Линкольн Чайлд - Книга мертвых
– Синьора желает поужинать? – начала было монахиня, приподнимаясь со стула, но вошедшая оборвала ее таким резким жестом, что она тут же закрыла рот и уселась на свое место.
* * *В своей маленькой, просто обставленной комнате Констанс Грин яростно сорвала с себя пальто и быстро прошла в ванную. Склонившись над раковиной, заткнула сливное отверстие и включила горячую воду. Когда в раковину набралось достаточно воды, Констанс сняла шарф и посмотрелась в зеркало. Под шерстяным шарфом был еще один – шелковый, насквозь пропитанный кровью. Девушка осторожно его размотала, внимательно осмотрела пораненное место, но почти ничего не увидела: ухо и щека были покрыты запекшейся кровью. Опустив в воду мочалку, она выжала ее и осторожно приложила к щеке, потом прополоскала и снова приложила. Через несколько минут ей удалось почти полностью оттереть кровь и как следует осмотреть место пореза.
Рана была не такой глубокой, как показалось вначале. Скальпель рассек ухо, но едва задел лицо. Она осторожно коснулась пореза пальцами – края оказались удивительно ровными. Все оказалось не так страшно, хотя крови из нее натекло, как из свиньи. Может, даже шрама не останется.
Шрам! Она чуть не расхохоталась и бросила окровавленную мочалку в раковину. Потом наклонилась и стала рассматривать свое отражение в зеркале. Лицо ее похудело и осунулось, глаза ввалились, губы потрескались.
В романах, которые она читала, погоня описывалась как не слишком обременительное дело. Герои преследовали друг друга по всему миру, успевая отдохнуть, как следует поесть и привести себя в порядок. В действительности же это было чрезвычайно изматывающее занятие. Она почти не спала с тех пор, как напала на его след в музее, почти ничего не ела и выглядела просто страшилищем.
В довершение ко всему внешний мир оказался настоящим кошмаром – шумным, хаотичным, жестоким и враждебным. Он был совсем не похож на уютный, предсказуемый и высоконравственный мир художественной литературы. Большинство людей, с которыми ей пришлось столкнуться, были злыми, корыстными и недалекими – ей просто не хватало слов, чтобы как следует описать всю их порочность. Кроме того, погоня за Диогеном оказалась дорогим удовольствием: из-за отсутствия опыта, из-за постоянно возникавших непредвиденных расходов и из-за того, что ее часто обманывали, сумма ее расходов за последние сорок часов составила почти шесть тысяч евро. У нее осталось всего около двух тысяч, и взять деньги было негде.
Она преследовала его целых сорок часов, ни на минуту не выпуская из виду. Но ему в конце концов удалось ускользнуть. Его рана вряд ли помешает ему двигаться дальше – наверняка она такая же пустяковая, как и у нее. Она не сомневалась, что потеряла его след навсегда – уж он-то об этом позаботится. Он сменит облик и направится в укромное место, которое наверняка приготовил на такой случай много лет назад.
Она чуть не убила его – причем дважды. Если бы у нее было другое оружие… если бы она умела стрелять… если бы на долю секунды раньше нанесла удар скальпелем… он был бы уже мертв.
Но он ускользнул. Она не использовала свой шанс.
Констанс вцепилась в край раковины, пристально вглядываясь в свое отражение в зеркале. Она не сомневалась в том, что его след оборвался. Он поедет на такси или поезде, полетит на самолете, пересечет десяток границ, исколесит вдоль и поперек всю Европу, после чего осядет наконец в том месте и в том обличье, которое давно уже тщательно приготовил. Констанс была уверена, что он не покинет пределы Европы, но толку от этой уверенности было мало. Чтобы найти его, понадобится целая жизнь – и даже больше.
Жизнь – это все, что у нее осталось. И когда она найдет его, то сразу же узнает. Он прекрасно замаскировался, но никакой маскарад не сможет ее обмануть. Она слишком хорошо его знает. Он может полностью изменить свою внешность – изменить лицо, одежду, голос, жесты. Но две вещи останутся неизменными – его осанка и его запах. Второе было даже более важным. И именно об этом Диоген наверняка не подумал. У него был особый запах, и Констанс прекрасно его помнила – странный, опьяняющий аромат лакрицы, к которому примешивался острый и тяжелый запах железа.
Целая жизнь… Ее охватило такое отчаяние, что она покачнулась и крепче вцепилась в край раковины.
Не оставил ли он перед своим поспешным бегством какой-нибудь ниточки, за которую можно было бы ухватиться? Но чтобы проверить это, придется вернуться в Нью-Йорк, а к тому времени его след окончательно остынет.
Что, если попытаться припомнить какую-нибудь неосторожную фразу, брошенную им в ее присутствии? Нет, это маловероятно – он был слишком предусмотрителен. Но ведь он мог и потерять бдительность, зная, что она все равно умрет…
Констанс вышла из ванной и присела на край кровати. Собравшись с духом, постаралась мыслить предельно четко и вызвала в памяти их первые беседы на Риверсайд-драйв, 891. Это было очень тяжело и так больно, словно отдирали присохшую повязку от свежей раны, однако она заставила себя вспомнить все до мельчайших подробностей – первые фразы, которыми они обменялись, слова, которые он шептал ей на ухо. Но ничего существенного припомнить не удалось.
Затем она перебрала в памяти их последнюю встречу, книги, которые он ей принес, его декадентские рассуждения о чувственной жизни. Опять ничего, ни одного намека на то, где могло находиться его убежище. «В моем доме – моем настоящем доме, который мне очень дорог, – есть библиотека…» – кажется, именно так он говорил ей тогда. Или это тоже было циничной ложью, как и все остальное? А вдруг в этих словах все же есть крупица правды? «Я живу у моря. Я могу сидеть в той комнате, погасив свечи, слушать шум волн и представлять, что я ловец жемчуга…»
Библиотека в доме у моря. Не слишком много. Она несколько раз повторила про себя сказанные им тогда слова, но он оказался очень предусмотрителен и не сообщил о себе ничего конкретного, кроме преднамеренной лжи вроде тех шрамов, которые якобы остались после попытки самоубийства.
Шрамы, самоубийство… Констанс поняла, что все это время старательно избегала воспоминаний о том единственном событии, которое могло хоть как-то помочь установить местонахождение Диогена. Но она ничего не могла с собой поделать. Думать о тех последних часах, которые они провели вместе, о том, как она отдалась ему, было почти так же больно, как в первый раз читать то письмо…
Но Констанс удалось взять себя в руки. Она медленно легла на постель и, глядя в темноту, припомнила каждую мельчайшую деталь.
Она вспомнила, что в тот момент, когда страсть уже почти полностью завладела им, он прошептал ей на ухо стихи. Он прочитал их по-итальянски:
Ei s’immerge de la notte
Ei s’aderge in vеr’le stelle.
Констанс знала, что это стихотворение Карлуччи, но никогда не изучала творчество этого поэта. Возможно, именно сейчас следует наверстать упущенное.
Она села и сразу же сморщилась от неожиданно резкой боли в ухе. Вернувшись в ванную, тщательно обработала рану, нанесла на нее мазь, содержащую антибиотик, и налепила пластырь, постаравшись, чтобы он был не очень заметен. После этого разделась, быстро приняла ванну, вымыла голову и надела чистую одежду, а мочалку, полотенце и испачканное кровью платье сунула в мешок для мусора. Потом убрала в чемодан свои туалетные принадлежности, взяла чистый шарф и повязала на голову, прикрыв порез. Застегнула чемодан, перетянула его ремнями, взяла в руку мешок для мусора и спустилась в холл. Все еще сидевшая за стойкой монахиня взглянула на нее испуганно.
– Синьора, вам что-то не понравилось?
Констанс открыла бумажник.
– Quanto costa? Сколько я вам должна?
– Синьора, если вам не понравилась комната, мы можем предложить вам другую.
Констанс вынула из бумажника мятую купюру достоинством сто евро и положила на стойку.
– Это слишком много, ведь вы даже не переночевали…
Но Констанс Грин уже открыла дверь и скрылась в холодной дождливой ночи.
Глава 74
Два дня спустя Диоген Пендергаст стоял на носу трагетто, рассекавшего вздымающиеся синие воды южной части Средиземного моря. Судно проплывало мимо скалистого мыса Милаццо, увенчанного маяком и разрушенным замком. За ним виднелись огромная выпуклость Сицилии, утопающей в вечернем тумане, и голубой силуэт вулкана Этна с поднимающимся над ним столбом дыма. Справа вздымался темный хребет Калабрии. Место, куда он направлялся, находилось далеко, очень далеко в море.
Огромный оранжевый глаз солнца только что скрылся за мысом, отбрасывая на воду длинные тени и золотя развалины древнего замка. Судно направлялось на север, к Эолийским островам – самым отдаленным из средиземноморских островов, обители четырех ветров, как считали древние. Совсем скоро он будет дома.
Дом. Он несколько раз повторил про себя это слово, испытывая одновременно радость и горечь. Что оно означает? Убежище, место уединения и покоя. Он достал из кармана пачку сигарет, зашел в каюту на палубе, прикурил и глубоко затянулся. Он не курил уже больше года – с тех пор как был дома в последний раз, – и никотин помог ему собраться с мыслями.
![Линкольн Чайлд - Доведенный до безумия [Gaslighted]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)