Фредерик Форсайт - День Шакала
Роллан еще поразмыслил все о том же, о чем думал целый час: что за люди эти двое и насколько тесно они были связаны.
Наконец он нажал переговорную клавишу, и послышалось:
— Досье на Виктора Ковальского, срочно.
Досье принесли из архива через десять минут, и около часу Роллан читал и перечитывал его, один абзац в особенности. Настало обеденное время, и тротуар под окном заполонили торопливые, деловито-беззаботные парижане; между тем полковник вызвал к себе на совещание секретаря, специалиста-графолога из отдела документации и двух дюжих молодцов из своей личной охраны.
— Господа, — объявил он, — от имени и без ведома отсутствующего здесь лица мы с вами сейчас сочиним, напишем и отправим одно письмо.
5
К обеденному часу брабантский экспресс прибыл на Северный вокзал, и такси доставило Шакала в небольшую, но очень удобную гостиницу на улице Сюрень, невдалеке от площади Мадлен. Конечно, никакого сравнения с копенгагенским «Англетером» или брюссельским «Амиго», но Шакал недаром выбрал пристанище поскромней. Во-первых, в Париже он собирался пробыть куда дольше, чем в Копенгагене и Брюсселе, а во-вторых, здесь недолго и натолкнуться на случайного лондонского знакомого — время летнее, июль. На улице он этого не слишком опасался, незаметный и почти неузнаваемый в своих темных очках. Зато в гостинице — в коридоре или вестибюле — очень даже мог бы весьма некстати прозвучать веселый возглас: «Кого я вижу!» — а затем и фамилия на слуху у какого-нибудь служителя, знающего его как мистера Дуггана.
Был он, правда, вовсе не примечателен. Жил тише тихого, булочки и кофе на завтрак приносили ему в номер. В кондитерской напротив он купил банку английского мармелада и попросил горничную, чтобы утром вместо черносмородинного джема ему подавали мармелад.
С прислугой он был ровен и учтив, по-французски выговаривал всего несколько фраз с жутким английским акцентом и вежливо улыбался, когда к нему обращались. А если его спрашивали, нет ли у него жалоб и всем ли он доволен, он отвечал, что как нельзя более, спасибо.
— Господин Дюган, — сказала как-то дежурному хозяйка гостиницы, — est extremement gentil. Un vrai[21] джентльмен.
Дежурный был более чем согласен.
И вел он себя как самый обычный турист: в первый же день купил подробный план Парижа и, сверяясь с записной книжкой, пометил крестиками интересующие его места. Затем обходил их и осматривал — очень досконально, обращая внимание на архитектурные красоты и держа в памяти исторические события.
Три дня он то бродил вокруг Триумфальной арки, то сидел на террасе «Елисейского кафе» и обозревал арку и крыши высоких домов, окружающих площадь Звезды. Если бы кто-нибудь следил за ним в эти дни (а за ним никто не следил), то сильно бы удивился, что архитектурные роскошества барона Османа[22] нашли столь преданного ценителя. И уж конечно, никто бы не догадался, что этот спокойный, элегантный английский турист, который, помешивая кофе, часами любовался на окрестные здания, на самом-то деле соображал, под каким углом откуда придется стрелять, вымерял глазом расстояние от верхних этажей до Вечного огня, полыхавшего под Триумфальной аркой, прикидывал, насколько возможно будет спуститься пожарной лестницей и смешаться с толпой.
На четвертый день он отправился в Монвалерьен, к усыпальнице мучеников Сопротивления. Приехал он туда с букетом цветов, и гид, тронутый этим знаком внимания со стороны чужестранца к своим былым соратникам, всюду его провел и все показал, не замечая, разумеется, что посетитель переводит взгляд с ворот усыпальницы на высокие тюремные стены, заслоняющие обзор дворика с крыш соседних зданий. После двухчасовой экскурсии он очень вежливо поблагодарил гида, в меру щедро вознаградил его за труды и удалился.
Посетил он и площадь Инвалидов, которую с юга замыкает Дом инвалидов с гробницей Наполеона и музеем славы французской армии. Особенно заинтересовала его западная сторона огромной площади: целое утро он просидел в кафе на крохотной треугольной площади Сантьяго-де-Чили, перекрестке улиц Фавер и Гренель. Дом 146 по Гренель высился у него над головой, и оттуда, с седьмого-восьмого этажа, наверняка простреливались и палисадник Дома инвалидов, и почти вся площадь, и еще две-три улицы. Очень удобно обороняться, а убивать президента — не очень. Во-первых, до нижних ступеней лестницы, возле которой, между двумя танками на постаментах, будут останавливаться машины и откуда посыпанная гравием дорожка ведет к музею, — больше двухсот метров. Во-вторых, обзору из окон дома 146 мешают пышные кроны лип на площади Сантьяго, вокруг памятника маршалу Вобану в беловатых струпьях голубиного помета. Что ж, нет так нет; Шакал заплатил за свой аперитив и отправился дальше.
Еще день он расхаживал вокруг собора Парижской богоматери. Ни дать ни взять муравейник, сколько угодно задних лестниц, ходов и выходов, проходных дворов и т. п., но от подножия ступеней до входа в храм — лишь несколько шагов, крыши зданий на площади Парви — слишком далеко, а на малюсенькой площади Шарлемань — чересчур близко, уж за ними-то служба безопасности уследит.
И наконец 28 июля он появился на площади в южном конце улицы Ренн. Раньше площадь с улицей назывались одинаково, но голлистский муниципалитет присвоил площади имя 18 Июня. Шакал глядел на сверкающую табличку с новым названием, припоминая прочитанное. 18 июня 1940 года одинокий и горделивый лондонский изгнанник обратился к соотечественникам-французам по радио с благой вестью, что проиграть битву не значит проиграть войну.
В этой площади, заставленной с юга приземистой громадой Монпарнасского вокзала, столь памятной парижанам военного поколения, что-то было, что-то такое, отчего убийца застыл на месте, озирая асфальтовый простор, по которому с бульвара Монпарнас катилась лавина машин, а в нее вливались потоки с улиц Одессы и Ренн.
Искоса глядели на площадь окна высоких, узких домов по обе стороны улицы Ренн. Он вкруговую подошел к привокзальной ограде, за которой сновали машины, подвозя и увозя пригородных пассажиров, десятки тысяч человек в сутки. Под закопченными стальными сводами огромного здания, свидетеля истории страны и несчетных людских судеб, к зиме воцарится стылая тишина. А в 1964 году его должны снести: за пятьсот ярдов по линии строился новый вокзал.
Шакал повернулся спиной к ограде: перед ним простиралась площадь 18 Июня, а за нею тянулась вдаль оживленная улица Ренн. Он был убежден, что президент Франции непременно явится здесь в оный день, в назначенный час, последний раз в своей жизни. Явится, наверно, и в других местах, осмотренных за неделю, но уж здесь-то обязательно. Монпарнасского вокзала скоро не станет, его видавшие виды колонны переплавят на дешевые изгороди, а привокзальная площадь, где некогда был унижен Берлин и воспрянул Париж, превратится в заурядный городской кафетерий. Но до этого здесь все-таки появится еще раз человек в кепи, с двумя золотыми звездами на груди. А расстояние от верхнего этажа углового дома на западной стороне улицы Ренн до середины привокзальной площади примерно сто тридцать метров.
Шакал оценивал позицию опытным взглядом. Оба угловых дома само собой годятся. Годятся, пожалуй, и три первых дома с той и с другой стороны улицы Ренн, угол обстрела допустимый. Дальше — нет, дальше угол чересчур сужается. Еще годятся три дома на бульваре Монпарнас, пересекающем площадь с востока на запад, и все, дальше дистанция велика, а угол совсем узкий. Все остальные здания далеко от привокзальной площади, разве что сам вокзал — но это смешно и думать, верхние служебные помещения окнами на площадь займут охранники. Шакал решил сперва присмотреться поближе к трем домам на западной стороне улицы Ренн и не спеша направился к ее противоположному углу, в «Кафе герцогини Анны».
Он уселся на террасе за несколько футов от проносящихся машин, заказал кофе и стал разглядывать дома напротив. Так он просидел часа три, пересек улицу и пообедал в «Ансьен Брассери Альзасьен», откуда были отлично видны все три здания на восточной стороне. Потом прогуливался взад-вперед по улице, мимо парадных шести облюбованных домов.
Сходил он и на бульвар Монпарнас, но тамошние здания — сравнительно новые — оказались учрежденческими, к ним почти что не было подступа.
На другой день он опять расхаживал по улице Ренн и сидел на тротуарных скамеечках под деревьями, поверх газеты обозревая верхние этажи. Шести-семиэтажные дома, за парапетами — высокие, крутые крыши, черная черепица и окошечки мансард, где когда-то обитала прислуга, а теперь — жильцы победнее. И крыши, мансарды будут, конечно, под особым наблюдением. Возле труб-то, наверно, и пристроятся наблюдатели — следить в бинокли за крышами и окнами напротив. Но и верхний этаж тоже по высоте подходит, а в комнате надо сесть подальше от окна, чтоб не увидели через улицу. Окно будет распахнуто — но в жаркий, душный летний день это никого не удивит.
