Стивен Хантер - Третья пуля
— Я был в морской пехоте…
— Хромаешь с Вьетнама? — перебил Ричард.
— Нет, Эквадор. Обломок бура прилетел со скоростью тысячи футов в секунду — вот это было настоящим образованием! Инженерия учит нас, что план — это набор предположений и диаграмм, которые либо неправильны, либо невозможны. Всё влияет на всё, всё меняется, и в итоге ты оказываешься там, где никогда бы не предположил себя увидеть.
— Согласен.
— И всё же, чёрт, угол от любого из тех шести окон до креста на Элм-стрит даёт нам точный выстрел в голову, которым был убит президент. Для теоретика заговора это очень привлекательно.
— Естественно. Ты говорил— баллистика твой конёк?
— Да. Мне кажется, что я сообразил что-то конкретное насчёт того, как там могла оказаться вторая винтовка, не оставившая никаких улик.
— Очаровательно. Но не говори мне, потому что завтра утром будешь ругать себя.
— И не собирался. Интеллектуальная собственность, как ты сказал. Для горного инженера весь мир защищён минеральными правами, а я вытаскиваю это добро на свет божий, так что в нашем случае я становлюсь параноиком.
— Отлично. Кроме того, если что и вылезет — я в оружии толком не соображаю, так что вряд ли смогу оценить.
— Это типичное слабое место в мире исследований убийства, — сказал Боб, хлебнув ещё диет-колы. — Слишком много мнений об оружии у людей, которые ни черта не знают об оружии. Много времени теряется.
— Я скажу тебе, почему. Всё потому, что само дело очень обширное. Чтобы понять, что случилось и сделать правильные суждения, нужно быть экспертом в слишком широком спектре областей. Медики ничего не знают об оружии, стрелки ничего не знают о мафии, мафиози ничего не знают о ЦРУ, люди Агентства[35] ничего не знают о кубинцах и рано или поздно ты начинаешь делать выводы о том, о чём ты ничего не знаешь, и в итоге получается ерунда.
— Ричард, позволь спросить тебя, — сказал Суэггер, — а у тебя есть своя теория?
— Моя проблема в том, что я об этом слишком много знаю, так что больше не могу судить. Я во всём вижу недостатки, противоречия, микроскопические неувязки. Я могу потратить двадцать минут на металлургический анализ фрагментов пули, найденной на полу лимузина, но будет неважно, опровергнут ли результаты анализа теорию второго стрелка или подтвердят её, поскольку к любому из выводов найдётся возражение из иной плоскости. Я всё равно не смогу принять ту или иную точку зрения как верную. Так что как мне судить? Я и хотел бы забыть что-то из того барахла, которым набита моя голова, но оно не уходит. Это моё проклятье. С другой стороны, это сделало меня хорошим разведывательным аналитиком и помогало мне в выбранной мною линии работы.
— Понимаю.
— Раз уж ты платишь— не возражаешь, если я ещё пива возьму?
— Валяй.
— Я хотел бы поделиться с тобою одной теорией, которую я слышал и которая объясняет всё. Может, я сам додумался, может, слышал где-то… не знаю, просто она как-то оказалась у меня в голове. Может, сам Господь вложил её туда. Тут учтены все нюансы, все несовпадения, все свидетельские неувязки— всё. Но только одна проблема… после того, как я тебе расскажу об этом, мне придётся тебя убить.
«Куда этого парня понесло?»— подумал Суэггер.
— Ну, мне в любом случае недолго осталось, так что сожги меня заодно.
— Попрошу тебя об одном одолжении. Не перебивай, когда я стану говорить о чём-то, что не будет сочетаться с «историей», как мы её называем. В конце всё ясно будет.
— Слушаю, — сказал Боб.
— Двадцать второго ноября 1963 года, — начал Ричард, — свихнувшийся неудачник-марксист по имени Ли Харви Освальд по причинам, слишком банальным чтобы в них поверить, сделал три выстрела по президенту Соединённых Штатов, который по чистой случайности проехал под окном его рабочего места. Первым выстрелом Освальд промахнулся, потому что был идиотом. Второй выстрел попал Кеннеди пониже шеи, в верхнюю часть спины. Пуля прошла сквозь тело, отклонившись вследствие плотной мускулатуры шеи президента, попала в спину губернатору Коннели, прошла его навылет, ударила его в запястье— снова навылет— и наконец в бедро. Третьим выстрелом Освальд снова промахнулся, поскольку он, очевидно, был идиотом.
Освальд неважен, но всё же задержимся на нём на секунду. Он запаниковал, бросился вниз по лестнице и там столкнулся с полицейским Мэрионом Бейкером, приказавшим ему остановиться. Освальд вместо этого оттолкнул его и выбежал из книгохранилища Техаса. Офицер Бейкер достал оружие и застрелил его. Конец Освальда.
А суть нашей истории в том, что случилось с Кеннеди. Его водитель — агент Секретной службы — понёсся в госпиталь Паркленда, до которого было меньше чем пять минут ходу и там отличная команда реаниматологов принялась за работу. Кеннеди висел на волоске и играл со смертью весь оставшийся день и всю следующую ночь, но к утру его состояние, наконец, стабилизировалось. Хотя и обессиленный последствиями серьезнейшего ранения, он выкарабкался, ведомый невероятной жаждой жизни, добрыми пожеланиями и надеждами миллионов людей по всему миру.
Его выздоровление было медленным и болезненным. В его отсутствие президентские обязанности взял на себя Линдон Джонсон, которого президентские советники уберегли от трагических или глупых решений. Очевидно, что Вьетнама не случилось, а Кеннеди набирался сил с каждым днём. Врачи боялись, что вследствие повреждённого позвоночника он останется парализованным, но каким-то чудом этого не произошло. Всё это время его жена, Джеки, словно ангел пребывала у его ложа, и возможно, что именно сила её любви была ещё одной доброй силой, помогшей этому человеку снова сполна обрести свои способности в медленном, месяц за месяцем, выздоровлении. В марте 64го он сел в кровати, сделал первые неуверенные шаги в мае, а в августе вернулся в Белый дом (Линдон Джонсон, естественно, так и не стал президентом), снова приняв обязанности. В середине августа он произнёс воодушевляющую речь и был снова вознаграждён единодушным приветствием. Он практически не утруждал себя предвыборной кампанией и едва лишь участвовал в ней, но его оппонент, Барри Голдуотер, с треском проиграл выборы в ноябре, так что меньше чем через год после трагедии в Далласе он снова был инаугурирован как президент и начался его второй срок.
Но он изменился. Сперва это заметили лишь его самые близкие люди, но впоследствии изменения его политического курса, никем не оспариваемые вследствие его харизмы мученика, стали очевидны для прессы и общества. Было похоже что он, как говорили, «увидел свет». Перенесённая близость смерти глубочайшим образом изменила его, а долгие месяцы одиночества, которые с ним разделяла лишь команда медиков и его глубоко любящая жена, укрепили его в этом изменении.
Пропал хладнокровный боец-антикоммунист. Пропал ловкий профессионал-политик, не гнушавшийся грязных трюков. Он перестал уделять излишнее внимание женщинам и наркотикам, играть с прессой в осла, бегущего за морковкой, развлекаться на вечеринках, прекратил праздную жизнь и всё, что создавало славу его Камелоту. На место всему этому пришёл аскетизм.
— Что? — переспросил Суэггер.
— Аскет— человек с железной самодисциплиной и чёткими моральными принципами. Истинно верующий.
— А, понял.
— Подойдя так близко к смерти, он возненавидел её и решил поставить её вне закона везде, где это только было возможно. В своей политике, ощущая хрупкость жизни, стремительность, с которой её можно отнять и постоянство последствий любого, даже самого незначительного акта жестокости, он сделался пацифистом. Он увидел, что война неправильна в любом своём проявлении и в каждом смысле— как в абстрактном, так и в конкретном. Кеннеди понял, что сила есть жалкое прикрытие страха, что излучая любовь можно добиться куда как больше, чем если обороняться, в то же время заряжаясь и наводя прицел. Он отозвал десять тысяч солдат из Вьетнамской республики, он урезал оборонные расходы на сто миллионов долларов, открыл пути к восстановлению дружеских отношений с Кастро на Кубе и приказал ЦРУ прекратить всю анти-Кастровскую активность. Он также запретил Агентству вмешиваться во внутреннюю политику множества стран Африки и Латинской Америки, и все они живо бросились к коммунистам, как и Южный Вьетнам, поглощённый без борьбы Северным. Его не волновало, что мы «теряем» эти страны: мы «побеждали» избегая борьбы, в которой теряли бы нашу драгоценную молодёжь.
Его величайшим желанием было прекратить ядерную гонку вооружений с русскими. Мысль о том, что миллионы людей по всему земному шару живут в страхе того, что какой-нибудь сумасшедший генерал по своей прихоти нажмёт на кнопку и ввергнет мир в ядерный холокост, ужасала его. Ликвидация ядерной угрозы стала бы жемчужиной в короне его славы.
