Валериан Скворцов - Срочно, секретно...
Устроились над самой Чао-Прая. В желтой воде плавучие гиацинты шевелили космами, в которых путались щепа, картонки, скорлупа кокосовых орехов и банановая кожура. Заказали рисовый суп с цыпленком, заправленный гвоздикой с чесноком, сладкую свинину и фруктовый салат.
Кхун смотрел на реку, длинные лодки у причалов, на зеленую черепицу пагод, ветхие домишки заречья, готовые съехать с хлипких фундаментов в волны, поднятые прогулочным теплоходом.
Бэзил исподволь взглянул на Кхуна. Случалось, тот днями бродил по портовым притонам в поисках материала, что неизбежно порождало напряженность в отношениях с женой. Это настораживало также его политических друзей, приводило к сокращению гонораров и числа редакторов, бравших его статьи. В такие дни Кхун почти не ел, пил только воду, которую местная фирма «Полярис» добывает из артезианских колодцев и распродает в бутылях и бутылках — водопровода в столице практически нет.
Кхун перехватил его взгляд.
— У тебя ко мне серьезный разговор?
— Я действительно хотел и рад тебя видеть, Кхун. И без дела, хотя есть и оно. Я не миллионер и путешествую не по личной надобности. Знаю, что ты отсидел в Бум Буде. Жена сказала...
Шаркая сандалиями, голый по пояс хозяин супной лично, из почтения к клиентам, расставлял чашки, стаканы с крошеным льдом, раскладывал палочки, ложки и вилки, подсовывал мутные колбы с рыбным соусом «нампла», уксусом и жидкими специями, тарелочки с кругляшками перца в лимонном соке, коробку с сахарным песком. Махнув величественно на подступившуюся лоточницу, отпрянувшую в испуге, изобразил улыбку.
Кхун поддевал приглянувшийся кусок вилкой, потом перекладывал на ложку. Жевал неторопливо. Верный признак — скрывает давнишний голод и нехватку денег. Кто его знает, зачем с утра ушел из дома, может, чтобы не делились с ним обедом? Деньги на массаж занял у знакомых, встреченных в Ват По. «Сберег лицо», показал, что на «плаву» и просто забыл кошелек в других брюках, завтра отдаст...
Бэзил черпал суп из пиалы. Что были его заботы по сравнению с жизнью Кхуна! В одну из редких бесед «ни о чем» они заговорили однажды о риске. Речь, правда, зашла не совсем с этого. Кхун избегал громких слов и наверняка, говоря «риск», имел в виду вообще трудную, сложную и опасную жизнь левого журналиста. Обходя десятки препятствий, почти неприметный среди профессионалов, как никто умел нащупывать тропу, по которой приходил к намеченной цели. Всякий работающий для азиатской печати знает, как практически невозможно писать в ней серьезно о том, что подсказывают мысль, совесть и темперамент. Кхун умудрялся доводить статьи до публикации без правки. А гонорар за это выплачивался порой и смертью.
— Туго приходилось в тюрьме?
— Там еще легкий режим.
— А есть тяжелый?
— Говорят, есть. В других тюрьмах... Я там не был, но в Бум Буд переводят оттуда, и разговоров много. Мне сиделось неплохо. Пришить обвинение теперь непросто, другие времена... Думаю, подержали для острастки. Я написал серию репортажей о забастовке, закончившейся победой, на текстильном комбинате «Тан патапорн». Опубликовали, думаю, из соображений, подсказанных конкурентами комбината. Не исключено, что цензура сознательно взглянула сквозь пальцы на мою писанину. Но мне оказалось на руку. Забастовщики ходили к парламенту, распространяли листовки. Может, в них слишком сказался мой стиль?
— Били?
— Палки, кандалы и все прочее в этом духе являются законными мерами пресечения... Меня посадили в клетку, где варились сорок человек, в том числе иностранцы. Ну из наркоманов. Поскольку надзиратели получали мзду от их родственников, камеру не гоняли по утрам на слушание гимна, зарядку и уборку тюрьмы. Дважды в неделю собирали деньги на покупку продовольствия. Потом американцы вздумали сбежать, да потерпели неудачу. Больше стало палок, не стало рынка. Вся жизнь — лежак сорок сантиметров шириной, духота, клопы, тараканы, москиты, мокрицы; отсюда — натянутые нервы и драки без повода... По воскресеньям, правда, разрешалась игра в «монополию» — детскую игру с акциями. Я в эти часы писал письма жене.
— А от нее передавали?
— Дважды в неделю. По шесть-семь страниц.
Трудно было поверить, чтобы тайская жена тратила столько времени на письма мужу, который сидит в тюрьме. Больше походило на правду, если бы обивала пороги полицейского и судебного начальства, пыталась вступить в сговор с надзирателями и приемщиками передач, бегала по знакомым, пробовала все невероятные способы, вплоть до побега, чтобы помочь обрести свободу.
— Пять с лишним страниц ей надиктовывали мои друзья. От жизни поэтому я не отрывался.
— Она работает?
— Машинисткой в управлении порта. Знаешь, не всякий разбирает каракули, написанные по-английски азиатом, привыкшим к тайскому алфавиту или иероглифам, да еще подправит их с точки зрения орфографии и грамматики. Ей даже прибавили жалованье. Так что получает она больше меня...
Неизвестно с чего в заречье запустили цветные ракеты. Они почти не светились на фоне полуденного неба. Белые шлейфы перьями растворились в воздухе. Лоточница, все-таки подобравшаяся и на корточках слушавшая диковинный язык, взглянула в сторону ракет и вскочила.
— А какое у тебя дело, Вася? Откуда сейчас?
— Находился по соседству, в Лаосе. Туда прилетел из Ханоя, где сижу постоянно. Дело мое сложное. Хочу написать о положении масс здесь, у вас. Задумал и материал о том, что не только ваши соседи из социалистических стран хотят хороших отношений с Таиландом, но и Таиланду это выгодно...
Кхун подтолкнул указательным пальцем очки к переносице.
— Давай закажем кофе? Не будем спешить. Дадим тому человеку, что сидит вон там с краю, не давясь, доесть все, что он заказал. Отлично будет, если он и выкурит сигарету. Сдвинемся раньше — оторвем его от удовольствия за казенный счет и заставим тащиться за мной по жаре. Тогда возникнет злобный отчет. Поев же без спешки, он проникнется благодушием. Таковы правила игры. Если я ему дам двести бат и пообещаю вечером сообщить, где побывал за день, он отстанет вообще. Но у меня нет такой суммы.
— Я бы нашел... Но не будем вводить в искушение блюстителя законов страны пребывания или тем более пытаться нарушать их, — ответил Бэзил. Машинально отметил, что хохотнул, как это бы сделал любой таец, прикрывая шуткой серьезные вещи.
В заречье опять запустили ракеты.
— Праздник там, что ли? — спросил Бэзил, обрадовавшись, что можно связать оборвавшуюся нить разговора.
— Кто знает... Может, у кого в очередной раз победила любимая рыбка. Вот и палит.
— Но сегодня не воскресенье, только суббота.
— Подлинные болельщики рыбьих боев с днями недели не считаются...
Кхун ждал главного вопроса. Наконец Бэзил сказал!
— Поговорим о деле?
— Цифры ты можешь найти в печати. Я скорректирую их для тебя. Но не планируй драматических описаний классовых битв, как их представляли недавно. Все гораздо сложнее. Постарайся слушать меня так, словно ты ничего не знаешь о рабочем движении здесь. Будто первый раз у нас и в первый раз пишешь о том, чего хотят рабочие, кто они такие, о чем думают.
Хозяин супной, не спрашивая, принес высокие стаканы с кокосовым соком и наколотым льдом.
— Ежегодно, — начал Кхун, — сто тысяч человек в стране теряют работу. Одновременно семьсот тысяч молодых людей появляются на рынке рабочих рук. Цифры определены профсоюзами, но считают там клерки, а они везде одинаковы — их не жалованье, а должность кормит. Эти клерки называют цифры безработных в триста пятьдесят тысяч человек при двадцати трех миллионах занятых... Однако поднимать вокруг этого шум все равно, что... э-э-э... потеряв голову, плакать по шапке.
Кхуну доставила удовольствие улыбка Бэзила. Он испытывал теплоту и доверие к этому москвичу. Но Бэзил не должен был об этом догадываться. Это ему бы повредило, считал таец. В журналистской работе, если заниматься ею серьезно, нельзя расслабляться. И потом: теплота да еще доверие — это далеко от деловых взаимоотношений, от дела. А оба занимались делом, да еще таким, как политическая журналистика. Здесь играют свою роль не только материальные интересы, но и общепринятые принципы. Скажем, хотя бы взгляд на то, как подразделяются части света.
Дальний Восток... Разве он дальний для Кхуна, да и для Бэзила? Годы требовались, чтобы пересечь Евроазиатский материк на лошадях и верблюдах, месяцы или недели — на чайных клиперах, затем на теплоходах, часы — на самолете. Со временем контакты заметно расширялись и ускорялись, а что узнали европейцы об Азии, азиаты — о Западе? Так ли заметно взаимопроникались при этих связях жизни и склад ума тех и других? Кхун растерялся, услышав рассуждения преподавателей в Киеве об эпохе Великих географических открытий. Великих для кого? Португальцы и испанцы лезли из Европы, крохотного полуострова в масштабах огромного Евроазиатского материка, в поисках пути в Индию, на Восток, где и до них знали достаточно. Кроме, может быть, «удивительных достижений» в совершенствовании технологии человеческого уничтожения. Бэзил употреблял общепринятые понятия — Европа, Юго-Восточная Азия, Дальний Восток, — но не считал ни один народ вправе видеть себя в середине вселенной, дальше или ближе. Бэзил подавал пример, считал Кхун. Земля для него действительно представлялась круглой. Для Кхуна — нет, пока нет...
