Анджей Выджинский - Последняя ночь в Сьюдад-Трухильо
— Вы ждете чего-нибудь? — спросил он.
— Да вроде…
— Еще что-нибудь нужно уладить?
— Нет, — сказала она, — вроде все улажено. Квитанцию на залог вам дали?
— Дали.
— Вы остаетесь до завтра?
— Даже не представляю, что я мог бы делать в этом вашем Линдене. Зачем мне оставаться до завтра?
Всматриваясь в его мальчишеское лицо, она разомкнула склеенные резинкой челюсти и проскандировала:
— Я подумала, что пойдем вечером потанцевать.
— Такая девушка, как вы, должна иметь кого-нибудь на месте, под рукой. На приезжих не стоит рассчитывать.
Она пожала плечами и поправила обесцвеченные перекисью волосы, рассыпающиеся от порывов ветра. Прищурила глаза.
— Шеф не любит, когда около меня крутятся парни.
— А сам, однако, любит крутиться?
— Ему шестьдесят лет, но, знаете, он выглядит на все сто двадцать. А это не забавно, правда? Если бы я нашла другую работу, так сказала бы ему, что о нем думаю. Вы читали такой роман Набокова, об этом пожилом мужчине и этой молоденькой девочке…
— Читал. Но вам, наверно, чуть побольше лет, чем Лолите.
— Именно. Лолита. Так называлась книжка, только, знаете, плохая у меня память на названия. Меня зовут Лана.
Она неизвестно почему засмеялась. Мерфи был уже сыт по горло пустой болтовней; ради этой девушки не стоило откладывать вылета, да он и не мог бы этого сделать и для прекраснейшей в мире. «Пускай она отвяжется, а то я стану нелюбезным».
— Знаете, сколько мне лет? — быстро бросил он, не давая ей заговорить. — Мне всего двадцать два, и я люблю женщин под тридцать. Вы для меня слишком молоды.
— Мне уже двадцать пять.
— Вот именно, это я и хотел сказать. Вам придется подождать меня пять лет.
— Вы, наверное, шутите, мистер Мерфи.
Он сделал вид, что не слышит ее ответа и повернулся к веснушчатому пареньку, тот стоял, опершись о тележку с бензобаком, и глазел на Лану.
— Старик, — сказал Мерфи, — позови механика, пускай он сам проверит рули и моторы и подготовит к полету этот дырявый ночной горшок.
Паренек очнулся.
— Хоросо, сейцас.
Он побежал к ангару, пересчитывая по дороге деньги.
Крашеная секретарша не сдавалась. Она приблизилась к пилоту и поправила пряжки его комбинезона. Он отступил на полшага.
— Шеф спрашивал, — сказала она, — куда вы летите. Вы не заполнили этой графы.
— Скажите шефу, что я его еще никогда не спрашивал, куда он летит. Кто хочет заработать несколько долларов, пускай не сует нос куда не следует.
— Бывают иногда неприятности, он поэтому. Если что случится, полиция штата закроет лавочку шефа. У нас однажды такая была история, что…
— Скажите ему, что я лечу в Чаттануга, в Теннесси.
— Хорошо, запомню… У вас кто-нибудь есть?
— Об этом шеф тоже спрашивал?
— Вы мне очень нравитесь, мистер Мерфи, должна откровенно признаться. Когда вы возвращаетесь?
Приблизился механик. Он был старый, седой и сутулый; левая рука у него была заметно короче правой. Он сказал:
— Я все прощупал. Стартовать будете сейчас?
— Да.
— Так я начал.
Мерфи посмотрел на секретаршу.
— До свиданья, Лана, вы были очень милы. Всего вам наилучшего.
Но Лана не уходила.
— Я тут подожду, мистер Мерфи.
— Нет уж, пожалуйста, идите… Женщины не должны стоять у взлетной полосы, это приносит неудачу. Вы мне сейчас скажете, что пилот не должен быть суеверным, что женщины тоже летают, что вы всем приносите счастье и еще массу других вещей. Но уж лучше ничего не говорите. Я все это наизусть знаю, я летаю уже сто лет. Лучше будет, если вы пойдете в бюро.
— Готово! — крикнул старый механик, неуклюже выкарабкиваясь из кабины. — Можно удирать. Желаю вам шлепнуться при первой посадке.
— Спасибо, парень, — усмехнулся Мерфи, протягивая ему мятую кредитку. — Это тебе на конфетки. С вами я уже попрощался, — сказал он Лане. — И не расстраивайтесь насчет деда. Опыт пожилых мужчин стоит больше, чем наша молодость. Одна семнадцатилетняя девушка бросила меня ради джентльмена, которому было за сорок.
Лана сердито посмотрела на него.
— И потом умерла от счастья, да?
Он сделал вид, что не слышит. Поправил шлем из зеленой кожи, похлопал по пушистым дискам, прикрывающим уши, и, взглянув на Лану, постучал в них пальцем, давая понять, что ее голос до него не доходит.
— До свиданья! — крикнула Лана. — До встречи, мистер Мерфи! Я вас буду ждать!
Влезая в кабину, он слышал ее крики, но не обернулся. Делая широкую дугу над аэродромом, он заметил внизу ее уменьшившийся силуэт.
Лана задрала голову кверху, прикрыла глаза сплетенными ладонями. Ее челюсти жевали резинку все быстрей и ритмичней; они двигались, словно автомат. Веснушчатый паренек смотрел на нее, как околдованный.
— Чего глазеешь? — сердито спросила она.
— Нет, я нисего, так себе, — прошепелявил он, покраснев. — Если делать несего, я всегда на сто-нибудь смотрю. Стою по три, по сетыре саса и смотрю на сто-нибудь…
«Господи, что за назойливая баба, — думал Мерфи. — Вопьется в тебя, как клещ, и ни в какую до нее не доходит, что ты только о том и мечтаешь, чтоб она отстала. С такими связываться не стоит. Когда я снова прилечу в этот Линден, так она мой чемодан отнесет на вокзал, либо в гостиницу, лишь бы я от нее не удрал. Господи, с такими бабами сладу нет… Но, черт его знает, вернусь ли я вообще в Линден; могу и не вернуться, дело-то уж очень паскудное…»
Он пролетел над Нью-Йорком. Разминувшись на окраинах города с другими самолетами, он снизился над Ист-Ривер, прошел над задымленным Бруклином и глянул на удлиненный массив Лонг Айленда. Тут ему следовало сесть, в Эмитивилле.
Остров выглядел сверху, как раскрытая клешня исполинского краба.
2Я услыхал тихое короткое дребезжание звонка, но не подошел к двери. Прошло около минуты, и я подумал, что тот, кто хотел меня навестить, вдруг раздумал и ушел. Но лестница не трещала: значит, я ошибся, и посетитель все еще ждал.
Когда я приблизился к двери, звонок снова задребезжал, на этот раз чуть погромче. Я подождал. Прошла еще минута.
Я понятия не имел, чего жду и почему не открываю дверь; потом сам поразился своему чудачеству. Прошла еще минута. Заскрипела лестница, но деликатно, осторожно, как под шагами ребенка или женщины в легких туфельках. Я нажал ручку и выглянул в коридор. Увидел силуэт молодой стройной девушки. Услыхав скрип двери, она испуганно обернулась. Ее длинные темные волосы падали на плечи; лицо было образцом американской красоты, известной по сотням тысяч реклам, по фильмам и ревю. Но оно было утонченней, это чувствовалось особенно в рисунке губ и во взгляде влажных глаз; этим девушка отличалась от несколько вызывающей и подслащенной прелести рядовой американской красотки.
— Я к вам звонила, — сказала она, — два раза звонила, но никто не выходил. Я думала, что вас нет дома.
— С кем вы хотели поговорить?
Она указала на визитную карточку.
— Ваше имя Майк Уинн?
— Войдите, пожалуйста.
Я ввел ее в кабинет, указал на одно из кресел, стоящих перед письменным столом, и сел рядом с ней в другое кресло.
— Простите… Не знаю, как начать, но у меня к вам большая просьба…
— Начните, пожалуйста, о себе. Мое имя вы уже знаете.
Она сплела руки на коленях.
— Меня зовут Лоретта Флинн, я студентка… Изучаю историю искусств в Колумбийском университете. Мне двадцать один год. Мой отец — сенатор… Но, может, уже достаточно?
— Пока да. Кто вас направил ко мне?
— Никто. Я о вас читала.
Я подумал, что передо мной сидит одна из тех наивных и экзальтированных девушек, которые, начитавшись того, что обо мне время от времени пишут, присылают нежные письма или даже сами приходят, чтобы объясниться в любви. Такие вещи приносят много хлопот и мало радости. Я сказал:
— Пожалуйста, не верьте этой чепухе. Вы ведь знаете, что способны выдумать наши журналисты, чтобы заработать несколько долларов и поддержать тираж газеты.
Она догадалась, в чем я ее подозреваю.
— Знаю. Но я умею отличать дешевую сенсацию от фактов. Пожалуйста, не думайте, что я пришла выражать вам свое восхищение и просить о капельке взаимности, хоть я и вправду восхищаюсь тем, что вы сделали… и вашим мужеством. Даже если б я в вас влюбилась, меня не хватило бы на то, чтобы прийти сюда и объясниться в любви. Но я в вас не влюблена.
Я вздохнул с облегчением. Теперь я мог уже безнаказанно сказать, улыбаясь:
— Жаль, мисс Флинн.
Она тоже улыбнулась. Я внимательней присмотрелся к ней и увидел, что глаза у нее припухли и покраснели от слез. Она поняла, что я это заметил. Ее сплетенные пальцы разжались.
— Вы плакали.
Улыбающиеся губы вдруг искривились, как в плаче, подбородок задрожал. Она кивнула. Я ничего не сказал, хоть понимал, что она ждет вопроса. Я хотел, чтоб она сама пересилила недоверие или стыд. Девушка коснулась пачки сигарет «Виндзор», лежащей на столе.
