Лев Златкин - Охота на мух. Вновь распятый
— Маркс — внук двух ортодоксальных раввинов! — грустно заметил старый Мотя.
— Любое революционное насилие оправдано! — отрубил комиссар. — Марксистская мораль оправдывает и одобряет любой поступок, если он служит делу классовой борьбы.
— Неужели миллионы арестованных, расстрелянных, погибших от голода могут служить оправданием хоть какого-либо дела? — возмутился старый Мотя. — Погружать врагов народа живьем в ванную с серной кислотой — разве это не является безнравственным для коммунистов?
Комиссар не ответил, а лишь трижды хлопнул в ладоши. Тотчас же огромная скала за ними раздвинулась. Черная пасть бездны раздвинула стальные зубья решеток. Вышли четверо в черной коже с ног до головы, вооруженные маузерами, грубо схватили отца Павла и старого Мотю, привычно скрутили им руки и увели в бездну. Черная пасть, смачно и сочно чавкнув, проглотила всех своими стальными решетками, словно они приснились Сергею. А скала беззвучно встала на прежнее место.
Комиссар внимательно посмотрел на Сергея.
— Вот так-то, брат! — сказал он неопределенно. — Это тебе не хухры-мухры!
И медленно растаял в воздухе. Последней исчезла его рука, державшая стакан с вином, но, прежде чем она исчезла, из стакана вылетела струя вина и исчезла в воздухе, там, где только что был виден рот.
А прекрасный персидский ковер бесцеремонно сбросил Серегу на песок, едва он успел схватить второй кусок копченой курицы и бутылку лимонада, а ковер с остатками снеди и выпивки быстро улетел в сторону моря и вскоре скрылся за горизонтом.
Песок на берегу был горячим, и Серега поспешил перебраться в тень от скалы. Правда, здесь он опасался, как бы черный зев не проглотил бы и его, но, рассудив, он решил, что пока тьме не нужен, иначе его тоже бы забрали за компанию.
Только Серега успел съесть утащенный кусок курицы и выпил бутылку лимонада, как поднялся страшный ураган. Туча песка взвилась в небо и закрыла солнце. Огромные волны с ужасающим и угрожающим ревом обрушивались на берег, подкатываясь все ближе и ближе к сидящему на песке Сергею. А Сергей не мог сойти с места. Мысленно-то он уже давно бежал к ближайшей тропинке, взглядом уже взбирался по ней, ловко, быстро и легко, но непреодолимая сила прочно удерживала его на песке. И он с тоской и смертельным ужасом в глазах смотрел на черные огромные волны, неотступно бросающиеся стройными рядами на берег, лицом ощущая мелкий наждак песка, секущего нежную юношескую кожу.
Все же ему удалось преодолеть слабость. С трудом давался каждый шаг, приходилось прилагать большие усилия, ставшая вязкой, среда не хотела его выпускать, песок превратился в расплавленный битум, цеплялся за ноги, как хорошо натренированная служебная собака норовит ухватить за щиколотку, а в воздухе песок стоял мягкой стеной, и таких стен на пути До самой тропинки было несколько. И на подъеме по тропинке его не оставили в покое злые силы: ветер, завывая, бросал на него песчинки миллионами маленьких пуль, кровь уже струилась по лицу Сереги, а внизу громадные волны уже подобрались к самой тропинке и бились о скалу с каким-то остервенением, осыпая фонтанами брызг, в надежде добраться до ускользающей добычи.
Последние метры по тропинке Сережа полз. Силы оставляли его, даже мелькнула трусливая, предательская мысль: «А! Пропади все пропадом!» И поддаться слабости. И дать уговорить себя рокоту бездны, страстному пению урагана, и уйти в неведомое.
Но он выполз… На вершине скалы он попытался встать на ноги и не смог…
16
Воскресенье Костя провел за своим любимым занятием: он следил за сестрой. Нужно было быть слепым, чтобы не заметить перемены, произошедшей с Валей: сияние в лице, сверкающие глаза, улыбка, от которой становилось светлее все вокруг, от которой еще более сияло ее лицо и сверкали глаза, появляющаяся в самый, казалось, неподходящий момент, когда не было ни малейшего повода для радости.
Костя очень любил свою сестру и ужасно ревновал ее к Илюше. Он так привык быть с нею вдвоем с младенческих лет, все время, что без нее чувствовал себя иногда просто больным, словно его самого рассекали напополам. И его злоба на «виновника» росла не по дням, а по часам. Сестру Костя не осуждал, считая ее околдованной «масоном».
Начитавшись приключенческой литературы, Костя был уверен, что следит незаметно и так, как положено следить. Но он напрасно старался, все равно Валя с Илюшей не замечали его слежки, они вообще никого и ничего не замечали. Как только они встречались, как только их взгляды сливались воедино, окружающий мир переставал существовать, расплывался, становился аморфным. Главное для них было, что они вместе, и больше ничего им и не надо.
На сей раз Илюша встретился с Валей у филармонии. Вот-вот должен был начаться дневной концерт для школьников, и толпа ребятни, от первых до десятых классов, стайками влетали в бывший губернаторский дворец. Десятиклассников, правда, было очень мало. Поэтому Илья и удивился, встретив Мешади. А тот, фигляр, передернулся как-то странно и, скорчив физиономию дебила, что у него очень хорошо получалось, закричал, как маленький:
— Тили-тили-тесто, жених и невеста!
Валя сразу сравнялась цветом лица с вареным раком, а Илюша решил врезать Мешади в челюсть, но тот прекрасно знал про его второй разряд по боксу и ужом проскользнул мимо и скрылся в дверях филармонии. Илюша удовлетворился тем, что крикнул ему вслед: «макака!» И увел побыстрее Валю от губернаторского дворца, чтобы ненароком еще кого-нибудь не встретить.
— Зачем ты так? — мягко укорила Илью Валя.
Илюше стало стыдно.
«Действительно, — подумал он, — зачем? Я же радуюсь, когда думаю о Вале, как о невесте. Не представляю себе жизни без нее. Веду ее сейчас познакомиться с мамой. Почему же мне стало обидно? Или просто не хочется слышать, как разные грязные „макаки“ все опошляют. А ведь умнее было бы не обратить внимания. Сотрясение воздуха — есть сотрясение воздуха. Это — не те слова, что убивают. Но не поддаваться на провокации — искусство!»
Валя улыбнулась, глядя на его обиженное, еще совсем мальчишеское лицо, своим тонким женским чутьем она сразу впитала все его мысли.
— Не обращай внимания! — ласково, но твердо сказала она Илье. — Агрессивно реагировать на каждую фразу, сказанную дураком с целью уязвить тебя, никакого здоровья не хватит. Научись прощать людям, мало ли что у них произошло, что могло случиться. Сам подумай: он сорвался, ты сорвался, к чему это может привести? К скандалу, к драке! А ты его лучше прости, прости в ту же секунду, как только услышал от него гадость. Скажи себе: «Ему будет очень стыдно ровно через минуту!»
— Но он же специально… — взвился Илья.
— И тебе сразу стало стыдно идти рядом со мной? — удивилась Валя.
— Что ты! — запротестовал Илья. — Это почему мне должно быть стыдно? Я люблю тебя.
— Тогда его слова должны были наполнить тебя радостью и гордостью! — сказала грустно Валя. — А не вызывать такое бурное противодействие.
— Из грязных уст… — начал было Илюша.
Валя его перебила:
— Сам не пачкайся! Мы живем среди людей, и они нас в покое не оставят пока. Всегда найдется человек, которому захочется влезть в твою душу и потоптаться там в грязных сапогах.
— Один удар в челюсть, — ответил Илья, — и он трижды подумает: сказать гадость или промолчать…
— Придется тебе всю жизнь драться! — заметила Валя. — Можешь и в тюрьму попасть. «На чужой роток не накинешь платок!» Мне еще бабушка это говорила. Не стоит обращать внимания. Идя на контакт с грязными словами, ты невольно раскрываешь свою душу и подставляешься.
— Так и жить, ни на что не обращая внимания? — насмешливо спросил Илья.
— Я тебе говорила про мелочи жизни, не касаясь остального, главного, основного! — пояснила Валя.
— А что «основное»? — спросил Илья.
— Совесть и честь! — охотно ответила Валя.
— Сильно сказано! — одобрил Илья. — Только очень уж общо! Четких градаций нет!
— Есть, Илюша! И сам ты прекрасно это знаешь: через что можно переступить, а через что нельзя. А что, может, только задевает твое самолюбие.
— Промолчать? — взвился Илья.
— Пропусти мимо ушей! — посоветовала Валя. — Береги нервы для серьезного, главного, вечного.
— А что есть — главное? — иронически спросил Илья.
— Твое предназначение в этой жизни! — подумав несколько секунд, ответила Валя.
— Предназначение? — удивился Илья.
— Зачем-то ты явился же на этот свет! — пояснила Валя. — И что-то обязан ты совершить!
— Глупенькая! — вздохнул Илья. — Обязан… Нужный винтик — вот твоя обязанность, вот твое предназначение. А уж если шестеренкой поставят или, предел мечтаний, рычагом, то радуйся и кричи: «Аллилуйя!» Но это в душе, а вслух: «Ура! Да здравствует!»
