Томас Гиффорд - Преторианец
— Кажется, к нам на мягких кошачьих лапках подкрадывается новая итонская история? — оправдавшиеся ожидания привели Годвина в шутливое расположение духа.
— Я говорю о противогазах, — пояснил Вардан с таким выражением, будто каждый культурный человек обязан был знать, что его возмущает.
— Ах о противогазах…
— Видите ли, речь идет о традициях, не так ли? Недопустимо позволить этому пресмыкающемуся Гитлеру подорвать самое основание нашего образа жизни. «Блиц» уже позади, а цилиндры до сих пор — повторяю, до сих пор! — не вернулись. Это позор, преступление и бесчестье, и я требую, чтобы цилиндры вернулись туда, где им место. На лохматые головы итонцев. Я ни от кого не скрываю своего мнения.
Он ничуть не шутил, хотя на губах у него играла улыбка.
Годвин кивнул, припоминая. Он вставил в серию «Война — это ад» очерк о катастрофе, постигшей Итон, когда угроза вторжения казалась неминуемой. Форма учеников включала шляпу-цилиндр. Когда дела пошли плохо, всем были розданы противогазы, после чего на полках гардеробных не осталось места для цилиндров. От цилиндров пришлось отказаться, хотя считалось, что это временная мера, только до окончания военных действий. Но Монк исполнился подозрительности. Ему виделись здесь происки темных сил, стремящихся, на радость герру Гитлеру, навсегда лишить итонцев их цилиндров.
— Я носил цилиндр, и отец мой носил, и дед…
— Я начинаю понимать, Монк.
— И кстати, я должен обзавестись сыном, — неожиданно добавил Вардан.
— По вашим словам, Монк, цилиндра ему все равно не носить. Так что стоит ли хлопотать?
— Ваши слова не лишены смысла. У мальчика должна быть мать. А у Монка, стало быть, — он поморщился, — жена. Подобная мысль может сбить человека с ног.
За обедом Вардан ни разу не коснулся собственного участия в военных делах, не упомянул о Черчилле и о том мире, где за рюмкой бренди и сигарой принимались великие решения. Годвин знал, что Вардан — частый гость в «военной комнате» дома номер 10, но и об этом не было сказано ни слова. Зато Вардан настойчиво добивался от Годвина его мнения о ходе войны, о перспективах на восточном фронте, в Северной Африке и в Средиземноморье и о возможности создания «супер-бомбы». Годвин высказался коротко и ясно. Все это было не сложно.
— Да, — заметил Вардан, — паршиво обстоят дела в пустыне.
— А, знаменитая британская «недооценка». Уэйвеллу досталась жестокая трепка.
— На это дело можно взглянуть с двух сторон — с двух сторон, старый лис. Пожалуй, когда за кнут взялся Роммель, нам пришлось чертовски худо. Да, погонял он нас. Хотите пудинг?
Годвин отказался от десерта и ограничился тем, что оказалось чашкой кипятка с легким кофейным привкусом. Вардан продолжал:
— Да, в этих засыпанных песком просторах дела у нас плохи. На днях видел в военном министерстве толстого бедолагу Блэкландса: на нем лица не было. В этом проклятом отступлении получил свое его сын Стрингер. Роммель просто разнес их в клочья. — Он кашлянул, закуривая сигару. — Наше выступление там провалилось, Роджер. ПМ[8] думает, что Уэйвелла придется сместить. Что-то надо делать, а запасной армии у нас, видите ли, под рукой нет. Бедняга Стрингер. В школе, как ни прискорбно, его держали за девчонку. Очень милый мальчик. Очень милый. Не представляю, как его занесло в пустыню, да еще во время войны. Ему больше подошла бы судьба тихого услужливого клерка. А теперь все это у него позади, простите за выражение. Он убит, наш Стрингер, убит, убит, убит.
— В наши дни это обычное дело, — вставил Годвин.
— Да, смерть теперь вроде простуды, это вы хотите сказать? Вы молодчина, старый вы хорь. Никогда не терять чувства юмора, вот что главное. Пойдемте-ка прогуляемся. Дождь перестал.
И ни намека на то, зачем Вардан вытащил его в Кембридж.
Дождь прошел, и лужи сверкали золотом в лучах вечернего солнца. Они вернулись к колледжу, прошли под арку и по газону. Мимо проходили, спеша по своим делам, люди в черных мантиях. На древней стене пламенели плети дикого винограда, ветер гонял красные листья по траве лужайки. Все здесь было полно пьянящих, щедрых и пышных красок.
Вардан задержался ненадолго, чтобы переговорить с парой проходивших мимо старшекурсников, выслушал их, чуть склоняясь с высоты своего роста, поцокал языком и повернул назад, к реке Кем. Годвин подумал про себя, что Монк является отличным образцом породы: заметно выше шести футов ростом, кожа да кости, узкоплечий, сутулый, с разболтанной походкой, с резкими и неловкими с виду жестами. Он с одинаковой уверенной небрежностью носил костюм от Хантсмана, вельветовые бриджи и твид, а также, надо думать, красный охотничий камзол. Сегодня на нем был помятый старый костюм с потертыми манжетами и обшлагами брюк и сапоги, измазанные в грязи, как и наконечник полученного в наследство от деда зонта-трости.
Они шли мимо парков и лужаек, тянувшихся над рекой Кем. Дальше раскинулись знаменитые колледжи: в позолоте последних солнечных лучей они представлялись подобием великого сказочного Камелота. Осенние костры, наполнявшие воздух запахом горящей листвы, подобно прустовскому кусочку пирога, внушали ностальгические воспоминания. Блестела под солнцем вода, городской шум терялся в шорохе листвы под ногами.
— Между прочим, — лениво протянул Вардан, — Толстячок Блэкландс рассказывал, что видел вас на каком-то из приемов у леди Астор. С Кимом Филби, Чипсом Гэнноном и еще с этим Мюрроу. Избранное общество! Говорит, вы проявили себя наилучшим образом: едва не затмили Кима Филби, а выпили вдвое меньше его.
— Удивительно, как он это определил. То есть насчет Кима. Парень, похоже, сливает спиртное в деревянную ногу — сколько бы ни влил в себя, все разве что капельку под мухой.
— Толстячок говорил, что Филби основательно перепил и наблевал в горшок с пальмой. Может, вы ушли раньше?
— Я вечно пропускаю самое веселье. Все из-за этих полуночных эфиров.
— Еще Толстячок рассказывал, что Мюрроу разобидели чуть не до слез. Сперва кто-то нелестно отозвался о его портном, а потом еще какая-то толстуха уселась на его шляпу. Толстячок неплохо относится к Мюрроу, но полагает, что порядочный человек не стал бы так серьезно относится к вопросам одежды.
— Филби в тот вечер рассказал мне славную историю. Клянется, что чистая правда. Мол, фон Риббентроп как-то встречался с Черчиллем — конечно, еще до того, как тот перебрался в номер 10. И вот фон Риббентроп старался убедить Черчилля, что англичанам нечего и думать воевать с наци. Долго толковал насчет гигантской военной машины Германии, насчет Люфтваффе, вермахта, насчет всех этих танков, а Черчилль знай попыхивает сигарой и слушает. Ну, а на закуску фон Риббентроп заявляет: а еще, мол, у Германии есть итальянцы! Черчилль еще малость попыхтел, потом вынул сигару изо рта и говорит: «По справедливости они и должны были достаться вам. В прошлый раз с ними мучились мы».
Вардан одобрительно рассмеялся, прикрывая рот длинной, похожей на птичью лапу ладонью.
— Должен признать, это похоже на Уинстона.
— Филби уверяет, что все правда, он сам там был. До фон Риббентропа не сразу дошло, зато когда дошло, он расхохотался, не сумел удержаться.
— Развратник и мелкий позер. Он, знаете ли, не имеет право на «фона».
— Да, я слышал.
— Настоящая свинья. У Геринга, говорят, есть свои достоинства, но он тоже свинья. Все они свиньи. Впрочем, я напрасно обижаю свиней. Все дело в том, что Мюрроу воображает себя этаким красавчиком Бруммелем. Симптом глубинных психологических проблем.
Ветер снова стал холодней, и на горизонте, затягивая солнце, собирались тучи.
— Или ему просто нравится хорошо одеваться.
— Да ведь в этом все дело! Он слишком много об этом думает. Вот вами, Роджер, старая школа могла бы гордиться. У вас есть стиль.
— Я просто никак не подыщу приличной прачечной. Ту, которая мне верно служила, закрыла бомба, и, кажется, навсегда.
— Вот что я вам скажу — я хотел бы видеть вас в Итонском дискуссионном клубе. Поверьте, я далеко не всякому бы это сказал.
— Вы очень любезны, Монк.
— У меня до сих пор хранится мой клубный жилет. Парчовый. В те времена он был мне вполне к лицу. И до сих пор сидит не хуже, чем тогда, сквайр Годвин, а ведь я — ровесник века!
Они остановились полюбоваться рекой. Дым костров плыл мимо, унося груз воспоминаний. Вардан сложил ладони чашечкой, чтобы закурить сигарету. В его светлых волосах виднелись зарождающиеся пролысины. Он приладил ладонью растрепанные ветром пряди.
— Вы гадаете, зачем я просил вас приехать.
— Помнится, вы сказали, дело жизни и смерти?
— Некто должен приехать сегодня вечером, и он хотел с вами повидаться. Просил меня устроить встречу. Занятой человек, как и вы, — нелегко оказалось вас свести. Вы молодец, что приехали.
