Джон Гришэм - Дело о пеликанах
Одним из его лучших друзей со времени юридической школы был Гэвин Вереек, также расставшийся с частной практикой и перешедший на государственную службу. Вначале он работал в Управлении гражданских прав министерства юстиции, а затем был переведен в ФБР. Теперь он занимал должность специального советника директора. В понедельник Каллагану предстояло участвовать в конференции профессоров конституционного права в Вашингтоне. Он и Вереек планировали поужинать и хорошенько выпить в этот день вечером.
Каллагану необходимо было позвонить ему и убедиться, что их ужин и пьянка состоятся, а заодно выведать, что у него на уме. Он набрал номер по памяти. Вызов долго ходил по линиям, и через пять минут Гэвин Вереек был у телефона.
— Давай побыстрее, — сказал он.
— Рад слышать твой голос, — проговорил в трубку Каллаган.
— Как дела, Томас?
— Время десять тридцать. Я не одет. Сижу здесь, во Французском квартале, пью кофе и наблюдаю за прохожими на Дофин. А что делаешь ты?
— Что за жизнь! Здесь уже одиннадцать тридцать, а я не уходил из кабинета с тех пор, как они нашли тела во вторник утром.
— Мне просто дурно, Гэвин. Он назначит двух нацистов.
— Конечно, я не могу комментировать такие дела. Но я подозреваю, что ты прав.
— Подозревай мой зад. Ты уже видел список его кандидатур, Гэвин? Вы, ребята, наверное, уже проверяете их биографии, не так ли? Давай, Гэвин, ты можешь сказать мне. Кто в этом списке? Я никогда не проболтаюсь.
— Я тоже не проболтаюсь, Томас. Но я уверяю тебя, что твоего имени там нет.
— Я убит.
— Как подруга?
— Которая?
— Ладно, Томас. Так как она?
— Она красивая, и умная, и мягкая, и нежная, и…
— Продолжай.
— Кто убил их, Гэвин? Я имею право знать. Я налогоплательщик и имею право знать, кто убил их.
— Как теперь ее звать?
— Дарби. Кто убил их и почему?
— Ты всегда мог выбирать имена, Томас. Я помню, ты отвергал женщин только потому, что тебе не нравились их имена. Роскошных, горячих женщин, но с невыразительными именами. Дарби. В этом имени есть что-то эротическое. Что за имя! Когда я увижу ее?
— Я не знаю.
— Она переехала к тебе?
— Не твое собачье дело. Гэвин, послушай, кто это сделал?
— Ты что, не читаешь газет? У нас нет подозреваемых. Ни одного.
— Ну уж мотивы-то вам известны?
— Масса мотивов. Кругом полно ненависти, Томас. Причудливое сочетание, тебе не кажется? Джейнсен никуда не вписывается. Директор приказал нам изучить предстоящие дела, последние решения, кто как голосовал и прочую чепуху.
— Это здорово, Гэвин. Каждый специалист по конституционному праву сейчас строит из себя детектива и пытается раскрыть эти убийства.
— А ты — нет?
— Нет, я набрался, когда услышал об этом, но сейчас уже трезвый. Подруга, однако, погрузилась в такое же изучение дел, как и вы. Она игнорирует меня.
— Дарби. Какое имя! Откуда она?
— Из Денвера. Мы встречаемся в понедельник?
— Возможно. Войлз хочет, чтобы мы пахали круглые сутки, пока компьютеры не выдадут нам, кто сделал это. Я планирую подключить тебя.
— Благодарю. Я жду от тебя достоверных сведений. Не только слухов.
— Томас, Томас! Ты, как всегда, выуживаешь информацию. А мне, как обычно, нечего сказать тебе.
— Ты напьешься и все расскажешь, Гэвин. Как всегда.
— Почему бы тебе не взять Дарби? Сколько ей лет? Девятнадцать?
— Двадцать четыре, и она не приглашена. Может быть, в другой раз.
— Может быть. Я должен бежать, приятель. Через тридцать минут у меня встреча с директором. Напряжение вокруг такое, что его можно потрогать руками.
Каллаган набрал номер библиотеки колледжа и спросил, видел ли кто-нибудь Дарби Шоу. Никто не видел.
Дарби оставила машину на полупустой стоянке федерального здания в Лафайетте и вошла в конторку клерка на первом этаже. В полдень в пятницу суд не заседал, и в коридорах здания было пусто. Она остановилась у барьера, заглянула в открытое окошко и подождала. Сонная помощница клерка со значительным видом подошла к окошку.
— Чем могу помочь? — спросила она тоном мелкого чиновника, который меньше всего хотел бы помочь.
Дарби просунула в окошко полоску бумаги:
— Мне необходимо посмотреть это дело.
Помощница бросила быстрый взгляд на название дела и подняла глаза на Дарби.
— Зачем? — спросила она.
— Я не должна объяснять. Это открытое дело, не так ли?
— Наполовину открытое.
Дарби забрала свой листок и сложила его.
— Вы знакомы с Законом о свободе информации?
— Вы адвокат?
— Не нужно быть адвокатом, чтобы посмотреть это дело.
Помощница выдвинула ящик стола и взяла связку ключей. Кивнув головой, она пригласила следовать за ней.
Табличка на двери гласила: «Присяжные заседатели», но в самой комнате не было ни столов, ни стульев. Вдоль стен стояли шкафы и ящики с подшивками дел. Дарби оглядела помещение.
Помощница указала на одну из стен:
— Здесь. Вдоль этой стены. Весь остальной хлам не имеет к этому отношения. В первом деле подшиты все заявления истца и ответчика, а также переписка. В остальных — заключения, вещественные доказательства и материалы судебного разбирательства.
— Когда был суд?
— Прошлым летом. Он продолжался два месяца.
— Где апелляция?
— Еще не подана. Я думаю, что крайний срок — 1 ноября. Вы, случайно, не репортер?
— Нет.
— Хорошо. Как вы, очевидно, знаете, это действительно открытые материалы. Однако судья, ведущий это дело, наложил определенные ограничения. Во-первых, я должна записать вашу фамилию и точное время посещения этой комнаты. Во-вторых, ничего нельзя выносить отсюда. В-третьих, нельзя снимать никакие копии с документов, пока не подана апелляция. В-четвертых, все, что вы берете здесь в руки, должно быть возвращено строго на свое место. Так распорядился судья.
Дарби уставилась на стену с подшивками дел.
— Почему я не могу снимать копии?
— Спросите его честь. Так как вас зовут?
— Дарби Шоу.
Помощница нацарапала ее фамилию в журнале.
— Сколько времени вы будете работать здесь?
— Я не знаю. Часа три-четыре.
— Мы закрываемся в пять. Найдите меня в конторе, когда будете уходить.
Она закрыла дверь, довольная собой.
Дарби достала ящик с заявлениями и начала листать подшивки, делая пометки. Судебный процесс начался семь лет назад между одним истцом и группой из тридцати восьми состоятельных ответчиков, которые совместно пользовались услугами по крайней мере пятнадцати адвокатских фирм по всей стране. Крупных фирм, многие из которых имели сотни адвокатов в десятках адвокатских контор.
Прошло семь лет юридической войны, требовавшей больших расходов, а исход дела оставался далеко не однозначным. Решение суда после ожесточенной тяжбы было только временной победой ответчиков. Вердикт был куплен или добыт каким-то другим незаконным путем, утверждал истец, ходатайствуя о новом судебном разбирательстве. Ящики ходатайств, обвинений и контробвинений. Требования санкций и штрафов потоками неслись с обеих сторон. Бесконечные страницы показаний, раскрывающие обман и злоупотребления со стороны адвокатов и их клиентов. Один адвокат был мертв. Другой пытался совершить самоубийство, как рассказывал один из однокурсников Дарби, работавший над незначительными деталями этого дела во время суда. Ее приятель подрабатывал летом в качестве клерка в одной крупной фирме в Хьюстоне и кое-что слышал, хотя в подробности таких, как он, не посвящали.
Дарби взяла складной стул и уставилась на подшивки дел. Одни только поиски нужных материалов займут часов пять.
Известность была вредна кинотеатру «Монтроуз». Большинство его посетителей после наступления темноты носили темные солнечные очки и старались побыстрее проскочить в него и так же выскочить. А теперь, когда судья Верховного суда США был найден на его балконе, это место стало знаменитым, любопытные прохожие все время показывали на него пальцами и фотографировали. Большинство завсегдатаев перебралось куда-то в другое место. Наиболее смелые ныряли в него, когда улица была пустынна.
Он выглядел совсем как завсегдатай, когда вошел и платил за вход, не поднимая глаз на кассира. Бейсбольная кепка, черные солнечные очки, джинсы, аккуратная прическа, кожаный пиджак. Он был хорошо замаскирован, но не потому, что был голубым и стыдился показываться в таких местах.
Была полночь. Он поднялся по лестнице, ведущей на балкон, усмехаясь при мысли о Джейнсене с удавкой на шее. Дверь на балкон была заперта. Он сел на место в центральном секторе партера, в стороне от всех.
Он никогда раньше не смотрел порнографические фильмы и после этой ночи больше не собирался делать этого впредь. Это было его третье подобное заведение за последние полтора часа. Он не снимал солнечных очков и старался не смотреть на экран. Не смотреть было трудно, и это раздражало его.
