Васил Иванов - Час пик. Кто убил Влада Листьева?
Первая задача была довольно простой: две страницы, три тысячи шестьсот знаков.
Тональность траурной заметки также сомнений не вызывала: сердечно так («последнее «прости», хрустальный звон бокала…»), с плохо сдерживаемым возмущением («как прекрасна обнаженная Гласность, и как беззащитна! Можно купить её, раскрутить на барабане это слово из девяти букв, намалевать три «М», бабочек, Леню Голубкова, Инкомбанк, Премьер — ЭсВэ, Холдинг, Супремекс…»), невольно переходящим в хорошо контролируемое негодование, по нарастающей («мы не можем больше терпеть этого позора и этой муки, когда по всей России идет массовый, планомерный отстрел таких замечательных людей!..»).
Короче, примите соболезнования.
Ты ушел, Влад, но начатое тобой дело живет.
«Я тебя никогда не забуду, ты меня никогда не увидишь…»
Мы помним тебя.
Точно как на типовом памятнике из гранитной крошки: «Помним, любим, скорбим». И рядом, в позеленевшей майонезной баночке — увядшая гвоздичка, стаканчик двухсотграммовый с водочкой, и бутербродиком с килькой в томате сверху прикрыт.
«Смиренное кладбище».
Так, вперед, к станку, за компьютер, то есть.
Обозреватель, помешивая ложечкой кофе, с тяжелым вздохом уселся за компьютер и задумался.
Название.
Точно — как же это назвать?
Хорошо бы обыграть название какой — нибудь передачи, которая ассоциируется с именем покойного. «Взгляд», «Поле Чудес», «Тема», «Час Пик».
Первую мысль Обозреватель забраковал сразу же, хотя искус назвать заметку вроде «Его взгляд был честен», «Прощальный взгляд» или «Взгляд через оптический прицел» конечно же, подмывал.
Фантазия у журналистов вообще очень скудна, слаборазвита фантазия (особенно у искалеченных журфаком), и такая идея наверняка пришла в голову не только ему — сколько теперь по всей Москве сидит таких борзописцев, как он, и за ночь строгают?! Десятка три, не меньше, а то и больше… А сколько на радио, на телевидении?
Впрочем, на телевидении, если верить Главному, завтра забастовка.
Тоже самое и со вторым: «Убийство в Поле Чудес», «Киллер — это страшное слово из шести букв»… «Кровь на барабане»… Почему — то некстати вспомнилось: был в семидесятые такой шлягер, какой — то проходимец мелодию из гитарного «Романса» Гомеса списал: «Барабан был плох, барабанщик — бог…»
Пошловато звучит — в смысле названия про барабан, который из «Поля…» Да и не все знают, что такое киллер, особенно в провинции; туда, на её счастье еще не дошли лучшие достижения современной цивилизации.
«Капитал — шоу «Смерть Влада». Одиннадцать букв, угадайте слово.»
Ну, это уже слишком, народ как прочтет — в столицу с дрекольями ринется, редакцию спалит.
Теперь — «Тема», «Час Пик». Еще хуже. Половина борзописцев обязательно напишет, что «Час Пик» стал его звездным часом, а другая половина — что «Тема» его жизни была… Благородной, справедливой, гуманной, что он… Ну, и etc.
Надо что — нибудь такое — просто и со вкусом. Проникновенно — проникновенное.
Допил кофе, выкурил сигарету, вздохнул.
Нет, лучше без названия: таких случаях материал лучше всего пускать без шапки — просто как текстовочка под фотоснимком.
Уселся поудобней за компьютером и понеслось: тук — тук, тук — тук, тук — тук — тук — туктуктуктук…
* * *Главный, прочитав принтерную распечатку, молча сунул её в папку «на ближайший номер» — значит, никаких возражений. Оно — то и понятно — профессионал, три тысячи шестьсот знаков соболезнования не проблема…
— Ну, теперь поговорим о главном.
— Обозрение?
— Да, обозрение. Точней — большая статья, на вторую страницу… Это не обязательно обозрение…
Обозреватель насторожился — точно хищная рыба, выглядывающая из норы, высматривающая проплывающих наверху глупых светлобрюхих плотвичек и ярких, броских красноперок — ну, кого? Пошевелил спинным плавником, отряхнул с хвоста ядовито — зеленую болотную ряску, оскалил мелкие треугольные зубы…
Кого?
Кому там спинной хребет перекусить, чьей кровью водичку окрасить?
Ведь ясно — в этой смерти надо будет кого — нибудь обвинить, а вот кого?
Сейчас узнаем кого…
Хищно взмыл к люстре, сделал крутой вираж, хвостом пошевелил, невзначай задел потолок — вон, какой склиский след на побелке, поднырнул под стол и — на прежнее место. И только пузырьки маленькие рядом, в иле булькают, наверх всплывают…
Ну?..
— Значит, так, — Главный, поднявшись со своего места, подошел к двери, проверил, плотно ли она заперта, уселся вновь, — я тут кое с кем поговорил…
Посмотрев на часы, Обозреватель механически отметил: половина десятого.
И когда это он успел?
— Официальных версий две: из — за рекламы — раз, из — за политики — два.
— А неофициальные? Например — какие — нибудь случайности?
— Не знаю, — Главный поджал рот, похожий на куриную попку — Хотя, если вдуматься, возможны миллион вариантов, миллион версий, и притом — самых неожиданных.
— Насколько мне известно, Листьев со времен «Взгляда» и «Темы» политикой напрямую не занимался. «Час Пик» — не в счет, там ведь без «Подробностей», — очень осторожно предположил Обозреватель, которому теперь, после случившегося, очень не хотелось писать о политической подоплеке убийства, тем более, что свою собственную версию он давно уже выстроил.
— Любой, кто появляется на экране каждый день, так или иначе занимается политикой, — Главный прищурился, закурил и, откинувшись на спинку кресла, продолжил: — Вольно или невольно. Хрюша и Степаша из «Доброй ночи» — тоже… Такой вот парадокс.
Что он такое несет? Может, с директором ФСК перепутал?
— Я тебе вот что скажу: не надо слишком сильно углубляться…
— Это насчет чего?
— Насчет будущего обозрения… Можно сделать анализ ситуации на Останкино и, как говорится, попасть «пальцем в глаз».
— То есть?
— Угадать букву, — ответил Главный достаточно уклончиво, однако Обозреватель прекрасно понял, что он имеет в виду. — А потому дам тебе дружеский совет, как профессионал профессионалу: сделай лучше хороший, светлый, лирический такой материал о личности покойного… Ну, на тему: «Знаете, каким он парнем был? Как на лед он с клюшкой выходил?..» Это — безопасней всего. Знаешь, сколько стоит гроб Листьева?
— Знаю, — поморщился Обозреватель.
— То — то, у тебя столько денег нет, хоть ты год свои халтурки будешь гнать… Встреться с его друзьями, поговори, повздыхай… Ну, и так далее… А насчет версий убийства — не надо, не советую. Да и другие найдутся, без нас. Больше общих фраз, меньше конкретных имен, это создает ощущение загадочности и недоговоренности — мол, вот, зажимают Гласность, не дают свободы слова. Чем больше прочувственных свидетельств друзей и соратников, тем лучше… И эффектней. Читатель это любит. Сейчас, скорей всего, начнется тихое помешательство, народ на кухнях сидит, на портрет по телевизору смотрит, и каждый свою версию выстраивает. И все — вздыхают: ах, как жалко… Знаешь, почему наше издание популярное? Почему мы до сих пор на плаву?
— Почему?
— Да потому, что читатель, или зритель — как тебе угодно, находит в нем то, что хочет найти… Надо уметь нравиться людям. Такая вот нехитрая игра. Как в «Поле чудес» — традиционная игра со зрителями. Секрет успеха, так сказать. Впрочем, если хочешь наступить на грабли, можешь писать, все что вздумается. Изучай документы, встречайся с людьми, стриги компромат, играй в Шерлока Холмса и так далее…
— Но в любом случае надо высказать свою версию убийства, — возразил Обозреватель, прекрасно понимая, что без этого материал не пойдет. — Так сказать, «черно — белое кино»: вот он каким замечательным парнем был, вот он какой хороший, добрый, чудесный, умница, а его взяли и…
Щелкнул зубами, вновь в нору спрятался, и только жабры равномерно раздуваются, усики шевелятся хищно в проточной воде…
Ведь не зря Главный сегодня с кем — то там созванивался, не зря с самого утра консультировался, что можно писать, а что — нельзя… Что ему — слюни и сопли посоветовали разводить, что ли?
И зачем он тогда к двери подходил, прислушивался — не стоит ли там кто — нибудь?
Как — то странно себя он ведет, непонятно.
Для чего звонил — проконсультироваться, что «можно» или чего «нельзя»?
Скорее всего, последнее…
Главный с видимым неудовольствием посмотрел на собеседника — ну, что, мол, говорить, когда нечего говорить?
— Ну, я тебе вчера кое о чем уже сказал, — про юнее он после непродолжительной, но очень напряженной паузы, — а вывод можешь сделать сам… Писать или не писать. Что писать и чего — не писать. Насчет проблематики это ты правильно решил: любую проблему можно растянуть на полюса — «плюс» и «минус», «черное» и «белое», «горячее» и «холодное», и так далее… С «плюсом» «белым» и «горячим» решено, на поверхности: светлая личность убитого. А вот с остальным… — Главный развязал шнурки папки, достал распечатку соболезнования, просмотрел: — вот ты тут хорошо написал — «как прекрасна обнаженная Гласность, и как беззащитна! Можно купить её, раскрутить на барабане это слово из девяти букв, намалевать три «М», бабочек, Инкомбанк, премьер — эсвэ, холдинг, супремекс.,» — процитировал он. — Значит, так: народ не любит рекламы. Листьев — положительный герой, боролся с засилием всех этих холдингов и супремексов, педдигрипалов и вискасов. Выступал, понимаете ли, защитником интересов рядовых россиян. Рекламные агентства, которым все это очень не нравилось, сильно обиделись на него и скинулись на профессионального киллера.
