Валентин Гуржи - Поселок
За их спинами, утопая в сумерках, молчаливо стояли деревья сада. К дому тянулась
дорожка, заросшая по краям высокой травой. Дорожка извивалась, исчезала и появлялась
снова… На ленивой волне хлюпала лодка, привязанная к коряге. Ее серый дощатый нос лежал
на воде, отражаясь в зареве заката, и, казалось, то была не лодка, а большая рыба или акула,
открывающая и закрывающая пасть. Наташе было трудно наблюдать за ней, веки тяжелели,
их нельзя было удержать. Она старалась ничего не пропустить и ждала, когда закончится эта
странная картина. Но вот берега и поваленного дерева, на котором они с папкой сидели, не
стало, вода вздулась, подступила к груди, к плечам, и вместе с Наташей неслышно
заплескалась о незнакомые берега. А потом на месте водной глади появились тонкие острые
верхушки, опущенные вниз головой, и небо, уже потухающее, оказалось ниже деревьев…
Наташе стало холодно, она прижалась к боку Роберта, и, укрытая его пиджаком, заснула у
него на коленях. Потом смутно слышала, как на крыльце, передавая ее маме на руки, он
зашептал что-то. Минутой позже еще раз что-то сказал, и его шаги прошуршали по траве и
затихли на улице…
Это было вчера, а сегодня, когда в доме стояла тишина, и солнце поднималось над
Поселком, стало заметнее отсутствие папы, Наташа вдруг почувствовала непонятную свою
вину.
Она села на край постели, прислушалась.
Муха билась о стекло, жужжа, рвалась к свету. Взбудораженный Борькой, проскочил через
тропинку Плутон. На кухне тихо звякнула тарелка, мама готовила завтрак. Есть не хотелось.
Наташа подошла к окну. Муха расплылась в большое пятно. У мамы упала ложка.
Послышались ее шаги… Наташе есть не хотелось. Она бы спряталась, чтобы оттянуть время.
Пятно сузилось, снова обернулось мухой с прозрачными крыльями и кривой ножкой,
высунувшейся из головы и обутой в ботинок.
39
– Наташа, пошли есть.
Сегодня мама казалась хмурой. Двигалась медленно. Ее взгляд был задумчив. Ей, как и
Наташе, наверное, было скучно. Густые темные волосы, беспорядочно разбросанные по
голым плечам, свисали почти до самых лопаток, прикрывая вырез ночной рубашки.
– О, боже! – произнесла мама, посмотрев на себя в зеркало. – Ведьма!
В трехстворчатом отражении трюмо стояли три мамы, три поворачивающиеся головы, три
ночных рубашки.
Это не рассмешило Наташу. .
На кухне она сидела над кашей. Манная каша казалась горькой, чай – кислым. Хлеб с
маслом, когда мама отвернулась, был спрятан в карман, кашу пришлось тихонько перелить в
кастрюлю, когда мама снова ушла к зеркалу.
– Удивительно, – сказала мама, как только Наташа соскочила со стула, – когда его нет, ты
прекрасно ешь. И никто не требует, и никто не шумит.
– Кого нет? – переспросила Наташа.
– Кого, его… дяди Роберта, – произнесла мама.
Наташа поджала губы.
– Нет уж, мамочка, – и наклонив голову на бок, добавила – он папа.
– Был папа, да весь вышел, – не настойчиво, с едва заметной досадой ответила мама.
Наташа представила, как это могло произойти. Вот он – папа. Настолько огромный, что
своими руками, ногами, и всем, что было при нем, заполнил бабушкин дом – комнаты,
коридор, кухню, все углы, умудрился гигантскими ступнями своих ног расположиться под
кроватями. Одной ногой под маминой, другой – под Наташиной. Его шея каким-то образом
влезла в дымоход печки, которой бабушка давно уже не пользовалась, а голове не хватило
места – она смешно разместилась на трубе и осталась торчать там, как скворечник,
возвышаясь над всеми соседскими крышами. Потом папе надоело жить в такой тесноте, он
стал ворочаться и по частям выходить из дому. Последняя, наверное, покинула дом –
скатилась с крыши – голова, когда услышала бабушкины нехорошие слова. А может быть,
еще и не скатилась. И если это так, то очень печально: сам папа без головы где-то ходит
теперь беспризорный, а его мама, бабушка Нелли, будет потом говорить, что он потерял
голову окончательно.
Наташа понимала, что все придуманное смешно, но смеяться почему-то не хотелось.
Когда Наташа спрыгнула со ступенек крыльца, она поняла, что опоздала. Борька, не
дождавшись ее, уходил к озеру вглубь сада. Наташа побрела вслед. Пройдя несколько шагов,
она обернулась… На трубе дома была не папина голова, а сидела черная ворона, повернув в
сторону клюв и хитро, одним глазом следила за Наташей. «Наверное, он уехал к бабушке
Нелле», – решила Наташа, и если это было так, то оставалось только спросить у самой себя,
где же он теперь будет жить? Неужели теперь совсем чужая девочка назовет его своим папой?
Ведь недаром еще утром мама сказала ей, чтобы она не расстраивалась – они найдут себе
другого папу, еще лучше. Наташа подумала, что это будет совсем чужой дядька. Она
представила его очень чужим и даже страшным, и, забыв, что впереди идет Борька, тихо
всхлипнула, закрыв ладонями лицо. Борька остановился, сказал угрюмо «чего ты?». Наташа
его не услышала. И про себя сказала маме, что ей не нужен другой, ей нужен только ее папа.
– Ты чего? – снова повторил Борька.
Внизу заблестела вода. Солнце поднялось и пекло макушку. Такое же яркое, но не очень
знойное, было оно на море, в Гурзуфе, когда в прошлом году они отдыхали втроем. Папка там
казался странным. Он почти не обращал внимания на Наташу. Верней, мама не давала ему
проходу. То бросалась в набегающие волны, в самую середину прозрачной водяной стены,
топила его там где-то далеко в глубине, и Наташа боялась, как бы и на самом деле он не
40
захлебнулся. То вдруг сама падала со скалы в море, и тогда всякие игры и купания с Наташей
прекращались. Он немедленно должен был спасать эту хитрую мамку. Брал Наташу в охапку,
она вырывалась с плачем, не желая выходить из воды, ставил на мокрые камушки, абсолютно
голую, и дрожащую, а сам бежал вдоль берега к скале. Потом они возвращались, обнявшись,
садились возле Наташи и целовались. А ей становилось обидно. Она долго терпела, понимая,
что это взрослые и с ними ничего не поделаешь, что хотят, то и вытворяют. Но получалось
как-то само собой, что обида выходила наружу, слезы тихонько текли по щекам и от стыда,
закрывшись руками, она неудержимо ревела. Мама останавливала папины объятия и говорила
тихо, чтобы никто не слышал: «Поцелуй ее»… После ее слов какая-то сила подхватывала и
толкала Наташу к нему. Все пропадало – и обида, и слезы, смешавшиеся с брызгами волн
прибоя. Он целовал ее влажные глаза, падал на спину и притворялся побежденным.
– Меня папа всегда целовал, – радостно сказала Наташа.
Борька не ответил, сделав вид, что соображает.
– Он целовал, а мама – нет. Но я маму все равно люблю, Боречка.
Борька промолчал.
Впереди заблестела вода. Повеяло прохладой.
– Как ты думаешь, папа меня любит? – с надеждой тихо спросила Наташа.
Борька остановился. Его круглое лицо с коротким тупым носом и зелеными глазами
осуждающе уставились в Наташу.
– Вот глупая! Ну, скажи, как чужой дядька тебя может любить? Ну, скажи!
Наташа посмотрела на Борькин рот. Как будто он сам по себе это мог сказать. Ее плотно
сжатые губы вздрогнули.
– Нет, Боречка, – сдерживая волнение, сказала Наташа, – он любит меня. Ты все перепутал.
Это мой папа.
– Ты чего глупости говоришь?! Он пришел к вам, когда ты уже в садик ходила. Ясно? –
тонко запищал Борька.
– Ты не знаешь, Боря! Мама рассказала одной тете, а я подслушала. Он от мамы ушел
потому что… – Наташа поморщила лоб, не решаясь сказать.
– Ну, говори! – приказал Борька, превратив свой стыд в гнев.
– Потому что у него другая жена. А меня тогда еще не было. Понял, Боречка?
– Выдумала, тоже! Без папы дети не бывают. Значит он не твой папа.
– Нет, Боря, мой папа с мамой встретились в детском саду на маминой работе, когда меня
еще не было, и поцеловались там…
Борька застыл на месте. От стыда у него покраснели уши, а от растерянности с отвисшей
губы покатилась слюна. Он с шумом втянул ее. Смотрел молча на Наташу, ожидая
продолжения.
– Потом он уехал работать куда-то далеко. А потом приехал и узнал, что я родилась.
Наташа замолчала и услышала тишину. Все вокруг прислушивалось к Наташиному голосу.
Это ветер утих, остановился всего лишь на минутку. Листья на деревьях замерли в ожидании.
Возможно, им хотелось услышать от Наташи еще что-то. С противоположного берега едва
уловимо донесся нарастающий шум деревьев. Чуть слышно заплескались волны о старый
борт привязанной лодки.
– Это большая рыба, – сказала Наташа, – она есть просит. Хочешь, пойдем, покормим?
Борька сказал, «хочу», и они приблизились к берегу. Но вчерашней рыбы не оказалось.
Одиноко и лениво плескалась лодка на слабой волне. Обычная, настоящая, старая лодка. На
