Томас Гиффорд - Змеиное гнездо
Дождь колотил в окно и забрызгивал подоконник. Внизу он приметил еще одно освещенное помещение – оранжерею, стоявшую в стороне от дома. Время не слишком подходящее, чтобы возиться с горшками. Дверь в металлической раме осталась открытой: свет падал на посыпанную щебнем дорожку, скрывавшуюся в тени между домом и оранжереей. Порывы ветра раскачивали дверь. Свет горел ровно, никакие тени не двигались за стеклом.
При чем тут оранжерея? Холодные пальцы прошлись по позвоночнику, волоски на руках встали дыбом.
Бен в несколько секунд сбежал по лестнице и оказался снаружи. Ветер еще усилился, капли жалили лицо. Он промок от пота. Пригнувшись против ветра, он смотрел на приближавшуюся с каждым шагом оранжерею. Скрипела терзаемая бурей дверь. Он представлял, что могло случиться: Дрю услышал, как хлопает дверь, вышел ее закрыть, у него стало плохо с сердцем, он зашел в оранжерею, включил свет и упал. Наверняка так.
Прибой грохотал о скалы у подножия обрыва, ограничивавшего участок. Ветер доносил запах соли. Где-то чуть дальше находилась южная оконечность Лонг-Айленда. До нее было далеко, как до Крабовидной туманности.
Дрю был в оранжерее.
Бен сперва заметил его ноги: костюмные брюки, блестящие черные ботинки, с пятнами дождя и грязи. Он обогнул стойку, увидел, что старик лежит на боку. Под синим кашемировым джемпером на нем была рубашка с открытым воротом.
– Ради бога, Дрю! – позвал он, перекрикивая ветер, шум прибоя и дребезжание стеклянных панелей над головой.
Опустился на колени рядом, и тогда, в смутной тени, отбрасываемой цветочной стойкой, увидел, что это не инфаркт.
Входное отверстие, маленькое, с обожженными краями, виднелось на правом виске. У выброшенной в сторону руки, полускрытой стойкой, лежало оружие. Всего в нескольких дюймах от расслабленных пальцев. Револьвер «Смит-и-вессон» 22-го калибра.
Дрю выглядел таким хрупким, таким ужасающе непрочным, раздавленным смертью. Таким маленьким – не просто худым и подтянутым, каким казался в жизни, а до жалости маленьким. Душа человека, жизненная сила, покинула тело, и только теперь стало понятно, какой огромной была его душа.
Стоя над ним на коленях, задыхаясь от ужаса, Дрискилл зарыдал, чувствуя, как сводит отчаянием все мышцы, и слезы сбегали по лицу и капали на тело Дрю Саммерхэйза. Он оплакивал конец этой замечательной жизни, оплакивал ушедшее время, забыв о том, что оборвало эту жизнь – время, поглотившее Дрю и уже захватившее немалую часть самого Бена. Он плакал по себе, по надеждам юности, по бесконечным видениям будущего – и по Дрю тоже, горюя о том, к чему мы все приходим, когда истекает наш срок. Ты уходишь, и в последний миг, когда зависаешь между «здесь» и «не здесь», даже если это «не здесь» – Великое Ничто, ты, должно быть, на мгновение осознаешь, что все было зря, что ты мог бы и вовсе не жить, что все это – способ убить время, дымок на ветру. Ты был Дрю Саммерхэйзом – гигантом среди величайших людей своего времени, и вот ты ушел.
Бен прощался с останками старого друга, с человеком, так надолго заменившим ему отца. Он чувствовал себя очень глупо, пока не сумел унять слезы. Дрю, пожалуй, раздосадовали бы такие проводы. Как, спросил себя Бен, поступил бы Дрю на его месте? Прежде всего, не стал бы касаться оружия, тела и всего прочего в оранжерее. И первым делом подумал бы о Демократической партии.
Бен вернулся в дом сквозь бурю, чуть не сбивавшую с ног, оставив дверь по-прежнему хлопать на ветру.
Том Боханнон съехал с парома, помахав билетеру.
– Вы, ребята, в любую погоду катаетесь!
– Надежнее почты, а ты как думал? – усмехнулся Боханнон, выводя коричневый фургон «Экспресс-службы» на не слишком сухую сушу.
Фургон он собирался оставить в Джеймспорте, где его ждала другая машина. Лимонный четырехдверный «Олдсмобиль» 1979 года. Он не сомневался, что машина уже на месте.
Со стариком вышло просто. Том тяжело вздохнул. Бедный старикан.
Не то что его отец. Не то что старик Фрэнк… Того пришлось убивать долго, но все давно прошло и не стоит теперь об этом вспоминать. Пришло на ум, потому что его отец и сейчас был бы моложе этого старикана. Он не любил вспоминать об отце, но воспоминания всегда таились у поверхности памяти. Просто невозможно было забыть старого здоровяка Фрэнка. Тот умел ненавидеть. Его сжигала ненависть ко всему на свете… к гомикам и полукровкам, к черномазым и макаронникам, к латиносам, коммунякам, и русским, и жидам… Отец ненавидел всех и часть своей ненависти сумел вколотить в сына. Но сын открыл для себя более широкий мир, между тем как отец просто мариновался в ненависти и, обнаружив, что у мальчишки завелись собственные идеи, вздумал выпороть его, что было ошибкой.
Останков отца так и не нашли, потому что, в сущности, от него ничего и не осталось. Сукина сына словно и не было никогда. Том и сейчас как наяву видел теплую сладкую кровь, выплескивавшуюся из сонной артерии и яремной вены, кровь, заливавшую ему рубашку и руки, когда ублюдок отбивался, как наяву видел трясину болот Эверглейдс, всасывающую труп, как пасть дорвавшегося до жертвы аллигатора. Это был первый и последний человек, которого он убил в гневе, и… нет, никто так и не нашел его отца.
Услышав речь Чарьза Боннера перед Конгрессом, он ощутил тот же гнев. Ярость. А потом ему позвонили.
Внезапно тихонько затрещал сотовый в кармане его плаща, и он, откопав трубку, ответил, глядя, как дворники вылизывают брызги дождя на стекле.
– Все прошло, как часы, – вот что он ответил. Этот номер знал только один человек.
Взбитые ветром волны перехлестывали через дамбу, на дороге было темно, деревья стонали под ветром, сгибались, срывали телефонные провода, порой с треском валились на чью-нибудь подъездную дорожку. Дрискилл на обратном пути снова миновал гостиницу «Баранья голова» и свернул к городу, где еще горели несколько рекламных огней, и редкие фонари, раскачиваясь, бросали в дождь жуткие мечущиеся тени. У закрытой на ночь заправки обнаружилась телефонная будка. Он остановил «бьюик» почти вплотную к будке и скорчился под зонтом, вкладывая в аппарат карту и набирая междугородний номер с шифром «202».
– Да? – Голос очень напоминал голос автомата.
Номер числился таким секретным, что записывать его запрещалось. Бену не нравились эти игры. Играя в них, он чувствовал себя школяром.
– Это Архангел.
– Да, Архангел – читали в последнее время что-нибудь стоящее?
– Джона Стейнбека. «На восток от Эдема». – Еще один пароль.
– Чем могу помочь, Архангел?
– Свяжите меня с Котом-рыболовом. Немедленно.
– Он уже отдыхает, Архангел.
– Ну так поднимите его, черт возьми. Или вашим следующим назначением станет место помощника младшего советника на Огненной Земле.
– Посмотрю, что можно сделать.
Последовала серия редких щелчков, прерываемых паузами.
– Архангел, что происходит, черт побери? – Говорил президент Соединенных Штатов. – Уже одиннадцать!
– Дрю Саммерхэйз мертв. – Дрискилл старался дышать ровно. – Пулевая рана. Самоубийство или убийство, трудно сказать. – Ему казался нереальным собственный голос, словно линия связи прерывалась. – Похоже на самоубийство, но с какой стати ему кончать с собой? И все же выглядит как самоубийство.
В короткой паузе он услышал, как президент с трудом сглотнул.
– А, черт, Бен… я любил старика. – Голос дрожал. Президенту Соединенных Штатов позволительно плевать на условные имена. – И я знаю, поверь, что он значил для тебя. Что ты можешь мне сказать?
Бен коротко изложил суть. Дождь залетал под зонт. С каждой минутой все сильнее. Господи! Не ураган, конечно, но ночка та еще.
– Бен, где ты сейчас? – говорил Ларкспур.
– Посреди какого-то урагана. Здесь черт знает что творится. Ты что – в одной постели с Чарли и Линдой?
– Мы в кабинете, – вмешался Чарли. – Ты власти не оповещал?
– Я ничего не намерен предпринимать, пока мы не договоримся. Потому и звоню. Я ни в коем случае не хочу тебя втягивать, а как только газеты дорвутся: «Бен Дрискилл находит тело Дрю Саммерхэйза!» – тебя захлестнет выше головы. Так вот, чего ты от меня хочешь?
– У тебя идеальные инстинкты, Бен, – произнес президент.
– Что ты говоришь, Ларки?
– Ни слова, Бен.
Президент спросил:
– Ты можешь заняться этим для меня?
– Конечно.
– Тебя не устраивает версия самоубийства?
– Просто я представить не могу человека, менее склонного к самоубийству. Только и всего. Почему? Зачем бы ему это делать?
– Не знаю, Бен, но ведь я тебе всего несколько часов назад говорил, что он меня беспокоит, – снова Ларкспур. – У людей в его возрасте с мозгами всякое бывает.
– Слушай, мне до утра не выбраться с этого проклятущего острова. Тогда я затеряюсь среди машин на пароме.
