Современный зарубежный детектив-4. Компиляция. Книги 1-23 (СИ) - Барнс Дженнифер Линн

– Мы станем друзьями, – тихо произносит она. – Может быть, даже больше, чем друзьями.

– Сомневаюсь.

Я отдергиваю руку, сжимая бумажку в кулаке. Незаметно сую в рукав кремового кардигана сестры. Элементарная ловкость рук. Или я не дочь своей матери?

В ее глазах читается одобрение. Возможно, даже восхищение.

– Никки, тут за тобой кто-то охотится. – Едва различимый шепот. – Я только что это… увидела.

Она хрипло смеется:

– Думаешь, я не знаю? Они сумели выпотрошить такую крупную рыбу, как Джеффри Эпштейн [556]. Я против него гуппи в миске с водой. – Бахвальство из нее так и хлещет. – Я согласна подождать две недели.

Она не спросила меня, считаю ли я, что Лиззи жива. Я не спросила, что говорит муж, когда навещает ее по вторникам, и какими секретами они друг с другом делятся.

Каждый из этих вопросов – камешек, скользящий по поверхности. Как только вопросы прозвучат, мы будем бессильны остановить побежавшую рябь. Все должно идти своим чередом. Это наука. И если, занимаясь наукой, я хоть чему-то научилась, так это тому, что все, что мы делаем, – каждый поцелуй в щеку, каждый щелчок пальцами, каждый запуск ракеты на Марс – порождает волны.

Нужно быть осторожней. Узнать побольше, прежде чем я позволю Николетт Соломон влезть ко мне в душу.

Пронзительный крик в ближней к нам части комнаты обрывает разговоры. Все головы поворачиваются в одну сторону. Охранница – не Миша – слегка приобняла рыдающую пожилую женщину, которая, возможно, прощается в первый раз. Или в трехсотый?

Заключенная, которую она навещает, тоже немолода. Она все еще сидит за столиком, лицо расстроенное. Сестры, решаю я. Одной повезло – другой нет.

Миши нигде нет.

И тут я ее замечаю. Она отводит девочку от автомата, в руках у обеих конфеты. Это заставляет меня лучше думать о человечестве.

Я встаю, чтобы уйти:

– Буду на связи.

– Дам тебе совет, – говорит Никки. – Держись подальше от Шарпа. И не позволяй ему запускать язык тебе в ухо.

Глава 15

За дверью я проскальзываю в женский туалет и запираюсь в кабинке, надеясь, что зоркая камера не заметила наших манипуляций. И что никто не ворвется, чтобы стащить меня с унитаза и отобрать бумажный клочок.

Я разворачиваю его. На первый взгляд он чист. Я провожу пальцем по поверхности. Нащупываю выпуклости.

Шестибитный двоичный код. Могу поспорить, шрифт Брайля. Крошечные, плотно прижатые друг к другу созвездия, которые мне не расшифровать в тюремной туалетной кабинке с надписью на двери: «Внимание: подозрительные тампоны будут изъяты».

Затаив дыхание, я прохожу через металлодетектор. Никто не собирается меня досматривать. Охранницы лают на посетителей, им не до меня, они раздражены, что женщина, принесшая с собой торт в розовом пластиковом контейнере, и другая, одетая так, словно только что отснялась в порно, не удосужились ознакомиться с правилами. Очередь, которую нужно выстоять, чтобы навестить близких, раз в пять длиннее, чем была, когда я приехала.

– Вивиан Буше?

Я резко разворачиваюсь. И не узнаю мужчину, меня окликнувшего, третьего в очереди к металлодетектору. Вероятно, ему потребовалось отстоять не менее получаса, чтобы сюда добраться.

Его лицо трудно забыть, как лицо кинозвезды, имени которой никак не можешь вспомнить. Щеки и подбородок обвисли под тяжестью каждого года из сорока прожитых лет. Или пятидесяти. Ум в глазах – единственный проблеск света.

Может быть, тюремный пастор? Если так, то он напоминает человека, пережившего столько горя, что уже не верит в существование Бога, но еще считает своим долгом делать вид, будто верит.

Мужчина не сводит с меня глаз. Выбирается из очереди, немедленно теряя вожделенное место. Половина выразительности его лица теряется в складках кожи, словно у бассет-хаунда.

– Мы знакомы? – спрашиваю я вежливо.

Он протягивает мне правую руку. Я беру ее. Никаких вспышек камер. На левой у него платиновое кольцо. Я с тоской смотрю в сторону выхода.

Я хочу одного – без происшествий добраться до своего джипа. Клочок бумаги, который передала мне Никки, болтается у меня в трусиках, словно колючая бирка. Я только что миновала торговый автомат с надписью: «Мы не принимаем деньги, вынутые из трусов», а стало быть, все действия с нижним бельем тоже попадают в разряд запрещенных.

Я возвращаюсь мыслями к мужчине, который стоит передо мной и не умолкает.

– Простите, – говорит он, – я был груб. Меня зовут Маркус Соломон. Адвокат. Муж Никки Соломон.

Его не было даже в моем списке предположений. В досье Маркус Соломон выглядит стройным, привлекательным мужчиной, способным занимать руководящую должность.

– Я ее второй гость за сегодня, – объясняет он. – Тюрьма делает исключение из правила одного посещения в день, потому что я выступаю в качестве адвоката. Между нами, это только наполовину правда.

Он слегка улыбается, или мне просто показалось.

– И более того, – продолжает он, – Никки рассказала мне, что вы сегодня придете, и, честно говоря, я до чертиков нагуглился ваших достижений и этих глазастых летающих тарелок.

Я выдаю ему жалкое подобие улыбки, которого он явно добивается.

– Я слышал, как Бубба Ганз препарировал вас в прямом эфире, – как ни в чем не бывало продолжает он. – Не хотел бы я оказаться у него на прицеле.

Он ждет, чтобы я заполнила пробелы. Стала бы защищаться. Я этого не делаю.

– Как прошло с Никки? – не унимается Маркус.

– Это решать ей.

– Экстрасенс, не чуждый этике. Сдержанный. Мне это нравится. Послушайте, вы же поняли, Никки придумала, что Лиззи жива. Черт, может быть, только эта фантазия заставляет ее жить. Она говорит, мать не обманешь. Но и юриста вроде меня обмануть нелегко. Будь Лиззи жива, мои детективы нашли бы ее. Правда в том, что, по статистике, наша с Никки история может закончиться только трагически. Какой-нибудь турист наткнется на останки Лиззи, или кто-то сделает признание на смертном одре. Не уверен, что хочу, чтобы мы с Никки до этого дожили. Знание имеет цену. Вы понимаете.

Я понимаю.

Он внимательно изучает мое лицо, прежде чем положить руку мне на плечо.

– Письмо вашей матери зажгло в Никки безумную надежду, – говорит он тихо. – Я прошу вас быть осторожнее. Возможно, у нее остается шанс подать апелляцию. Но это не сработает, если она будет производить впечатление психически нестабильной. Искать ответы в иных измерениях, если вы понимаете, о чем я.

Я отворачиваюсь к двери, надеясь, что он уловил намек.

– Вы, наверное, удивляетесь, почему я верю ей. Все удивляются. И присяжные бы поверили, если бы понимали про стук в стену.

– Стук?

– Соседка слышала, как-то кто-то колотит в стену. Никки иногда так делала, колотила по стенам кувалдой – не только потому, что их нужно было снести, но и потому, что ей требовалась разрядка. Это был ее вариант боксерской груши. Я предложил ей это, когда мы покупали дом, и ее психотерапевт одобрил. Никки пережила серьезный кризис. На первом курсе трое парней изнасиловали ее на вечеринке. По мнению психотерапевта, это стало причиной ее одержимости сексом. И не только. Ее эскапады изменили мою к ней любовь, но не загасили ее. – Он пожимает плечами. – У меня такое чувство, что, будь вы присяжной, вы бы ее поняли.

Я инстинктивно прячу за спину правую руку, ту, что с пластырем на костяшках. Колотить. Молотить. Что ж, он прав. Возможно, я была бы против вердикта.

– Не припомню, чтобы эти обстоятельства фигурировали в суде, – замечаю я.

– Не упоминались. Адвокат, которого я нанял, считал, что, если у Никки хватало ярости молотить в стену кувалдой, присяжные могли решить, что ту же ярость она выплеснула на ребенка. Понимаете?

Такое ощущение, будто прошлой ночью он стоял под окном моей спальни и смотрел, как я сражаюсь со стеной. Мне хочется думать, что об этом знают только Бридж и мама. Но возможно, я себя обманываю. Секреты передаются, как бумажные носовые платки, и люди, не имеющие к тебе никакого отношения, начинают вытирать ими носы.