Игорь Прелин - Агентурная сеть
— Попадалась, — ответил я и вспомнил одно очень яркое высказывание бывшего президента, которое я даже выписал в свою рабочую тетрадь: «Разрабатывая стратегию победы, Запад должен особое внимание обратить на „третий мир“, который является полем, где происходит значительная часть сражений третьей мировой войны».
А чтобы у его читателей не осталось никаких сомнений в том, какая часть «третьего мира» имеется в виду, несколькими строчками ниже Ричард Никсон со всей определенностью подчеркнул, что именно «Африка является важнейшей ставкой в третьей мировой войне».
Возможно, как раз об этом и хотел напомнить мне региональный зам, но в очередной раз наш разговор был прерван звонком телефона правительственной связи, и по коротким репликам я понял, что через час региональному заму надлежит быть на каком-то совещании.
— Вы должны помнить главное, — видимо, отказавшись от идеи обсудить со мной высказывания Никсона, напутствовал меня заместитель начальника разведки. — Несмотря на то, что освободившиеся от колониальной зависимости страны различаются по характеру существующих в них общественных систем, сложившихся международных связей, уровням экономического развития и ряду других объективных признаков, их объединяет общее: антиимпериалистическая направленности внешней политики и борьба за полную политическую и экономическую самостоятельность. И содействовать сохранению этой антиимпериалистической направленности в политике африканских государств — значит содействовать укреплению позиции миролюбивых сил во всем мире. Поэтому ваша главная задача — обеспечить получение информации об африканской политике США и их политических союзников.
С этим напутствием я и покинул Москву…
4
Вечером в день прилета, расставаясь с Базиленко на пороге отведенной мне квартиры, я передал через него просьбу всем сотрудникам резидентуры собраться к десяти часам утра.
На следующий день к началу рабочего дня Базиленко привез меня в посольство. Пока в резидентуре делили привезенные мной деликатесы и читали письма, я нанес три протокольных визита.
Первым делом я представился послу Гладышеву.
Прежде чем стать чрезвычайным и полномочным, Гладышев побывал на комсомольской и партийной работе, затем в еще сравнительно молодом возрасте закончил Высшую дипломатическую школу и начал дипломатическую карьеру в должности первого секретаря посольства. Потом он стал советником, поверенным в делах, а в третьей командировке послом, так что, в отличие от карьерных дипломатов и тех, кто стал послом непосредственно после партийной работы, за его спиной было поровну и того, и другого.
По партийной, а затем дипломатической работе Гладышев с давних пор был знаком со многими руководителями Комитета госбезопасности, в том числе с начальником разведки и некоторыми его заместителями, поэтому с моими коллегами держался не то чтобы независимо (должность посла гарантировала ему эту самую независимость), но с явным оттенком какого-то непонятного превосходства.
В короткой беседе с Гладышевым не было ничего примечательного, если не считать подчеркнуто покровительственного тона, которым он излагал мне прописные истины, и неоднократных упоминаний о хороших личных отношениях с моим руководством в Москве.
Я не стал при первом же знакомстве разочаровывать его по поводу моей покладистости и готовности принять его покровительство, но про себя подумал, что мне придется изрядно попотеть, пока наши отношения войдут в нормальное деловое русло. Насколько мне было известно, Матвееву это не удалось, хотя мой покойный товарищ, при всей своей принципиальности, умел идти на компромиссы и, как опытный агентурист, легко находил общий язык с самыми разными людьми.
Обнадеживало лишь то, что Гладышев по многочисленным отзывам о нем, которые я собрал в Москве, превыше всего ставил интересы государства, а значит, можно было рассчитывать, что если уж не личная дружба, то по крайней мере хорошие рабочие отношения с ним вполне возможны.
Второй визит я нанес секретарю парткома Денису Петровичу Драгину. Это была по-своему легендарная личность, поскольку его известность вышла далеко за пределы тех коллективов внутри страны и за рубежом, в которых ему довелось работать. Когда-то давным-давно его окрестили Дэ-Пэ-Дэ, и эта кличка, ассоциировавшаяся у многих с известным непристойным выражением, как нельзя лучше соответствовала его отношению к любому порученному делу.
Вообще-то он приехал в страну на должность советника посольства по межпартийным связям и формально отвечал за контакты с местной Партией независимости, которую угораздило встать на марксистскую платформу и тем самым навлечь на себя немилость со стороны президента, разработавшего собственную теорию построения африканского социализма. Несколько лет назад Партия независимости была запрещена и с тех пор находилась фактически на нелегальном положении, а потому связь с ее руководством поддерживал не Дэ-Пэ-Дэ, а резидент КГБ.
В принципе должность, которую занимал Дэ-Пэ-Дэ, давно надо было ликвидировать, но у него были друзья в ЦК, и они решили сохранить эту «кормушку» для него и ему подобных, мотивируя это решение невесть откуда взятой информацией о якобы предстоящей легализации опальной партии.
Международный отдел ЦК пытался приспособить Дэ-Пэ-Дэ к поддержанию контактов с находившимся в стране представительством национально-освободительного движения одной из сохранившихся колоний на Юге Африки, но из этого тоже ничего не вышло, поскольку представительство существовало чисто номинально и никакой погоды в многолетней борьбе угнетенного народа не делало. Впрочем, национально-освободительное движение от этого только выиграло, потому что вмешательство Дэ-Пэ-Дэ могло серьезно осложнить и без того затянувшийся процесс обретения независимости.
И тогда, чтобы хоть как-то оправдать пребывание Дэ-Пэ-Дэ в стране, его сделали секретарем парткома, вернее, профкома, потому что, стремясь запутать всех явных и тайных врагов, ЦК распорядился все партийные организации за рубежом называть профсоюзными, а профсоюзные — месткомовскими. Вот и изображал Дэ-Пэ-Дэ из себя недремлющее око и отождествлял руководящую роль ЦК.
От беседы с секретарем профкома у меня остался неприятный осадок, потому что он моментально и в полном объеме оправдал те нелестные характеристики, которые давали ему в Москве. Я вышел от него в большом расстройстве, потому что от одной мысли, что в течение нескольких лет придется регулярно общаться с этим человеком, мне захотелось удавиться.
Мое скверное настроение несколько поправилось после визита к заведующему референтурой посольства Захарову, также вполне оправдавшему данную ему характеристику и оказавшемуся милейшим и понятливым человеком. Он провел меня по секретно-шифровальному отделу, показал свое хозяйство и заверил, что я всегда могу рассчитывать на его помощь и содействие.
Затем в сопровождении радиста-шифровальщика я поднялся на третий этаж, он провел меня по коридору и, остановившись у одной из дверей, показал, где находится потайная кнопка.
Я надавил неприметный миниатюрный штырек, вмонтированный в нижнюю поверхность подоконника, щелкнул электрический замок, и перед нами отворилась дверь, за которой находилась резидентура внешней разведки КГБ…
Как только мы вошли, собравшиеся в общей комнате сотрудники прошли в кабинет резидента и расселись по своим привычным местам.
Я сел за стол и, прежде чем начать «тронную речь», окинул своих подчиненных внимательным взглядом.
Под моим началом было всего шесть человек. Из них разведчиками было четверо, пятый отвечал за оперативную технику, а шестой был радистом-шифровальщиком.
Раньше я знал только двоих: второго секретаря посольства Гагика Хачикяна, с которым год назад познакомился в сочинском санатории имени Дзержинского, не подозревая, что когда-нибудь нам придется вместе работать, и вице-консула Базиленко, который проходил стажировку в консульском управлении МИДа. С остальными я был знаком заочно по их личным делам.
И личные, и заочные знакомства не давали каких-либо оснований предполагать, что с кем-то из них у меня могут не сложиться отношения или нам придется конфликтовать, хотя некоторые опасения на этот счет у меня все же были.
С Хачикяном нас объединило и сблизило знакомство с Матвеевым, который был его начальником, а моим старым товарищем. В Сочи мы вместе играли в теннис, общались на пляже, ходили пить пиво в «Золотой петушок». И вот спустя всего год он стал моим заместителем. Более того, после гибели Матвеева, он в течение полугода исполнял обязанности резидента и не без оснований рассчитывал, что его утвердят в этой должности, а вместо Матвеева пришлют заместителя или рядового работника.
