Фридрих Незнанский - Контрольный выстрел
— Мой друг! Какое счастье, что вы застали меня дома! А ведь я уже собрался махнуть в Люксембург, я, кажется, рассказывал вам о своем приятеле, который там обосновался? Вот-вот, а тут и вы, какая радость старику! Где вы, мой друг?
После такого и радостного, и недвусмысленно информирующего о неотложных делах приема Саше было не очень ловко говорить старику о своих проблемах, тем более что телефонный аппарат стоял на стойке бара, а бармен, протирая стаканы, ненавязчиво и как бы без особого интереса, искоса поглядывал на непонятного посетителя. А странным действительно было все — от жеваного, словно на помойке найденного костюма до великолепного фингала на физиономии — определенно ручной работы.
Поэтому объяснить что-то подробно по телефону Саша не мог, а сделать это надо было позарез. Вся надежда основывалась на том, что бармен, дай-то Бог, совсем не обязан был понимать по-русски. И в довольно витиеватых, туманных выражениях, поясняя через каждую фразу, что он не может говорить иначе, ибо не один и звонит из кафе, Турецкий сказал, что стал жертвой нападения, случай помог вырваться, и теперь, без документов и денег, он может рассчитывать лишь на немедленную помощь ВДП. Кажется, эта последняя аббревиатура и решила вопрос положительно.
Валентин Дионисьевич, до того слушавший Турецкого не то чтобы с откровенным недоверием, но, вероятно, без всякого почтения к журналисту из России, наверняка пропившемуся и влетевшему в историю, при слове «ВДП» оглушительно захохотал. Отсмеявшись, спросил, где Саша в данный момент бросил якорь. На что Турецкий немедленно ответил, что его действительно сегодня ночью спасли моряки, а один из них находится рядом, и, если Валентин Дионисьевич позволит, тот сейчас объяснит, как сюда попасть, поскольку немецкого Саша не знает, а немец ни фига не сечет в английском.
— Битте, — Саша протянул трубку Фрицу и жестом показал, что надо объяснить…
Фриц с почтением взял телефонную трубку, поздоровался и стал слушать. Затем он, накрыв микрофон ладонью и повернувшись к бармену спиной, стал что-то объяснять, кивая и поглядывая на Сашу. Через минуту он вернул трубку и отошел к бармену, о чем-то заговорил с ним. Пушкарский был серьезен:
— Извините, коллега, я, честное слово, подумал, что у вас обычное, знаете ли, приключение в стиле «гуляй, Вася», но ваш спутник мне отчасти прояснил суть происшествия. Я, правда, не все понял, но чую, что где-то рядом с вами сильно пахнет керосином, а поелику обожаю всякого рода рисковые ситуации, немедленно к вам выезжаю. Сидите в этом баре и никуда не выходите. Полагаю, что появлюсь не позже чем через час.
Турецкий положил трубку и подошел к Фрицу. Тот гостеприимно предложил сесть за столик и показал бармену два расставленных пальца. Тот кивнул и наполнил два больших бокала светлым пивом с плотной шапкой пены. Фриц поставил бокал перед Сашей, приподнял над столом свой, сказав слово, напоминающее «прозит», и сунул нос в пену.
Поскольку говорить было, в сущности, не о чем, да и они попросту не понимали друг друга, пили молча. Саша вдруг вспомнил совет Анатолия Ивановича: попить хорошего баварского пивка. Ну вот, кажется, как в том еврейском анекдоте: Хаима вызвали в КГБ и велели написать письмо дяде в Америку. Он и начал: «Дорогой дядя Изя, наконец нашел время и место написать тебе…» Саша тоже нашел, где пивком побаловаться. Поневоле.
А не могло ли так случиться, что именно от этого, «верного, понимаешь, друга Толи» и исходит вся информация о действиях следователя Турецкого? Ведь однажды являлась такая мысль: что генеральному должно быть важнее — свои или вся эта прокурорская шелупонь? А так как его «свои» наверняка повязаны уголовщиной… да в общем-то нынче ни одна структура не может похвастаться свободой от криминалитета, то сведения о следственно-розыскных действиях Генеральной прокуратуры стоят на рынке действительно недешево.
Потом Турецкий вспомнил, что сегодня должен был прилететь Денис Грязнов. Саша обещал его встретить. Да где уж теперь. Сам едва жив остался… Интересно, а что Равич-то подумал? Наверняка звонил в Москву, сказал, что Турецкий по документам прилетел, но пропал без всякого следа… Ну как тот же Рослов В. З… В Москве, естественно, паника. А может, в этой связи, и не полетел сюда Денис?
Когда шли сюда, в бар, миновали кладбище. Фриц многозначительно показал на него пальцем и сделал такой жест руками, который мог означать только одно: что ж, ему, то есть кладбищу, на этот раз не повезло. Хорошая философская сентенция…
А пиво и в самом деле превосходное. Увидев взгляд Турецкого, высоко оценившего качество напитка, Фриц поднял руку и дважды щелкнул пальцами. Бармен поставил перед ними по бокалу на этот раз темного пива. У него был и другой запах и, естественно, вкус.
Но если главный информатор у новоявленной российской мафии — сам генеральный прокурор, то до чего же мы докатились, братцы?! Вот попробуй сие объяснить да хоть этому Фрицу — он же сочтет Турецкого безумным… Ну ладно, то, что Анатолий — наглец и большой путаник, это понятно. Самодур и подхалим — тоже стоят бок о бок. Что на заказные убийства с его легкой руки стали бросать студентов с юрфака — не просто дурость, а сволочизм, граничащий с преступлением. Мальчишки ломают себе шеи и бросают следственную работу, к чертовой матери. С кем же останемся?
Будь Турецкий главным мафиози, каким-нибудь крестным отцом, да он бы на руках носил такого генерального прокурора…
К бару, увидел Турецкий, неторопливо подкатил большой черный автомобиль. Саша приподнялся и увидел выходящего из-за руля Пушкарского. Вот же артист! Ведь восемьдесят лет, а сам такой танк водит!
Валентин Дионисьевич — высокий, сухощавый, с седой гривой, вошел в бар, слегка пригнувшись в дверях, быстро огляделся, увидел поднимающегося из-за стола Турецкого, его пожилого спутника в вязаной шапочке и, широко раскинув руки, по-русски обнял и трижды расцеловался с москвичом, ясно демонстрируя всем присутствующим свое самое высокое благорасположение к нему. При этом не преминул шепнуть на ухо:
— Однако замечу вам, коллега…
— Это вы про мой фасад? — негромко отреагировал Саша. — Знали б, что внутри творится…
— Догадываюсь… Ну так что, — сказал он, присаживаясь к столу, дружески пожимая руку Фрицу и одновременно отрицательно покачивая ладонью принявшему выжидательную стойку бармену, — немного оклемались, вижу?
— С этим еще не скоро, — усмехнулся Саша. — Валентин Дионисьевич… — Саша изобразил на лице вселенскую скорбь.
— Понятно, коллега, можете не продолжать… — хмыкнул Пушкарский, обернулся к бармену и о чем-то спросил его. Тот ответил. Пушкарский кивнул, положил широкую свою ладонь на руку Фрицу и поднялся, доставая из кармана бумажник. Турецкий встал следом за ним и, направляясь к стойке, где сверкали разнообразными этикетками бутылки всевозможных форм и содержания, спросил:
— Валентин Дионисьевич, не окажете ли вы мне еще небольшую услугу? Точнее, помогите отблагодарить моих спасителей, ну… я хотел бы оставить им сувенир… что-нибудь поприличнее, вот из этого, — Саша провел рукой вдоль стойки. — Дело в том, что сейчас я, как говорится, на нулях, но сегодня же позвоню в Москву и расплачусь немедленно, как вы понимаете… — Ох, как неловко было Саше!
Но изумительный Пушкарский недаром пережил все политические системы и невероятное количество политиков, ему не следовало ничего подробно объяснять. Он лишь кивнул и, обернувшись к Фрицу, что-то сказал. Тот кивнул и подошел ближе. Они перекинулись несколькими фразами, после чего Пушкарский сообщил Саше:
— С вашего разрешения, коллега, я, хо-хо, тоже хочу принять посильное участие с праздновании вашего дня благодарения. И, посовещавшись с одним из спасителей, понял, что эти суровые морские волки из всех существующих напитков предпочитают не джин или виски, не говоря уж о традиционном пиратском ямайском роме, а… сладкий ликер из ежевики. Полагаю, что когда мы присовокупим вон к той золотистой посудине хорошую бутылку «Столичной» в память об одном странном русском, этого им будет вполне достаточно.
Через минуту они уже сидели в просторном салоне машины Пушкарского и ехали вдоль набережной к качающейся вдали невысокой мачте яхты.
С Фрицем распрощались возле мостков. Пушкарский посмотрел на это хрупкое сооружение и не рискнул переходить на борт суденышка. Фриц перешел на яхту, держа сувениры под мышками, и все четверо стариков, сжав ладони, приветливо подняли их над головой. Саша низко поклонился им, прикладывая ладонь к груди, и сел в машину рядом с Валентином Дионисьевичем.
— Понимаете, Саша, — Пушкарский повернул к нему лицо, — вот чтоб вы знали: это самые типичные, нормальные немцы. Терпеть не могут чванливости… как, впрочем, и у нас, где-нибудь в глубинке… Ну давайте-ка, мой друг, остановимся теперь и вы мне расскажете, что с вами произошло. И что это за игра в полицейского оберста?
