Фредерик Дар - Потому что красивый
— Да, в то время как!
— Ах, так, ну а можно поинтересоваться, кто счастливый бенефициант твоих устремлений?
— Догадайся!
— Нет, я сделаю как ты, приятель: придержу язык для лучшей цели!
— Немного упорства, какого черта!
— Кое-кто из обитательниц гостиницы?
— Не-а!
— Кто-то извне?
— Точно, старина.
— Кроме визитера, о котором предупредили… я не представляю никого другого.
— Горячо!
— Эй, пардон, это не он самый?
— Влез в огонь! Обожжешься!
— Он?
— Душой и телом!
— Он!!!
— Ага, и через миг я собираюсь вновь накрыть на стол и даже быстрее, чем немедленно.
— Но… Сана! Вот дерьмо! Это совершенно невозможно! Ты, он… вы! От такого расклада я могу сразу получить дистрофию простраты! Не говори мне, что здесь на Канарах у тебя перекрутились гормоны! Что они сдвинули тебе по фазе секрецию! Ты не повторишь историю Хловиса, хмыря, который сжег то, что позолотил! Малый, вроде тебя, не может с вечера до завтрашнего утра играть в скачущую газель! Не говори мне, что ты осуществляешь «лунный запуск», что делаешь «пробой подола рубашки», что…
— Созвонимся позже! — прерываю я резко.
Возвращаюсь в постель, где «Чарли» покоится в отключенном состоянии, но готовый немедленно возвратить мне аппетит, буде понадобится.
— Вас не затруднит, дорогая, сменить имя? — мурлычу я, целуя ее источник мучительных стонов. — А то я чувствую себя слегка растерянным, занимаясь любовью с неким Чарли.
— Окрестите меня заново, — отвечает обожаемое создание.
— О’кей, тогда я начну считать с нуля и возобновим все, начиная с самого начала. Ева вам нравится?
— Превосходно.
— Почему вы замаскировались под юношу?
Она гладит сладострастным жестом мое потное плечо.
— А почему вы надели парик, Мартин?
Ага, не стоит слишком сбиваться с пути. Наши любовные игры не заставили ее забыть о главном… истинная Ева.
— Поговорим? — предлагает она. — Ибо, по правде говоря, я не только для «того самого» сюда приехала.
Она смеется. Коралловые зубки блестят так, будто искры срываются с губ.
— Мне нравится, что «то самое» произошло до деловых разговоров, сердечко мое, — уверяю я, продолжая прогуливаться по ней руками, глазами и губами.
— Это было неожиданно, — подтверждает она. Тем большим было удовольствие. Хорошо, я слушаю вас.
Поверьте, трудновато перейти от наслаждения к разговору о делах. Некоторые женщины испускают флюиды, которым невозможно сопротивляться. Они сами суть «любовь»! Приближение к ним приводит вас в состояние действия. Бесполезно уточнять, но Ева принадлежит к этой возвышенной категории.
От их обаяния можно спастись, только насладившись. Гомеопатический метод! Вылечиться от желания наслаждением!
— Мартин — это произойдет на следующей неделе!
Хрясь! Подайте мне мочалку! Одной фразой я вышиблен из кайфа. Послан в штопор.
Соломки мне!
— Ах, вот как?
— Точнее, в следующую среду.
Воздерживаюсь от некоторых вопросов, которые муравьятся в башке. Главное — не делать ненужных движений. О чем можно спросить? О чем нельзя? Тайна! Будущее за теми, кто умеет экономить слюни. Кваканье — это потеря энергии. Разговор — это кровотечение. Он ослабляет. Надо быть скупым на рассусоливания, если хочешь дойти до цели целым!
— Но до среды есть одна проблема, дорогой… Должна быть решена деликатная проблема.
— Узнать ее — это уже вступить на путь ее решения.
Она не может отказать себе в удовольствии запустить в меня лапку на предмет углубленного исследования. Большая весенняя побелка. Вот-вот приступим к действию. Но нам мешают профессиональные заботы. Чуть-чуть.
— Мартин, все произойдет в среду во время вечернего приема, который устраивает семья знатных испанцев Нино-Кламар в своей летней резиденции на той стороне острова, около площадок для гольфа. Необходимо, чтобы вы добились приглашения на этот вечер.
Размышляю. Сегодня суббота. Значит, у меня полных три дня, чтобы стать другом детства этих аборигенов. Если, конечно, я решусь продолжать играть роль убийцы!
И внутренний голос говорит мне, что я решусь и довольно скоро. Ох и любопытен же ты, Сан-Антонио! Интроспектор полиции, а?
— Отлично, — Говорю я, как будто нахожу вполне естественным требование «заказчиков». — Сделаю как можно лучше. И потом? Предположим, что вы приглашены…
— Я буду приглашен.
— Во время приема вам укажут… клиента!
Это надо слышать, чтобы поверить в такие хитроумности, не так ли?
— Не раньше? — теряюсь я.
— Нет, не раньше!
— И кто же меня предупредит?
— Не знаю. Могу только сказать, что «мишень» будет вам указана в удобное время.
Вкладываю пять пальцев левой руки в пять пальцев правой и дую на них, будто надеясь охладить пыл моего положения.
Ева наблюдает за мной с интересом, может быть, и с насмешкой. Затем смотрит на карманные мужские часы и вздыхает:
— Мне пора ехать.
— Вы уедете с Тенерифе?
— Увы! Туда-обратно. Я просто курьер, Мартин. И поручение, несмотря на его важность, было приятно исполнить.
Она одевается, не сводя с меня глаз.
— Вы обещали мне ночь любви, — возражаю я. — Строго говоря, она еще не закончилась!
— Я не обещала вам непрерывной ночи, дорогой. Мы закончим ее потом. Признайтесь, что это был неплохой задаток?
Вот циничная беспутница.
— Суммируя, — говорю я, — моя миссия очень проста: познакомиться с Нино-Кламар, добиться приглашения на фиесту в среду. И ждать, когда кто-то из приглашенных нашепчет мне на ухо в течение вечера имя другого приглашенного, которого я должен уничтожить!
— Действительно, невозможно сделать более наираспонятнейшего[7] резюме.
— Вы так говорите, будто мы еще увидимся, Ева. Только я не знаю ни вашего имени, ни адреса.
Она приближается, целует меня.
У ее поцелуя вкус дикого фрукта.[8]
— Доверьтесь провидению, Мартин.
— Легко сказать.
— И еще легче сделать: надо только подождать.
Она повторяет с долей ностальгии:
— Ждать… Вы мне очень нравитесь, Мартин. И, поверьте, это не банальный комплимент. Так приятно будет закончить нашу ночь! До свидания…
На этот раз она не целует меня. Она знает, что поцелуй, чтобы сохранить свое достоинство, никогда не должен быть прощальным. Так что она уходит просто, не теряя времени на сладостные взгляды.
Я невольно дергаюсь, чтобы последовать за ней в коридор. Хочется еще раз взглянуть на нее. Полюбоваться фальшивым мужским силуэтом. Убедиться, что мне это не приснилось, как говорится в компетентных книгах.
Но опять в который раз квакает бигофон.
Толстяку, натурлих, не терпится. Заметьте, его можно извинить!
Снимаю трубку.
— Ну что там, пожар, что ли? — рявкаю я.
— Нет, конечно, но ситуация, тем не менее, серьезная, — отвечает мне Мартин Брахам.
Лава семь
Переступив порог, первой я вижу лежащую на полу Берту. Непрезентабельную! Вызывающую беспокойство, я бы сказал! Высоко задранная юбчонка, фиолетовое лицо, будто она приняла добрую кварту вина. Неподвижная. Жировые валики колышатся на чудовищных лыжках. Заметьте, валики не являются отличительным знаком этой доблестной матроны. Они есть у одиннадцати дам из десяти. По мнению моего приятеля-дерматолога, у Венеры Милосской они тоже есть. Милос, который, как вы знаете, был весьма галантен, не воспроизвел их на статуе, но мой приятель-врачеватель формален на сей счет: исходя из морфологии модели, у этой головки с островка тело было попухлее. Но я отвлекся, а вы, любопытные, как кривые сороки, вы тут чешете проборчик, не зная, что происходит!
Перешагиваю через Берту, чтобы наткнуться на Толстяка. Лежит в том же виде, что и его краля. Рыло у Берю прямо свекольное. Только нет задранной юбки! Пальпирую его физию. Надеюсь, он не откинет копыта, заставив меня исходить слезами! Нет у меня сил ещё раз изображать отчаяние! Печаль — это как алкоголь. Можно излишествовать, но не сделать привычкой, а то крыша поедет и кукла скуклится.
Сердце Толстяка тускло трепыхается. Выпрямляюсь, растерявшись, ибо только что замечаю Мари-Мари в двух метрах на канапе. Мартин Брахам массирует ей виски, используя мокрое полотенце.
У наемного убийцы башка заметно помята. С синяками везде понемногу. Шишки торчат на куполе, делая его похожим на морскую мину.
Поскольку без парика я видел его недолго, мне необходимо определенное время, чтобы отождествить его. Решительно, он мне гораздо меньше нравится в реальном облике. Если ему доведется состариться, возраст будет ему к лицу. Таких мужиков много. Рохли, затурканные, извращенные, у которых капают года едва-едва, размывая их понемногу, сглаживая острые углы. Они становятся из готических римскими развалинами, более гармоничными, величавыми. В общем, износ их облагораживает.
