Патрик Андерсон - Любовница президента
Пока Нортон говорил, Гвен неотрывно смотрела на него; он внезапно подумал, что она кажется очень опасной женщиной.
– Я не была уверена, что ты знаешь, – сказала она. – Думала, что из-за этого ты и уехал, но точно не знала. Ну, что ж. Она рассказала мне об этом примерно в то же время, что и тебе. То рождество было у нее не особенно веселым. Она сидела там, где сидишь ты, рассказывала мне о нем, о тебе, обо всей истории, а потом целый час плакала. Говорила, что хотела покончить с собой. Разрываться надвое было ей не по силам. Многие женщины на ее месте легко бы вышли из положения. Жених и любовник, последний загул, пока не сгустилась тьма супружеской жизни, – это случается сплошь и рядом. Но Донна была не такой. Ей был нужен один мужчина, а ее угораздило влюбиться сразу в двоих. После она бывала у меня чуть ли не каждую неделю, просто чтобы поговорить с кем-то, как-то разобраться во всем. Когда ты уехал, я решила, что для нее это к лучшему, но тут начались предвыборные собрания, и все осложнилось еще больше.
– Почему? – злобно спросил Нортон. – Они же уезжали вместе, разве не так? Подальше от пристального взгляда Клэр.
– Клэр не была им помехой. Я думаю, что ей было наплевать. Другие женщины для нее – просто шушера. Многие жены сенаторов стали такими. Держатся за мужей лишь в надежде, что в конце радуги окажется большой белый дом. Конечно, во время предвыборных собраний они могли больше бывать вместе, но вокруг было много новых людей. Сенаторы легко находят выход в подобном положении – просто задерживаются в кабинетах или снимают квартиру на Капитолийском холме. Но когда сенатор становится кандидатом в президенты, то, хочет он того или нет, его охраняет секретная служба и вокруг постоянно вертятся репортеры. Секретная служба, в сущности, не проблема, эти ребята быстро приучаются держать язык за зубами. Но ты знаешь, что репортеры готовы предположить самое худшее, если в штате у сенатора есть красивая незамужняя женщина. Донна как-то сказала, что хотела завести интрижку с кем-нибудь из репортеров и тем сбить их со следа.
– Может, эту функцию выполнял Джефф Филдс?
– Может быть. Во всяком случае, когда предвыборные собрания окончились, они оба сходили с ума. Ему, на мой взгляд, было хуже, чем ей. Чем ближе он был к своей должности, тем больше боялся рисковать. Донна приехала ко мне в июле, перед тем, как он уезжал на партийный съезд, сказала, что они решили расстаться, что она бросает службу и едет в Калифорнию.
– Расстаться навсегда или только на время избирательной кампании?
– Донна сказала, что навсегда. Окончательно. После этого она звонила мне несколько раз, и голос у нее был довольный. О нем не упоминала ни разу.
– Как она жила в Калифорнии?
– Сняла домик возле Кармела. Говорила, что понемногу пишет. У нее был щенок. По кличке Динамит. Однажды Донна позвонила, я спросила, чем она занимается, она ответила, что полдня наблюдала, как Динамит гоняется за бабочками.
– Чем зарабатывала на жизнь?
– У нее было кое-что отложено. И ждала гонорар за разработку фильма.
– Что это такое?
– Набросок сценария. Она говорила, что какой-то продюсер заинтересовался ее идеей. Или, может, это было нужно Джеффу. В общем, она писала сценарий.
Нортон встал и помешал кочергой дрова в камине: полетели искры, приятно пахнуло теплом.
– Я не мог представить себе их вместе, – сказал он. – Пытался быть объективным, рассуждать как взрослый человек. Я знаю, что он привлекателен, знаю все о синдроме власти, но не мог представить, чтобы она прельстилась им.
– Ты ребенок, Бен. Ты ничего не понимаешь.
– Тебя я мог бы представить с Уитмором.
– Ха! Мы ненавидим друг друга с первой же встречи. У нас слишком много общего.
– Гвен, многие знали о них?
– Нет. Они сами. Ты, я. Может, еще и Эд Мерфи.
– Мерфи наверняка, – сказал Нортон. – Эд знает все. Вопрос в том, знал ли еще кто из штата. Например, Ник Гальяно.
– Этот болван?
– Он такой болван, что пьет да играет в гольф со своим лучшим дружком и получает за это тридцать пять тысяч в год. Ник знает многое. Нельзя сказать, что известно ему, а что нет.
– Не думаю, чтобы знали многие. Если бы возникла сплетня, я бы ее услышала. Так что, возможно, знаем только мы четверо – ты, я, Уитмор, Мерфи. И, может быть, Ник Гальяно.
– События будут развиваться быстро. Завтра газетчики узнают ее имя и то, что она работала в штате Уитмора. Вскоре они узнают, что тот дом принадлежит Филдсу. Репортеры начнут копаться.
– Конечно, но что они обнаружат? Джефф скажет, что позволил ей пожить в этом доме. А что еще? Не думаю, чтобы кто-то раскрыл историю, которая окончилась несколько месяцев назад и о которой помалкивали.
– Разговоры еще пойдут, – упрямо сказал Нортон.
– Ну и что? Кто станет публиковать слухи о мертвой женщине, которую все любили, и президенте, известном своим почитанием семьи, дома и материнства? Господи, да Кеннеди водил женщин в Белый дом, все об этом знали, но никто не печатал в газетах. Президенту можно иметь любовниц, если он не развлекается с ними в Розовом саду на глазах у туристов. Или не бросает жену ради них.
– Гвен, я разговаривал с сержантом, ведущим дело, это крутой, подозрительный сукин сын. Он задаст нам обоим множество вопросов, отвечая на них, ты будешь под присягой.
– Наплевать! Какой-то наркоман вломился туда, хотел взять стерео, чтобы обменять на дозу наркотика, там оказалась Донна, и он убил ее. Такое случается каждый день. Если бы я могла помочь найти его, то помогла бы. Но рассказывать в полиции старую историю я не стану, это не даст ничего, только имя Донны замарают. И тебе тоже лучше помалкивать.
Нортон понимал, что она права, понимал, что и сам поступит точно так же, как бы ни был велик риск. Не ради Уитмора – черт с ним, – но ради Донны. Осознав это, он уже хотел уходить. Но необходимо было задать еще один вопрос.
– Почему она так поступила, Гвен? Она пыталась объяснить мне, но я так ничего и не понял.
– Почему? Зачем она связалась с Большим Чаком, когда могла выйти за Надежного Бена? За славного голубоглазого юриста, от которого имела бы детей, оплаченные счета и выходные в Акапулько? Да потому, что ей была назначена эта участь. Почему ты не остался в Рингворме, штат Южная Каролина, или откуда там ты приехал, и не завел адвокатскую практику? Потому что хотел опробовать крылья, узнать, как высоко ты можешь подняться, верно? Так же поступила и она. Почему Уитмор? А почему бы не Уитмор? Донна была красивой, милой, избалованной, ей все давалось легко. Но кое-что легко не могло даться. Ей нужно было принимать твердые решения, пострадать, повзрослеть. Я хотела помочь ей, но не могла, и никто не мог. Она была независимой, и я гордилась ею. Но тебе это все непонятно, так ведь?
– Да, – ответил он. – Непонятно. И непонятно, почему, приехав в Вашингтон, она не поставила тебя в известность. Или ты знала?
– Нет, – ответила Гвен. – Не знала.
Нортон встал и слегка пошатнулся.
– Мне надо идти.
Гвен поглядела на него.
– Остаться не хочешь?
Нортон засмеялся, но она его оборвала:
– Не ради этого, самодовольный болван. Спать с тобой – все равно что с моим идиотом братом. Я просто не хочу, чтобы ты обнимал телефонный столб.
– Я не пьян, – ответил он.
– Что же ты намерен делать? Я имею в виду эту историю?
– Задавать вопросы, пока не получу ответов.
– Зачем тебе вмешиваться, Бен? Пусть этим занимается полиция.
– Полицию интересует одно, меня – другое. – Он направился к двери, потом кое-что вспомнил. – Ты не знаешь, пила Донна сливовицу? Такой бесцветный напиток, как водка, бутылка стоит двенадцать долларов.
– А в чем дело?
– В доме была такая бутылка. Донна выходила из дома вечером и купила ее.
– Тебе сказал об этом тот сержант?
– Нет, я видел бутылку в баре. Сегодня я обошел несколько винных лавок и нашел парня, который продал Донне эту бутылку. Он запомнил Донну. Может, сержант тоже заглянет к нему.
Гвен встала, подошла к нему и взглянула в упор.
– Послушай, вот что я тебе скажу. Не болтай об этой бутылке по всему городу. Не знаю, многим ли это известно, но Донна говорила мне, и, кажется, я где-то встречала в печати. Сливовица наряду с рубашками Ганта, фильмами Богарта и книгами Марка Твена – истинное пристрастие твоего друга Чака Уитмора. Подумай об этом по пути домой.
Нортон думал об этом до самого дома и почти всю ночь.
Нортон не бывал в Белом доме несколько лет и вновь был поражен его простой величавостью. Не как средоточием власти – власть ощущаешь, идя по длинным, голым коридорам Пентагона, – а красотой здания, его историей. Здесь могли обитать последние сукины дети, как и случалось не раз, но старый особняк становился лишь все безмятежнее, зная, что они уйдут, а он останется.
