Роберт Ладлэм - Заговор «Аквитания»
– А почему это он так любит разговаривать с тобой? Насколько я понимаю, он является членом этого клуба.
– Один из его завсегдатаев. Мы представляем его интересы в совершенно безнадежном иске к самолетостроительной фирме. У него собственный реактивный самолет, на котором он умудрился потерять ногу при вынужденной посадке.
– Бедный парень.
– Заклинило дверь. Он не смог катапультироваться, когда скорость была самой подходящей для этого.
– Забыл нажать нужную кнопку.
– Он утверждает, будто нажал.
– Там минимум два дублирующих устройства, а кроме того, и ручное управление, все это есть даже на тех колымагах, которые вы гордо именуете самолетами.
– Все это нам не раз разъясняли. Но дело здесь, как ты понимаешь, совсем не в деньгах – он сказочно богат. Проигрыш дела поставил бы под сомнение его способность управлять самолетом, да еще в таком возрасте.
– При перекрестном допросе у него будут большие сложности. Полагаю, ты предупредил его об этом.
– Очень деликатно. К этому мы его все время подводим.
– И дерете с него солидный гонорар за каждую консультацию?
– Мы спасаем его от него самого. Поведи мы себя с грубой прямотой, он отказался бы от наших услуг и обратился бы к кому-то менее принципиальному. Кто еще возьмется за такое дело? Авиазавод принадлежит сейчас государству, а оно-то уж не раскошелится.
– Это точно. А как ты объяснишь ему мое появление в клубе?
– Боевой летчик в прошлом и отличный адвокат в настоящем, ты можешь провести полезную для него экспертизу. Неплохо, если “Непорочное знамя” произведет на тебя должное впечатление. Я выдам тебя за эдакого небесного Аттилу. Подходящая роль?
– Едва ли.
– Но ты сумеешь ее сыграть? – спросил француз. Вопрос этот задан был всерьез. – Учти, это единственная возможность познакомиться с Бертольдье. Мой клиент не просто знаком с ним, они настоящие друзья.
– Будет выполнено.
– Твое пребывание в плену тоже может помочь делу. Если, увидев входящего Бертольдье, ты выразишь страстное желание быть представленным ему, будет трудно отказать бывшему страдальцу.
– Я не стал бы особенно нажимать на это обстоятельство, – заметил Конверс.
– Почему?
– Стоит навести справки, и тут же выяснится, что я совсем не то, за что себя выдаю.
– Да? – Брови Маттильона в удивлении снова поползли вверх. – О случайных знакомых, которые называют несколько случайных имен, справок не наводят.
– Ты полагаешь? – Недовольный собой, Джоэл отодвинул стакан, понимая, что любые объяснения только усугубят его оплошность. – Извини, это просто инстинктивная реакция. Ты ведь знаешь, я не люблю разговоров на эту тему.
– Да, конечно, просто я упустил это из виду. Извини, пожалуйста.
– Кстати, мне не хотелось бы фигурировать под своей на стоящей фамилией. Ты не возражаешь?
– Ты же миссионер, а не я. И как же мы представим тебя? – Теперь француз смотрел на Конверса довольно строго
– Это не играет роли.
Маттильон прищурился.
– А что, если мы воспользуемся фамилией твоего патрона Саймона? По-французски это звучит “Симон” и может произвести на Бертольдье благоприятное впечатление. Был такой герцог Сен-Симон, который оставил описание французского двора – Анри Симон. А в Штатах наверняка найдется не менее десятка тысяч генри саймонов, адвокатов.
– Пусть будет Саймон.
– И еще, мой друг. Все ли ты сказал мне? – спросил Рене как можно небрежнее. – Все, что ты счел нужным?
– Все, – ответил Джоэл, сохраняя каменное лицо. – Давай еще выпьем.
– Пожалуй, хватит. Уже поздно, а моя нынешняя жена страшно убивается, когда простывает обед. Кстати, она отличный кулинар.
– Счастливчик.
– Точно. – Маттильон допил, поставил стакан на стол и как бы невзначай заметил: – Такой же была и Валери. Никогда не забуду жареной утки, которой она потчевала нас в Нью-Йорке. Что-нибудь слышал о ней?
– И слышал, и видел, – отозвался Конверс. – В прошлое месяце мы завтракали вместе в Бостоне. Выписал чек на алименты. Кстати, ее картины начали раскупаться.
– Я никогда не сомневался, что так оно и будет.
– Она сомневалась.
– И зря… Мне всегда очень нравилась Валери. Если увидитесь, передай ей мой самый горячий привет.
– Спасибо, обязательно.
Маттильон поднялся из глубокого кресла, и глаза его снова потеплели.
– Прости меня, я часто думал – вы были такой… подходящей парой, если ты понимаешь, что я имею в виду.
– Думаю, что понимаю. И обязательно передам ей от тебя привет.
– Спасибо за выпивку. Утром позвоню.
“Непорочное знамя” вполне могло бы привидеться пацифисту в кошмарном сне. Стены, обшитые темными деревянными панелями, были увешаны фотографиями и списками отличившихся в боях вперемежку с медалями – красные ленты, золотые и серебряные кружочки на черном бархате, отражая свет привлекали внимание тех, кто рассматривал картинки, илпюстрирующие историю двух столетий героических побоищ. Пожелтевшие от времени гравюры постепенно уступали место фотографиям; лошади, повозки и сабли сменялись мотоциклами танками, самолетами и самоходными орудиями, но отображаемые на них сцены не претерпевали особых изменений, тематика их оставалась прежней. Страданию здесь не было места, только воинственные позы и соответствующее выражение глаз, свидетельствующее о настроении героев. Здесь не было убитых, людей с оторванными конечностями или просто искаженных ужасом лиц – только сильные и суровые люди, разные и все же похожие, застывшие с выражением полной готовности на лице.
Разглядывая это воинское множество, Джоэл почувствовал страх. Здесь не было обыкновенных людей, да и откуда бы им тут взяться? Те, что смотрели с фотографий, презирали их, считая, что они годятся, только чтобы командовать ими. Как это говорил Биль на Миконосе, Рыжая Лиса Инчона, который сам некогда принадлежал к людям подобного толка? “…Я знаю, что они способны натворить, если мы попросим их сделать что-то. И сколько же они натворят, если окажется, что им не нужно будет отчитываться, отвечать на запросы и вообще считаться с гражданскими властями?”
– Любок прибыл, – тихо сказал Маттильон, приблизившись сзади к Конверсу. – Я слышу его голос в фойе. Помни, не переигрывай, хотя в любом случае я буду переводить лишь то и так, как сочту нужным, – тебе придется лишь только кивать при каждой его тираде. И обязательно смейся, если ему взбредет на ум шутить. Остроты его ужасны, но он от них в восторге.
– Постараюсь.
– Я тебя подбодрю, дам тебе стимул: Бертольдье заказал на сегодня столик. Одиннадцатый, как обычно, тот, что у окна.
– А у нас какой? – спросил Джоэл, видя победное выражение на лице француза.
– Двенадцатый. Так-то вот…
– Если мне когда-нибудь потребуется адвокат, обязательно обращусь к тебе.
– Наши услуги стоят ужасно дорого. Пошли. “Ваш черед, мсье Симон” – как обычно говорят в ваших ужасных фильмах. Начинай играть роль Аттилы, только не переигрывай.
– Тот, кто владеет английским так, как ты, мог бы и не говорить банальностей.
– Английский язык и американская речь имеют мало общего, Джоэл. Даже когда это касается банальностей.
– Ладно уж, умник.
– Нужно ли мне говорить о… Ах, мсье Любок! Серж, мой друг!
Третий глаз Маттильона мгновенно засек появление Сержа Любока, и он быстро повернулся в сторону входа, откуда доносились все более громкие удары протеза. Возможно, это и помогло юристу точно установить момент появления старого аса. Невысокая и стройная фигурка Любока воскрешала в памяти те давние времена реактивной авиации, когда компактность сложения пилотов была чуть ли не главным из предъявляемых им требований. Вместе с тем он был как бы и карикатурой на самого себя. Узкая полоска нафабренных усиков казалась приклеенной к его личику, застывшему в высокомерно-презрительном выражении, адресованном всем и никому в частности. Кем бы он ни был в прошлом, теперь Любок был всего лишь позером. Блестящее и полное смысла прошлое ушло безвозвратно, оставив воспоминания и гнев.
– Et voici l’expert legal des compagnies aeriennes [8] , – проговорил он, вперяя взгляд в Конверса и протягивая ему руку, которую Джоэл тут же энергично пожал.
– Серж рад познакомиться с тобой, он уверен, что ты сможешь помочь нам, – перевел Маттильон.
– Сделаю все возможное, – сказал Конверс. – И извинись за мое незнание французского.
Рене, по– видимому, так и сделал, потому что в ответ Любок пожал плечами и быстро затараторил что-то непонятное в котором несколько раз повторялось слово “англез”.
– Он тоже приносит извинения за незнание английского, – сказал Маттильон, и в глазах у него забегали веселые чертики. – И если он врет, пусть нас обоих, мсье Симон, поставят к этим украшенным стенам и расстреляют.
– Ничего с этим не выйдет, – ответил, посмеиваясь, Конверс. – Ваши исполнители перебьют картины и продырявят медали. Каждому известно, что французы – паршивые стрелки
