Лев Златкин - Охота на мух. Вновь распятый
— Устроить ему «темную», и все дела! — предложил Никита.
— Драка нам ни к чему! — отрезал Арсен. — Нам только что закрыли одно уголовное дело, а ты нас «раскручиваешь» по новой.
— Жаловаться он не пойдет! — стал было успокаивать Арсена Никита.
— Ты мою сестру плохо знаешь! — встрял неожиданно Костя.
— А при чем здесь твоя сестра? — удивился Никита.
— У них с Илюшей «любовь»! — насмешливо-злобно протянул Костя.
— Нам-то что до их любви? — не понял Мешади.
— Во-первых, — стал пояснять солидно Костя, — они не расстаются. Во-вторых, она ринется сразу в бой за своего любимого, а дерется она, ого-го!
— И ей накостыляем! — пообещал Мешади.
— Тебя она уложит одной левой, — усмехнулся Костя, — а бить сестру я не дам, она хоть и дура, но все же мне родная сестра.
— Что вы так занудно обсуждаете вариант, который нам все равно не подходит? — разозлился Игорь.
И они опять надолго замолчали, каждый продумывая свой вариант, который позволил бы им избежать уголовного наказания.
Наконец, когда каждый из присутствовавших признал свою полную несостоятельность, Арсен довольно улыбнулся и сказал:
— У меня есть отличный план!
— Какой? — сразу же поинтересовался Игорь. — Ты мне уже не в первый раз говоришь о нем, но пока я его не слышал.
— В этом году была поздняя христианская пасха… — начал рассказывать свой план Арсен.
— Не ждите, уроков все равно не отменят… — перебил глупо Никита.
— Послушай, дорогой, с тобой хорошо говно есть, изо рта выхватываешь! — обиделся Арсен и замолчал, насупившись.
— Извини, дорогой, я — молчу! — спохватился Никита.
— Аршин-малчи! — подковырнул Мешади.
И Арсен, успокоившись, детально изложил «подельникам» свой коварный план, которому бы позавидовал сам Макиавелли. Всем он очень понравился, и его с радостью одобрили.
Только Костя напомнил:
— Валентина все сорвет! — заявил он авторитетно.
Никита покровительственно похлопал Костю по плечу.
— Брат ты ей или не брат? — спросил он ехидно. — Устрой ей дома сквозняк. Заболеет, а мы без нее все и организуем…
Костя послушался совета, так и сделал. Теперь, что бы Валя ни делала, обедала, ужинала, готовила уроки, Костя сразу производил математические расчеты, устраивая сквозняки.
Поэтому, когда на следующее утро Валя заявила матери, что не пойдет в школу, потому что плохо себя чувствует, Костя решил, что это его работа, и очень довольный помчался в школу, обрадовать друзей.
Правда, мать не поверила в простуду и обратила внимание на истинную причину недомогания: тошноту, рвоту, бледность лица дочери и испытываемое ею головокружение.
Сообщение Кости вызвало всплеск восторга среди молодых троглодитов, и они решили действовать немедленно. Мешади, живущий почти рядом со школой, сбегал домой и принес три мотка тонкой проволоки и очень крепкой бельевой веревки. Все «заговорщики» вели себя так примерно на уроках, что учителя глазам своим не верили и все время ожидали от них какой-нибудь крупной пакости.
Они ее дождались. На большой перемене «пай-мальчики» разгулялись.
Илюша был очень обеспокоен отсутствием Вали на уроках, он и на занятия опоздал впервые за десять лет учебы, ждал ее до «победного конца», но так и не дождался. С Костей Илья последнее время не разговаривал, не мог вынести его открытую неприязнь, старой дружбы как не бывало, но делать было нечего, спросить было больше не у кого, пришлось пересилить себя и подойти к его парте.
— Костя, что с Валей? — спросил он тревожно, хотя пытался спросить беззаботно.
— Сквозняки, сквозняки! — нахально запел Костя. — От сквозняков надуло! — неудачно сострил он, не подозревая, сколь близок он был к истине.
— Это ты ей и устраиваешь сквозняки! — обвинил Костю Илья. — Она мне вчера вечером жаловалась.
Никита незаметно подкрался во время разговора за спину Илюше и подмигнул Косте, мол, действуй.
Костя резко встал из-за парты и обозленно рявкнул на Илью:
— Кто ты такой, чтобы она тебе жаловалась? В родственники набиваешься?
Никита опустился на четвереньки за спиной у Илюши, а Костя сильно, двумя руками, толкнул Илюшу в грудь. Илья, отшатнувшись, перелетел через Никиту и больно шлепнулся на пол.
И тут же на него набросились все пятеро подельщиков, четверо из которых ненамного уступали в силе Илье, а Арсен, так тот даже превосходил.
Одним мотком веревки они быстро связали ему ноги, а два других мотка привязали одним концом к кистям рук, после чего поволокли к классной доске, где и распяли, натянув веревки на костыли, на которых и была повешена классная доска. Теперь на этих костылях, на классной доске был распят своими соучениками Илюша. Подонки знали, что Илья не будет кричать, даже если его будут пытать, а потому и не стали ему затыкать рот подручными средствами.
Игорь крупными буквами написал над головой Илюши на классной доске красивым шрифтом, латинскими буквами: «I.N.C.I.»
А затем голосом балаганного «петрушки» заверещал:
— А вот перед вами Иисус Назарянин, Царь Иудейский! Прошу любить и жаловать. Пока еще живой, в небо не вознесся. За отсутствием топлива. Это, — Игорь показал на руки Ильи, — «стальные руки-крылья», а это, — и он больно ткнул пальцем Илью под пятое ребро, — «пламенный мотор». Спешите, спешите, покупайте билеты по госцене. Знаменитый аттракцион «Вознесение на небо». Магдалина отсутствует по уважительной причине, заболела, женские-с недомогания-с. А учеников у нашего местного Иисуса, выращенного в родном коллективе, нет, но его соученики по классу заменят их по ставке статистов. Спешите, спешите! Единственное представление!
Арсен и Никита, сделав веревочные петли на костылях, на всякий случай все же держали веревки, каждый со своей стороны. Мешади изображал зурнача и тянул свой нескончаемый мугам. Костя поначалу злорадно хохотал и изображал восторженного зрителя, хлопал в ладоши, мяукал и свистел, но вдруг сразу побледнел и смолк, почувствовав тяжесть камня на сердце, внезапно ощутив подлость своего поступка. В первый раз он со страхом подумал, что теряет свою сестру, которую любил и уважал, навсегда.
Илья стоял у доски, раскинув руки и почти не испытывая физической боли, так, немного саднило в кистях рук и затекали от неудобного положения плечи. Но душевную боль он испытывал огромную, ощущение было такое, словно его действительно распяли на кресте, запястья и лодыжки пробиты огромными медными гвоздями, а у ног его, у подножия креста и горы Голгофы, беснуется толпа с перекошенными от злобы лицами. Ни одного участливого взгляда, в лучшем случае равнодушные, опасливо косящиеся на «странную игру», отдающую какой-то жестокостью, от которой лучше всего держаться подальше.
Ученики входили в класс, выходили из него, некоторые на какое-то время присоединялись к неведомой ранее игре. Шахла так увлеклась новой комсомольской забавой, что плюнула в ноги Илье, попав точно на веревку, которой были спутаны его ноги.
— Браво, Шахла! — завопил Никита. — Браво, комсомольский секретарь! Давай, плюнь ему прямо в физиономию, христосику этому. Плюй! Что, слабо?
Шахла встретилась взглядом с суровыми глазами Ильи и, отвернувшись, быстро вышла из класса. Впервые в жизни ей стало стыдно. А этого чувства она не испытывала, даже когда задирала высоко ноги в постели незаменимого начальства.
А Игорь продолжал бесноваться:
— Евреи дали римлянам свое согласие распять Христа. Отдали своего же еврея на мучения лишь потому, что он не принимал полностью иудаизм. Я правильно говорю, жиденок? — обратился он к Илюше. — Специально ради тебя готовился, историю читал. Больно рукам? Нет? Ты постони, тогда мы ослабим веревки. Хотя нет, не тот вид у тебя будет, не мученический. Ты уж потерпи, скоро большая перемена закончится, мы тебя отпустим… Спешите видеть, спешите видеть! — заорал он вновь пронзительным фальцетом балаганного «петрушки». — Тотализатор принимает ставки: вознесется после второго пришествия новоявленный Христос, или нет. Делайте ваши ставки, дорогие товарищи! Три к одному, что не вознесется. Ваше слово, камарады! Четыре к одному, что не вознесется! Принято? Делайте ставки, товарищи!..
Настоящее паломничество устроили в класс любопытные из параллельного десятого, из других старших классов.
У всех на лицах было написано жгучее любопытство, но ни один не пришел на помощь.
Илюша вспомнил строчки сонета, написанного им после той ночи, когда приснился столь вещий сон: он стал свидетелем ареста Иисуса Христа в Гевсиманском саду римскими легионерами.
Был страшен мой прошедший черный путь!
Я шел, гора Голгофа приближалась,
Пути все меньше, меньше оставалось,
И не во сне, захочешь — не вернуть.
О, если б с громом молнии сверкнуть
На ясном небе, мне бы показалось:
Бог за меня, его прощенье слалось,
Чтоб на кресте забыться и уснуть.
Вокруг меня чудовища хохочут,
Сивиллы, вурдалаки мне пророчут,
Стараются больней ногою пнуть.
Какой-то пьяный бросить камень хочет,
И маленькие дети брань лопочут,
Несу свой крест я и не повернуть.
Минуты тянулись часами. Каждая секунда, казалось, не хотела падать в вечность, висела тяжелой каплей времени, ощутимо, прямо перед глазами, и сквозь нее проглядывало прошлое и светило будущее. Яркий луч солнца, отражаясь в стекле открытой створки окна, нестерпимо больно жег глаза, хотелось плакать от боли и обиды, свербящей в груди, и приходилось собирать всю волю в комок, чтобы ни единой слезинки не мелькнуло на ресницах, на пушистых, длинных, дивных ресницах, любимых столь Валей, и не порадовать мучителей.
