однако, когда вокруг нас начали загораться и прыгать неоновые рекламы, он заметно приободрился и предложил мне устроить «блицтурне» по увеселительным заведениям, причем новое слово обрадовало его самого.
В одном из отделанных кафелем гаштеттов мы прямо руками полакомились прекрасной селедкой, запивая ее дорогим джипом. Потом где-то за Курфюрстендам[21] в крохотном театрике на два десятка мест посмотрели экзистенциалистскую одноактную пьесу, в которой целый рой молодых дам в античных одеяниях то ли приносили жертву ангелу смерти, то ли их самих приносили ему в жертву. Затем мы отправились в казино, где сделали пару ставок, причем доктор Баум неуловимым жестом пододвинул мне весь наш выигрыш, и подцепили каких-то дурочек, которые рвались перейти к делу тут же, в тесном «фольксвагене». Сбагрили мы их двум совершенно незнакомым парням в ресторане отеля «Кемпински», а сами задержались там, чтобы при свете свечей выпить шампанского и насладиться тихой фортепьянной музыкой. Все это казалось крайне приятным и интересным и очень походило на этакую милую импровизацию, и все же меня не оставляло чувство, что действует он точно по заранее намеченному плану. Так хотел ли в действительности этот не похожий на своих соотечественников янки показать мне жизнь такой, какой она должна быть, чтобы ею можно было наслаждаться? Или просто проверял, как я переношу алкоголь? А может, решил посмотреть, как я плаваю в незнакомых водах? Или ему надо было кому-то показать меня?
Я придерживался своей прежней тактики и вел себя сдержанно! по большей части оставлял рюмки недопитыми, а к некоторым вообще лишь притрагивался. Доктор Баум выпивал все до дна, по не принуждал меня следовать его примеру. Алкоголь, казалось, не действовал на него. Он оставался бледен и холоден, словно мумия. Уверенно вел «фольксваген» через интенсивное вечернее движение, почти не глядя пи направо, ни налево, будто ехал по пустому хайвею где-нибудь в штате Юта. Иногда он, правда, делал неожиданные вещи. Так, в ресторане отеля «Кемпински» он втянул метрдотеля в разговор о пристрастии немцев к национальной кухне и поинтересовался, что обычно едят на ужин немецкие подметальщики улиц. Метрдотель, которого сбил с толку прекрасный, без акцента, немецкий этого профессионального германиста, со смущенной ухмылочкой предположил, что, наверное, бутерброды со смальцем и гарцским сыром. Баум тут же пожелал отведать бутербродов со смальцем и гарцским сыром. Метрдотель побледнел: столь простое блюдо в ресторане не готовили. Но Баум продолжал упорствовать до тех пор, пока к нему не вызвали управляющего, который покосился на наклейку стоявшего на столе шампанского — одного из самых дорогих сортов, имевшихся в ресторане, — и выслал мальчика-посыльного в ночь. Через каких-нибудь полчаса перед нами лежали гарцские бутерброды, украшенные ломтиками апельсина и сдобренные редькой и горчицей.
Посетители с соседних столиков, над которыми поднимался парок от скорлупы омаров и витал запах дорогого пива, обратили на пас внимание. Баум попробовал кислого черного хлеба и пахучего постного сыра и, не сдержавшись, скорчил гримасу отвращения. Позже он дал царские чаевые. Просто удивительно, как это люди, подобные ему, умеют извлечь пользу из всего в этом исковерканном мире.
Когда мы снова сели в машину, он протянул мне две зажатые в кулаки фишки для го и предложил наугад выбрать одну. Я выбрал черную, и он загадочно улыбнулся. Странная увертюра, смысла которой я так и не понял, похоже, подходила к концу. И вот мы прибыли в темный дом неподалеку от Курфюрстендамерплац. По тому, как Баум искал на темной лестничной клетке выключатель, я понял, что живет он не здесь. Свет не зажегся.
— Подождите немного, — попросил меня доктор Баум.
Стараясь ступать неслышно, он поднялся наверх по толстой ковровой дорожке, изредка задевая своими огромными ступнями за медные прутья, которыми дорожка была прикреплена к лестнице. Наверху он на повышенных тонах объяснился с кем-то. Я решил было воспользоваться предоставившейся мне возможностью и удрать, но, взявшись за ручку двери, понял, что доктор Баум запер ее. Сверху пробивался луч света — стройная, тоненькая женщина спускалась ко мне, неся в руке тяжелый серебряный канделябр с пятью длинными свечами. Когда она остановилась передо мной, я сообразил, что кожа ее темна не от падающей на нее тени. Просто в темноте она больше блестела, отливая оливковым цветом. За ухом у нее торчал какой-то экзотический цветок. Искусно положенная помада несколько скрадывала очертания ее большого рта. Подойдя, она потупила взор, ласково взяла меня за руку и, ни разу не улыбнувшись, повела наверх.
Мы очутились в квартире, стены которой от пола до потолка были обиты панелями из черного дерева. Мы направились туда, откуда доносилась музыка. В помещении, которое своим высоким потолком, мягкой гнутой мебелью, толстыми портьерами и плоскими цветочными горшками напоминало декорации к кинофильму по одному из произведений Мопассана, уже сидел доктор Баум, удобно устроившись в кресле. Его огромные ботинки стояли рядом с ним на подстилке из овчины. Он ослабил узел галстука, а еще одна женщина, которая в отличие от первой, темной и хрупкой, оказалась светлой и довольно упитанной, заворачивала ему наверх манжеты его белоснежной нейлоновой сорочки. Затем она лениво развалилась на кушетке и, захватив длинными пальцами голой ноги складку его брюк, стала ее разглаживать.
— Располагайтесь поудобнее, — предложил он мне, — и перейдем к деловой части.
Я присел напротив него на край кресла с откинутой далеко назад спинкой. Рядом со мной хлопнула пробкой бутылка шампанского. Красотка с Карибского архипелага, доставившая меня сюда, держала в руке роняющую пену бутылку. Издав жалобный стон, она умоляюще взглянула на меня и с грацией газели протянула руку, по которой, струясь, бежало дорогое питье. Она, должно быть, ожидала, что я слижу шампанское языком, а заодно покрою поцелуями ее руку. Я же ограничился тем, что вытер ей руку не совсем свежим носовым платком.
Баум улыбнулся и коротким взглядом приказал наполнить бокалы. Подняв бокал, он обратился ко мне:
— За ваше первое задание! Вы справились с ним великолепно. До дна, мой дорогой!
Мы выпили. Темнокожая девушка пристроилась на подлокотнике моего кресла. На ней была желтая туника, которая не столько прикрывала, сколько открывала ее прелести, и у меня появилось ощущение, будто я яблочный пирог, а надо мной вьется оса. Доктор Баум посмотрел на нас оценивающим взглядом любителя порнозрелищ, чьи расчеты не оправдываются.
— Может, поменяемся? — спросил он. — Правда, вы угадали черное…
Он шлепнул блондинку по ляжке, и та, надув губы, послушно отлепилась от него и заняла место возле меня. Откуда-то издалека с нескончаемой пленки лилась музыка, тянувшая за кишки. Это было, как мы выяснили путем сопоставлений по настоянию Вернера позже, болеро Равеля. Усадив к себе на колени, словно декоративную кошку, экзотическую красотку, Баум безучастно наблюдал, как я управляюсь с другой.
— Мы в Штатах уже два столетия живем бок о бок с черными соблазнительницами, — сказал он и снова поднял бокал: — Пейте! Это же возвращение в рай после грехопадения.
— Я не верю в первородный грех. Да и что такое грех? И почему это называется падением? Вся жизнь — сплошные падения и подъемы. Что общего между падением и грехом?
— В вас заговорил диалектик.
Блондинка, ровным счетом ничего не понимавшая, поднесла мне бокал к губам:
— Пейте, mon ami[22]! Это eau d'amour[23]. — Французские слова она произносила с таким акцептом, по которому сразу становилось ясно, что ее язык более привычен к берлинскому диалекту, а французский она усвоила не иначе как в Нойкёльне[24] и скорее всего для того, чтобы играть хоть какую-нибудь роль в этом огромном, неуютном мире.
Выглядел я, вероятно, довольно жалко, потому что Баум сказал с улыбкой:
— Да не робейте вы! И расслабьтесь! Отныне и навсегда я с вами! — А затем, подчеркивая каждое слово, произнес: — И на вашем первом задании я был рядом с вами.
Взгляд его я выдержал:
— Я предполагал это и соответствующим образом настроился.
— Можете гордиться, что и я с самого начала вас правильно оценил. Я предупредил аналитиков в нашем Центре, но они все равно в восторге от вас, «А-1»!
— «А-1»? — переспросил я.
— Да, «А-1», — подтвердил он и ободряюще улыбнулся: — Это значит, что ваш материал оценен как абсолютно достоверный и ценный. «F-6» расшифровывается как совершенно бесполезный — это противоположный конец шкалы. Тогда бы мы, разумеется, не сидели здесь вместе.
