Фредерик Дар - Потому что красивый
— Да? — спрашиваю я.
— Меня послала телефонистка, — сообщает гном. — Ваш телефон разъединен, а вас вызывают по линии.
Он говорит по-испански, что меня совершенно не смущает, ибо вы уже заметили: я говорю практически на всех языках. Вначале я не мог квакать ни на каком, но быстро понял, какая это ущербность. Ноешь, как щенок! Тогда я решил научиться изъясняться на всех, дабы не быть принятым за идиому!
— А, хорошо, спасибо, — говорю я, вручая ему никель с изображением Франсиско Франко (Каудильо Испании, мать его).
Он сваливает, я запираю ворота.
— А чтоб его комар забодал! — ругается Мастард. — Что теперь делать с этим старым разбойником? Теперь, когда нас видели в его конуре, и речи нет о парашютировании на газон.
Занимаясь первоочередным, я кладу трубу на рычаг. Тут же заливается звонок. Я снимаю ее снова.
— Вас вызывают, сеньор, — говорит телефонистка.
— Спасибо.
Толстяк вращает глазами, как бы на арене.
— Что происходит? — надрывно артикулирует он.
Некогда посвящать его. Уже чей-то голос заставляет вибрировать чувствительную мембрану и просачивается на стенки моего котелка.
— Мистер Мартин Брахам?
— Он самый! — отвечаю я по-английски.
— Я звоню вам сами знаете по чьему поручению.
— О, конечно.
Мужской или женский голос? Не могу определить.
— Могу ли я подняться к вам наверх?
— Если вы согласитесь подождать минут десять: я спал и сейчас принимаю ванну.
— Естественно!
— Собеседник(ца) разъединяется.
Позволяю себе интенсивно поразмышлять три и две десятых секунды.
Удивительное дело, но Берюрье уважает мою сосредоточенность. Определенность возникает резко и быстро, даже раньше, чем я это осознаю.
— Ладно, слушай, Толстый. Кто-то приехал к Брахаму от тех, кто его нанял. Нельзя упустить такой случай, я попробую сойти за него. Очевидно, если посланец знает его, дело кончено. Только ведь он не любит показываться, может быть, визитер его никогда и не видел…
— Даже если и никогда не видел, ему известен его возраст или нет? Ты и Маэстро — пятнадцать лет разницы, по меньшей мере.
— Неважно, попробуем. Спускай его, как задумано, себе на балкон и спрячь покуда. И быстро, через несколько минут сюда придут…
Папаша активизируется. Он не тянет резину. Он тянет второй нейлоновый шнур и пакует багаж.
Я иду в ванную и затираю фальшивую кровь, щедро разлитую блестящим постановщиком парижского бурлеска.
— У тебя готово? — спрашиваю я Толстяка после непродолжительной бурной деятельности.
Я говорил в сторону и весьма удивлен, что, не получив ответа, обнаруживаю его перед собой в дверном проеме. Вид у него озадаченный.
— Затруднения, Толстый?
— Пойди, Посмотри!
Присоединяемся к дорогому Мартину, который уже вытащен на балкон.
— Откинул копыта? — спрашиваю я.
— Не то, бормочет Пухлый, — смотри!
Он захватывает белые волосы Брахама на затылке, там, где светится и сцинциллирует след дубинки. Александр-Бенуа делает резкий жест. Шевелюра Маэстро остается у него в руке.
— Видел ты когда-нибудь такой великолепно исполненный парик? — спрашивает он.
Сказочно, прямо, как у Фантомаса. Наклоняюсь над новой личностью знаменитого убийцы. Обнаруживаю блондина с короткими редкими волосами чуть-чуть постарше меня. Без руна черты лица выдают его жесткость. Очень широкий лоб, виски любопытно изгибаются, открывая скулы. Срываю накладные брови, лицо Мартина остается неподвижно-ледяным.
— Дай! — говорю я, протягивая руку.
Папаша вручает мне парик.
— Теперь беги к себе, я спущу тебе груз!
Его Величество испаряется, хлопая дверью. Пользуюсь временем, которое ему необходимо для спуска на один этаж, напяливаю парик перед любимым предметом Психеи. Затем кустистые брови. Ей-богу, я весьма представительный Мартин Брахам. Во всяком случае, тот, кто его никогда не видел, а знает только по описанию, не сможет ошибиться: ноу проблем.
Песенка матрасников, высвистываемая в канарской ночи, призывает меня на балкон.
Начинаю спускать приятеля. Тот еще гусь, этот Маэстро! Он на полпути, когда звонят в дверь.
Ускоряюсь.
— Следи, за ним в оба, старина! — рекомендую я.
Закрываю балконную дверь и задергиваю шторы. Спокойствие, отточенность движений придают мне уверенность. Верьте мне или валите в Грецию, но ваш Сан-А держит форму супермена, мои добрые дорогие. Игра требует владения собой. И он жаждет ее! Он возбужден. Он догадывается, что приближаются захватывающие события, страстные. Преддверие подъема. Неожиданное — это как джем на обыденном ежедневном куске хлеба. Контрдерьмо, вот!
Удостоверясь двойным нажатием ладоней, что белые баки обрамляют овал лица, я подхожу к вратам.
Лава шесть
Я должен был догадаться по голосу…
Несмотря ни на что, я удивлен.
Восхитительный и обаятельный, дети мои, педопредставитель.
Хрупкий, задорный, с розовой кожей блондина.
Шаловливые глазки, тонкое лицо, гармоничные черты… Талия (дикой) осы.
Короче, совсем не тот тип посланца, которого ожидаешь увидеть на коврике у порога с инструкциями относительно предстоящего убийства.
Ореховый цвет глаз, пухлые губы, похоже, дающие обещания, которые они способны сдержать.
— Добрый вечер, мистер Брахам, надеюсь, я вам не помешал?
Вежливый молодой человек выпалил мне это с порога, едва я открыл дверь, в доказательство того, что он не знал Мартина Брахама и согласен на предъявителя.
— Вовсе нет, входите!
— Проклятый самолет опоздал на три часа из-за тумана в аэропорту Мадрида.
Ввожу (если можно так сказать) мадемуазель Двупол в «мою» комнату.
— Садитесь. Заказать что-нибудь?
— Нет, спасибо, я выпил в баре, ожидая, когда вы будете готовы.
Смотрим друг на друга. Жаль, что этот фальшивый молодой человек не настоящая девушка, так как это была бы «очаровательная девушка». Природа иногда допускает промахи. Ну, вы же меня знаете? У меня нет привычки восставать против ошибок «стрижено-брито»; я довольствуюсь тем, что сожалею о них…
— Я не сказал вам, что меня зовут Чарли Уэбб? — мурлыкает прибывший, хлопая своими шторками.
— Нет, но вот вы это уже сделали.
Жду, когда этот ветреник пропоет свой куплет. В моем положении надо максимально использовать внимание, иначе рискуешь запачкать кисть в туманной болтовне. Чарли продолжает меня разглядывать. Постепенно ощущаю нарастание планомерного беспокойства в саду моих восприятий. К чему такой глубокий экзамен моей физиономии? Дали ему, что ли, словесный портрет Брахама и теперь у него сомнения?
— Ну и что? — бросаю я с нарочитой небрежностью.
— Извините, — говорит вежливый молодой человек, но одна из ваших бровей прикреплена наоборот.
У меня вдруг в глубине души возникает предчувствие беды.
— В самом деле! — парирую я, косясь в зеркало.
Действительно, второпях я перевернул одну из них, что придает мне клоунское выражение.
Более-менее обретая самоконтроль, я прилаживаю бровь как надо.
— Слишком торопился одеться, — объясняю я.
Чарли продолжает улыбаться.
— Не хотелось бы выглядеть нескромным, но убежден, что без этого вы будете гораздо привлекательнее.
И он жестом показывает на парик. В ответ я строю уклончивую гримасу.
— Может быть, но вы же не сомневаетесь, что при моей профессии необходимо уважать народные предания, у ремесла есть свои традиции.
— Вы часто меняете внешность?
— А вы? — парирую я.
Чарли Уэбб поднимает брови.
— Что, я?
— Вы меняете пол, тогда как я довольствуюсь сменой внешности. Ваше превращение гораздо серьезнее. Как ваше настоящее имя, Чарли? Шарлотта?
Повышаю тон из-за того, что мой визави поспешно пытается изобразить возмущение.
— Не протестуйте! Я буду называть вас «дорогой месье», если вам это так необходимо, но при условии, что вы позволите мне испробовать вкус ваших губ. Этот в высшей степени превосходный рот выдает вас больше, чем известные деликатные округлости, кстати, грешно их так зажимать. Не увечьте себя, моя дорогая.
Какой-то момент избегаем смотреть друг на друга. Что-то новое тревожит нас и связывает. Смутное ощущение, которое за несколько минут раскрыло мне секрет обаяния «визитера». Инстинкт — это здорово! Веяния — разоблачители! Волны — ударные! Безрассудная плоть имеет свои рассуждения, которых рассудок не знает. Она познает истину через осмос, посредством взаимного проникновения.
В соседнем номере бухие немцы пытаются продолжить новогоднее празднество. Вечный шум океана создает ритм ночи. Ничего нет более назойливого, безнадежного, агонизирующего, чем это туда — обратно водяной массы. Море кажется отступающим в бесконечность, как если бы оно только что покорилось суше. Его усмиряет глубокое послушание. Нарастает неустойчивое состояние затишья, нерешительного бормотания волн. И затем вдруг снова взлет, создающий скачущую ярость. Они вздымаются с гривами по ветру в казачьей атаке…
