Росс Томас - Прилипалы
Посетил Кенсингтона мужчина тридцати одного года от роду, одетый в строгий костюм, один из шести, купленных им в магазине «Артур Адлер», с высоким бледным лбом, темными волнистыми волосами, пожалуй, чуть более длинными, чем допускала его должность, острым носом с розовым кончиком, маленьким ротиком и костлявым подбородком. Темные глаза не выдавали чувств, и лишь иногда в них отражалось пренебрежение к тем, кто слишком медленно шевелил мозгами. К последним он отнес и старика Кенсингтона, допустив тем самым серьезную ошибку. Звали тридцатиоднолетнего мужчину Алфред Этридж, и редко кто обращался к нему Ал. Во-первых, он этого не любил, а во-вторых, работал он в Белом доме, где фамильярность не жаловали. Старик Кенсингтон, не признающий заведенный в Белом доме порядок, последние десять минут называл его не иначе как Ал.
— Так вы не хотите кофе, Ал? — во второй или третий раз спросил Кенсингтон.
— Нет, благодарю вас, сэр, — «сэром» он называл всякого мужчину старше тридцати пяти лет и стоящего на более высокой ступеньке выстроенной им иерархической лестницы.
— Я не знал, что вас так заботит переизбрание Дона Каббина, — Кенсингтон отправил в рот кусок бифштекса.
— Я думал, при вашей последней встрече с нами вам дали ясно понять, сколь это важно.
— Жаль, что вы не жаждете его поражения.
— Почему?
— Меньше забот, вот почему. Для этого нужно только одно: чтобы президент поддержал его. Уж тогда Каббин проиграл бы наверняка, — и Кенсингтон рассмеялся, довольный отпущенной шпилькой.
— ПРЕЗИДЕНТ, — Этридж сделал упор на слово, которое обычно открывало ему все двери, — лично поручил мне выяснить, как вы оцениваете сложившуюся ситуацию.
— То есть он пригласил вас в свой кабинет и поручил вам пообщаться со мной?
— Я говорил с ним по телефону, — лгал Этридж виртуозно.
— И его интересует мое мнение?
— Да, сэр, интересует.
— Черт, да он, выходит, больший дурак, чем я думал.
— Будем считать, что я этого не слышал, — голос Этриджа дрогнул.
— Мне без разницы. Кофе хотите?
— Я хочу знать вашу оценку шансов Дональда Каббина. Ничего более.
— Ладно. Они невелики.
— Почему?
— Во-первых, он пьет. Во-вторых, сильно облажался прошлой ночью в телепередаче. Вы слышали об этом?
— Нет, сэр.
— Еще услышите. Скажем так, он снабдил Сэмми Хэнкса тяжелой артиллерией, а уж он-то сумеет этим воспользоваться.
— Но ваше собственное мнение…
— Мнение? — в голосе Кенсингтона зазвучало изумление.
— На встрече, что состоялась на прошлой неделе, вы заверили…
— Я никого ни в чем не заверял, сынок. Меня ничего не просили делать. Я лишь упомянул, что могу навести справки и узнать, нет ли у кого желания помочь Каббину сохранить за собой пост президента профсоюза. Справки я навел.
— Я вижу.
— Ничего-то вы не видите.
— Тогда, может, вы объясните, что я должен видеть.
— Я думаю, Ал, вам лучше не знать того, что я сделал.
— А может, вы предоставите судить об этом мне, сэр.
— Вам?
— Да, сэр. Мне.
— Хм-м, — вырвалось у Кенсингтона.
— Могу я сказать президенту, что вы отказались сообщить мне вашу оценку…
— Не старайтесь убедить меня, что вы крупная шишка, Эл. И ваши частые ссылки на президента меня не впечатляют. Я-то пытаюсь донести до вас следующее: я скажу вам, что я сделал, вы скажете президенту, потом какой-нибудь умник-журналист спросит его, а известно ли ему, что я сделал, президент солжет и ответит, что нет, неизвестно, потом они разнюхают, что он все знал, и в итоге президент окажется в неловком положении. А я уверен, что вы не хотите своими действиями поставить в неловкое положение президента Соединенных Штатов Америки?
— Я все-таки думаю, что сумею разобраться, доводить до президента полученную от вас информацию, мистер Кенсингтон, или нет.
— Сумеете, значит?
— Да, сэр, сумею.
— Потому что вы служите в Белом доме?
— Да, сэр, я думаю, это входит в мои обязанности.
— Хорошо, сынок. Предположим, только предположим, я скажу вам, что собрал дюжину высших чиновников компаний, с которыми у профсоюза Каббина заключено трудовое соглашение, срок действия которого истекает в следующем месяце. Эти чиновники не хотят забастовки, но и не хотят в ближайшие три года платить за ту же работу на тридцать с лишним процентов больше, не считая различных дополнительных выплат. Вы следуете за ходом моей мысли?
— Да, сэр.
— Тогда, допустим, я говорю вам, что, не желая забастовки и стремясь ограничить повышение зарплаты тридцатью процентами, они решили скинуться в предвыборный фонд Дона Каббина, пожертвовать семьсот пятьдесят тысяч долларов, которые гарантируют перевыборы Дональда Каббина. Тогда забастовки не будет, а прибавка к зарплате не превысит тридцати процентов. Вы адвокат, не так ли, Ал?
— Да, сэр.
— Значит, мне нет нужды…
— Спрашивать, не нарушен ли закон?
— Вы бы прежде всего заглянули в закон?
— Да, сэр.
— Давайте поставим вопрос иначе. Вы думаете, это этично, или вам снова надо куда-то заглядывать?
— Нет, сэр, я думаю, это неэтично.
— Что ж, позвольте продолжить. Я хочу сказать вам, как я потратил бы эти семьсот пятьдесят тысяч долларов, которые вроде бы получил.
— Вы?
— Совершенно верно, Ал. Я. И никто больше. Допустим, эти чиновники дали мне деньги. И более им до них нет никакого дела. Я могу просто положить их в карман, они не зададут никаких вопросов.
— Я понимаю.
— Держу пари, понимаете. Так вот, допустим, я нанял самых способных и беспринципных специалистов и сказал им, сто тысяч долларов ваши, а шестьсот пятьдесят тысяч вы должны потратить на то, чтобы Каббин остался президентом. А как вы будете их тратить и на что, мне без разницы. Допустим, я нанял этих ребят, я даже могу сообщить вам название этой фирмы, раз уж вы хотите знать все. Если бы я этого не сделал, за Каббина проголосовали бы четверо из каждых десяти членов профсоюза. Теперь его шансы оцениваются пятьдесят на пятьдесят. Вот вам мое мнение и отчет о моих действиях, Ал, а теперь позвольте спросить, как вы поступите с полученной информацией?
Этридж мигнул, лихорадочно просчитывая варианты.
— Ну, я…
Кенсингтон решил дать ему еще немного времени.
— О, да, я же не сообщил вам название фирмы, которую я мог бы привлечь к этому делу. «Уолтер Пенри и помощники, инкорпорейтед». Чувствую, вы знаете, о ком идет речь, вы даже можете сказать, что они работают под «крышей» Белого дома.
Он же загнал меня в угол, подумал Этридж. Если я скажу им то, что услышал от него, они размажут меня по стенке за мой длинный язык. Они не желают, чтобы им говорили то, что они могут и не знать. А если я ничего не скажу, а потом случится что-то неожиданное для них, к чему они не успеют подготовиться, они потребуют от меня ответа, а почему я ничего им не сказал? Так что в любом случае я окажусь крайним. Пора выметаться отсюда, решил Этридж. Этот толстый старик куда умнее меня, мне тут делать нечего.
Этридж встал.
— Позвольте поблагодарить вас, мистер Кенсингтон, за то, что смогли выкроить для меня несколько минут.
— Так что вы им скажете, сынок? — старик чуть улыбнулся.
— Я напишу отчет.
— О чем?
— Я должен рассмотреть…
— Вы окажетесь крайним, что бы вы им ни сказали. Это ясно?
— Да, сэр.
Кенсингтон кивнул.
— Это хорошо. То есть хорошо, что вы это понимаете. Но одно мне в вас понравилось, Ал.
Этридж уже пятился к двери.
— Что именно?
— Вы не произнесли речь о том, что Белый дом не может иметь ничего общего с теми интригами, о которых я вам только что рассказал.
— Не произнес.
— Знаете, почему мне это понравилось?
— Почему? — Этридж уже взялся за дверную ручку.
— Я только что отлично позавтракал, и мне не хотелось бы выблевать всю эту вкуснятину на пол.
Глава 12
Если бы Трумена Гоффа призвали в армию, а армия послала его во Вьетнам, где он поубивал бы вьетконговцев, а также северных и даже южных вьетнамцев, он, скорее всего, не стал бы наемным убийцей.
Но к девятнадцати годам Трумен Гофф уже обзавелся женой и ребенком, так что в призывники не попал. А к двадцати четырем годам уже уехал из юго-западной Виргинии, где родились и он, и его жена, и работал в «Сэйфуэе» в Балтиморе. Не менеджером, а простым контролером, жил в маленьком домике, а по вечерам частенько заглядывал в бар по соседству, называющийся «Кричащий орел».
Регулярно посещал «Кричащий орел» и Брюс Клоук. Пять лет тому назад, при первой встрече с Гоффом, ему было сорок три. Они угощали друг друга пивом, обсуждали шансы на успех «Иволг» и «Койотов»[13] и говорили об успехе Клоука у женщин. Работал Клоук коммивояжером и продавал все, что угодно, лишь бы его товар вызывал интерес у домохозяек. Он мог продавать пылесосы, алюминиевые жалюзи, энциклопедии и даже подписку на журналы. Высокий, широкоплечий, малообразованный, но симпатичный мужчина, сразу располагающий к себе, он бы давно мог создать собственную фирму, в которой другие коммивояжеры продавали бы его товар. Но Клоук был к тому же страстным охотником и рыболовом, а потому в любой момент мог все бросить и провести десять дней или две недели, ловя форель или выслеживая оленя или лося.