Николай Гуданец - Бомбардировщик для бедняков
Вряд ли на моем веку выплывет наружу подноготная этого грязного, темного дела времен двоевластия и баррикад. И уж точно не дождаться мне судебного процесса над человеком, который стоял тогда во главе державы. Преступников такого калибра не сажают на скамью подсудимых. А ведь стоило бы разобраться. Если тот лживый и хамоватый президент из обкомычей не знал, что в стране творится, ему надо влепить срок за вопиющую халатность. Ну, а если случайно знал, почему льется кровь, то он заслуживает виселицы.
Миновав Пороховую башню, захожу в первое попавшееся кафе. Вдруг накатила охота спокойно посидеть за чашкой кофе наедине со своими мыслями. Однако мне, как на грех, попался словооохотливый сосед по столику, румяный толстячок в безупречном костюме и с «Ролексом» на запястье.
Когда я к нему подсел, он уплетал эскалоп с шампиньонами, запивая его «Гиннесом». Жуя, время от времени зыркал на меня хитроватыми маслинами глаз, я с досадой подумал, никак мне гомика подсуропило в сотрапезники. Эта публика нынче вроде как стала сексуальным большинством. Однако ничего подобного, он оказался всего лишь скучающим трепачом.
Когда официант принес мне чашечку кофе и эклер, толстячок завязал разговор, начав с нескольких незначащих фраз. Представился, назвавшись Михаилом, по рижскому обыкновению, без отчества. Когда выяснилось, что я журналист и приехал вчера из Москвы, Михаил просиял, завелся с полуоборота:
– И о чем вы писать будете?
– В принципе, о здешней обстановке.
– О-о, теперь у нас тут дружба народов такая, что только держись! – оживленно частит толстячок, отодвигая свою тарелку с объедками. – Хотите пример?
– Конечно, – киваю я и отпиваю кофе.
– Так вы сходите на угол Дзирнаву и Сколас, сходите обязательно, – настаивает он.
– Непременно схожу, только зачем?
– Там здание Еврейского общества, а напротив него кто-то написал на стене дома белой краской, по-немецки: «Юден, раус!» и пририсовал мишень. Представляете? Вот так, в центре города! Несколько месяцев я эту надпись видел, когда мимо проходил. И никто даже не чухнулся закрасить.
– Мало ли какую дребедень малюют на стенках, – нарочно подзуживаю я. – Я вчера другую надпись видел: «Гансы – суки». На всякий чих не наздравствуешься.
– Тогда вот вам другой свежий пример, – нимало не смутившись, продолжает Михаил. – Глава страны выступает с приветственной речью на съезде «Перконкрустса», насквозь фашистской организации! Ничего себе, а?
– По крайней мере это логично, – рассуждаю я и принимаюсь за пирожное. – Политические партии распущены, а одного только Конгресса граждан для массовой поддержки недостаточно.
– Но Запад куда смотрит?! – возмущается толстячок, округлив заплывшие глаза. – На словах вроде осуждают, но только тут слов мало. Это же прибалтийский Саддам Хусейн, честное слово!
– Не совсем, ориентация тут другая. Каулиньш хочет вступить в НАТО, и Америку его рвение вроде бы устраивает.
– Америка совсем сдурела. Тут же шествие ветеранов-эсесовцев в марте намечается! – не унимается Михаил.
– А это уже полный идиотизм, – соглашаюсь я.
Толстячок вдруг расплывается в хитрованской улыбке:
– Знаете, у них объективные причины быть идиотами.
– Вот как?
– Понимаете, латыши хуторская нация, – частит он липким полушепотом. – Жили под немцами, оседло, ходили за сохой да женились на двоюродных сестрах. Думаете, семь веков сплошного кровосмешения даром проходят? У них генофонд истощился давно, они же сплошь дебилы, в самом строгом медицинском смысле слова. Да вы посмотрите на того же Каулиньша: уши лопухами, шея гусиная, морда клином. Типичный вырожденец, как и большинство ярых национал-радикалов.
Случайный собеседник разом становится мне противен. Ко всему впридачу толстячок туп, не понимая, что подобные расистские речи ставят его на одну доску с теми же юдофобами-неонацистами. Но возражения приходится проглотить. Как ни печально, мое ремесло требует умения внимательно слушать и поменьше гладить против шерстки.
– Наблюдение интересное, – киваю я, проглотив еще кусочек пирожного. – Но писать об этом в газете не слишком корректно…
– Тогда напишите в свою газету о том, как тут неграждан притесняют! – взвивается мой собеседник.
Ага, вот и добрались до самого накипевшего.
– С удовольствием. Факты назвать можете?
Если понадобится, то я и сам бы мог прочесть длинную лекцию с перечислением пунктов Декларации прав человека, которые в Латвии оказались попраны еще до прихода Каулиньша к власти. Однако делаю заинтригованный вид.
– Зачем далеко ходить. У меня вот летом поездка в Португалию накрылась. Они, оказывается, этот фиолетовый аусвайс не признают, – горестно сообщает Михаил.
– Разве? – удивляюсь я. – Насколько мне известно, признают.
– Это сейчас, а тогда еще нет. Знаете, как обидно? – вздыхает он. – У меня на это вонючее гражданство прав куча, в любой нормальной стране давно уже гражданином был бы. Здесь родился, владею латышским, женат на гражданке. Но вот по возрасту очередь на натурализацию дойдет до меня только в следующем веке, представляете?
– Не так долго ждать осталось, всего два года.
– Три, – уточняет он. – Мое окно на гражданство откроется в две тысячи первом году.
– Ну, если вам невтерпеж, берите российское гражданство.
– Российское не могу. Мой бизнес не позволяет, я по недвижимости работаю. Постоянно в контакте с официальными структурами, вы меня понимаете?
– Безусловно.
Я его понимаю, мне смешно и противно смотреть на этого угнетенного, притесненного и бесправного. На память приходит анекдот из жизни, как в конце восьмидесятых американское посольство в Москве осаждали толпы желающих эмигрировать евреев. Они заполняли длинные анкеты, где имелся и такой вопрос: «Подвергались ли вы политическим притеснениям?» И кто-то написал на полном серьезе: «Школу мог окончить золотым медалистом, но мне дали серебряную медаль.»
– А вообще тут скоро будет пять минут весело, – снова понижает голос Михаил. – Есть у меня, знаете, такое ощущение, что здешние дебилы наконец доиграются. Ей-Богу, доиграются…
– Что вы имеете в виду? – бесстрастно уточняю я.
Не слишком удачной вышла реплика, поскольку толстячок вдруг разом опомнился, глазки метнулись туда-сюда. Наверно, сообразил, что перед ним совершенно незнакомый человек, и не стоит заходить в разговоре слишком далеко.
– Понимаете, у народа терпелка лопнет наконец, – быстро нашелся он. – Не понимают они тут русской души. Они давят, мы гнемся. Но потом обязательно взорвемся, и пускай пеняют на себя. Русские, как известно, медленно запрягают, но быстро ездят.
– Бунт, бессмысленный и беспощадный?
– Вот именно.
Михаил отхлебывает «Гиннес», напустив на себя такой суровый вид, будто сию минуту пойдет бунтовать на русский манер.
– Бросьте, мамалыга не взрывается, – презрительно роняю я.
– Как вы сказали, мамалыга? Это что такое?
Он допивает стакан и манерным движением промокает губы салфеткой.
– Кукурузная каша.
– Вообще-то правда, тут уже не русские, а совки русскоязычные, – неожиданно соглашается толстячок. – Потому что настоящие русские этот хуторской дебильный неофашизм давно помели бы к ебаной матери. Вот сейчас только и разговоров, что про русских террористов здешних, организация «Черная звезда», слышали?
– Да, читал в газете. Но по-моему, это какой-то блеф.
– Думаете? Ну, не знаю, не знаю… Допекли уже всех. Доиграется Каулиньш, обязательно допрыгается до ручки. Найдутся отчаянные головы, будет буча, попомните мои слова. Я же помню, как в январе девяносто первого вся Рига перед омоновцами раком стояла. А их всего двести человек было. Случись чего, больше и не потребуется. Опять будут раком стоять эти дебилы лопоухие.
– Поживем-увидим, – бормочу я.
Разговор выдохся, да и пора мне двигать в гости к Грушкину.
– Позвольте откланяться, – я бросаю взгляд на часы и делаю знак стоящему поодаль официанту. – Спасибо за интересную беседу.
– И вам спасибо, рад знакомству, надеюсь, увидимся… – впрочем, обменяться визитными карточками Михаил не предлагает. – Напишите обо всем этом, обязательно напишите. Этих сволочей ничем не проймешь, но пускай хоть люди в России узнают, что тут творится.
– Обязательно напишу. Я же в командировке от редакции.
Мой кофе допит, его пиво кончилось, беседа закруглилась, и над столиком повисает облачко тоскливого невнятного вакуума.
– Вы знаете, я наполовину еврей, – вдруг откровенничает напоследок Михаил. – Но по душе русский. Главное ведь язык и культура, верно? Жил бы Израиле, так считался бы там русским, и правильно это.
– Безусловно, – соглашаюсь я.
Забавные люди евреи-полукровки, непременно их заносит в радикализм. Либо отпетые сионисты, либо ярые антисемиты, а этот вот – русский бунтарь.
