Майкл Доббс - Зайти с короля
— Если позволите, я сформулирую это иначе, — продолжил Урхарт, ногу снова свело. — Очень скоро, буквально через несколько недель, в палате общин будет голосование по бюджету государственных учреждений. Как вы знаете, в последние годы количество выделяемых на содержание королевской семьи денег вызывает все большие споры. Ни вам, ни мне не пошло бы на пользу, если бы вы оказались вовлеченным в политические склоки именно в тот момент, когда парламент желает пересмотреть бюджет в духе более жесткого практицизма.
— Вы пытаетесь купить мое молчание? — отрывисто бросил король. Терпение не было сильной чертой ни одного из собеседников, и сейчас они подстегивали раздражение друг друга.
— Если вы желаете спора по вопросам семантики, то я не могу не указать вам, что вся идея конституционной монархии и бюджета государственных учреждений заключается именно в этом: мы покупаем ваше молчание и ваше активное сотрудничество. Это часть контракта. Но в действительности… — раздражение премьер-министра было совершенно неприкрытым, — все, что я вам предлагаю, это разумное средство для нас обоих избежать потенциальных неприятностей. Вы понимаете, что в этом есть резон.
Король отвернулся и стал смотреть поверх обезображенного луга. Пальцами сцепленных за спиной рук он раздраженно теребил перстень на левом мизинце.
— Что с нами творится, мистер Урхарт? Несколько минут назад мы беседовали о прекрасном будущем, и вот сцепились из-за денег и смысла слов. — Он оглянулся на Урхарта, и тот увидел боль в его глазах. — Я человек сильных страстей, иногда они не дают мне делать то, что я считаю разумным.
Как понимал Урхарт, эти слова были почти извинением.
— Разумеется, я представлю вам текст речи, как все монархи всегда представляли правительству тексты своих выступлений. И, разумеется, я приму все поправки, которые вы сочтете необходимым сделать. Думаю, тут у меня нет выбора. Я только попросил бы позволить мне сыграть некоторую роль, пусть незаметную и скромную, в реализации тех идей, которыми я так дорожу. В рамках установленных традиций, надеюсь, моя просьба не является чрезмерной.
— Сир, я искренне надеюсь, что спустя годы вы и я, монарх и премьер-министр, будем со смехом вспоминать наши нынешние разногласия.
— Вот речь истинного политика.
Урхарт не знал, означали ли эти слова похвалу или упрек.
— И у нас есть свои принципы.
— Есть они и у меня. Вы можете заставить меня молчать, премьер-министр, это в вашей власти. Но вы никогда не заставите меня отречься от моих, принципов.
— Каждый, даже монарх, имеет право на принципы.
— Похоже на интересную новую концепцию государственного устройства. Как-нибудь непременно обсужу ее с вами. — Король слабо улыбнулся.
Аудиенция была окончена.
Урхарт забрался на заднее сиденье своего бронированного «ягуара», тщетно пытаясь отскрести грязь с туфель. Он припомнил, что Георг III, закончив с дубом, произвел в генералы своего коня. Перед его мысленным взором предстали впряженные в плуг коняги на селе и заваленные конским навозом городские улицы — по воле короля. Его ноги онемели от холода, сам он наверняка простудился, его министр по проблемам окружающей среды — непроходимый кретин, а до выборов, которые он хочет назначить, осталось всего-то девять недель. Рисковать он уже не мог, для маневров не оставалось времени. Не могло быть и речи о дебатах на тему двух наций, в них правительство неизбежно окажется мальчиком для битья. Они просто невозможны, все равно что подписать себе смертный приговор. Короля следовало во что бы то ни стало остановить.
Такси опоздало к ее дому на семь минут, и она пришла в бешенство. На этой неделе это было уже третье опоздание, и она решила, что с нее хватит. Салли Куайн не хотела, чтобы ее принимали за одну из тех женщин, которые вечно опаздывают на встречи, а вместо извинений задирают юбку и хихикают. Нет, она не отказывалась демонстрировать свои ноги, но только не в качестве извинений. Обычно она приезжала за пять минут до срока, чтобы быть готовой и войти в курс обстановки. Ранняя пташка всегда знает повестку дня. Завтра она откажется от услуг этого транспортного агентства.
Салли с силой захлопнула дверь своего дома. Это был дом с террасой в фешенебельном районе Айлингтона, с небольшими комнатами и разумными накладными расходами — все, что она смогла выжать из обломков своего бостонского прошлого. Но, с точки зрения ее банка, он был хорошим залогом для кредитов на развитие ее бизнеса, что сейчас было для нее важнее, чем предназначенные для развлечений роскошные хоромы, которые содержали большинство ее конкурентов. В доме было две спальни, одна из них детская. Свой ремонт дома она начала именно с нее: мишки на обоях будили в ней нестерпимые воспоминания. Сейчас эта комната была заставлена безликими картотеками и стеллажами, наполненными толстыми пачками компьютерных распечаток, а не баночками с детским тальком и тюбиками вазелина. Она не часто вспоминала своего ребенка, это была для нее непозволительная роскошь. В его смерти не было ее вины, не было ничьей вины, но ее это не спасало. Тогда она сидела и смотрела, как крошечная ручонка хваталась за ее мизинец, единственную часть тела, за которую она могла ухватиться. Его глаза были закрыты, и маленькое тельце отчаянно боролось за каждый новый вдох, все опутанное какими-то посторонними трубками и медицинскими стекляшками. А она все сидела и смотрела, как эта борьба постепенно стихает, как силы и дух навсегда покидают маленький живой комочек. Она не виновата, говорили ей все. То есть все, кроме этой сволочи, ее мужа.
— Так говорите, на Даунинг-стрит? — спросил таксист, проигнорировав ее колкое замечание насчет опоздания. — А вы что, там работаете?
Было похоже, что он с облегчением узнал, что она — такой же рядовой налогоплательщик, как и он. Последовал нудный монолог из жалоб на их общих правителей и наблюдений над ними. Он не то что был против правительства, нет, оно стояло где-то в стороне от него, поскольку весь свой заработок он получал наличными и, следовательно, почти не платил налогов.
— Посмотри, дорогуша, какие мрачные улицы. До Рождества всего неделя, а им и не пахнет. Магазины полупустые, такси никому не нужно, а если и нужно, то чаевых ни от кого не дождешься. Не знаю, что скажут твои ребята с Даунинг-стрит, но я бы сказал им, что лихие времена для меня вот-вот начнутся. Старику Френсису Урхарту лучше засучить рукава, не то он протянет не дольше, чем этот… как его? А, Коллинридж.
Меньше месяца в отставке, и его имя вспоминают уже с трудом.
Она не слушала его болтовню. Под моросящим дождем они пробирались по темным улицам Ковент-Гардена, мимо восстановленного памятника Семи циферблатов, который некогда был в самом центре трущоб диккенсовского Лондона с их грабителями и тифозными больными, а теперь отмечал собой центр района лондонских театров, Театр, мимо которого они проезжали, был темен и пуст, представлений не было, и это в самый разгар театрального сезона. Маленькая лодка, соломинка на ветру, подумала она, припомнив предупреждение Лэндлесса. А может быть, даже целая охапка сена.
Таксист высадил ее у начала Даунинг-стрит, и она не стала давать чаевых, несмотря на его весьма прозрачные намеки. Полисмен у железной калитки спросил что-то по своей рации, спрятанной от дождя под капюшоном, получил ответ в виде тресков и пропустил ее за ворота. В сотне ярдов по улице виднелась черная дверь, которая отворилась еще до того, как она ступила на порог. В пустом, если не считать пару полицейских, холле она расписалась в книге для посетителей. Не было и следа суеты и бурной деятельности, которые она ожидала увидеть, не было и толпы, как в тот вечер, когда она познакомилась с Урхартом. Было похоже на то, что Рождество здесь уже началось.
Следующие три минуты ее передавали из рук в руки, и каждый следующий служащий казался более важным, чем предыдущий. Ее провели по лестнице, через несколько коридоров, мимо заполненных фарфором шкафов, пока наконец не ввели в небольшой кабинет, дверь которого закрылась за ней. Они оказались вдвоем.
— Мисс Куайн, спасибо, что вы пришли.
Френсис Урхарт погасил сигарету и протянул руку, приглашая ее на удобные кожаные кресла в углу своего кабинета. Комната была темной, уставленной книжными полками и очень мужской по духу. Верхнего света не было, горела настольная лампа и два настенных светильника. Атмосфера этого кабинета напомнила ей вневременной, туманный джентльменский клуб на Пэл-Мэл, где она была в дамский день. Он предложил ей выпить, а она внимательно разглядывала его. Красивые виски, усталые, но острые глаза, казалось, не знающие покоя. Он был на тридцать лет старше ее. Зачем он позвал ее сюда? Какого рода анализ его интересует? Пока он наливал виски в два стакана, она обратила внимание на его идеальной формы мягкие руки с тонкими пальцами и ухоженными ногтями. Как это не похоже на ее бывшего мужа! Она не могла представить себе эти руки сжатыми в кулак и бьющими ее по лицу или по животу. Последовавшие за этим преждевременные роды и поставили точку на безумии их супружеской жизни. Пусть будут прокляты все мужики!
