Фридрих Незнанский - Оборотень
— Это Восточная Латвия. Латгальцы — те же латыши, но только они раньше попали под славянское иго. Сначала нас душили поляки, потом русские.
— Давайте пока оставим национальный вопрос, поговорим о политике. Как вы пришли в политику?
— Национальный вопрос трудно оставить, поскольку в политику я как раз пришел через национальное движение.
— Но вы росли в обычной советской семье, отец ваш, как я знаю, был подполковником Советской Армии…
— Если бы многие латыши не были офицерами, мы не смогли бы создать свою армию.
— То есть советские военнослужащие латышской национальности так запросто стали военнослужащими в независимой Латвии?
— Не все, конечно, только патриоты. Но я не военный, мне трудно говорить об этом.
— Хорошо; итак, как вы попали в национальное движение?
— Во времена Андропова я был студентом; у нас образовалась группа думающих молодых людей. Мы думали о свободе и однажды на 23 февраля расклеили в городе соответствующие листовки. Однако среди нас нашлись и предатели. Был один агент КГБ, к сожалению, до сих пор мы знаем только его кличку.
— Но ведь архивы КГБ Латвии остались у вас?
— Многое осталось, но многое таинственно исчезло.
— Давайте вернемся к вашей судьбе. Вас посадили в тюрьму?
— Нет. Мне повезло, и — буду откровенен — мне помог отец. Впрочем, его военная карьера после таких событий закончилась. Меня долго таскали в КГБ, допрашивали, но в конце концов ограничились тем, что исключили из университета. Правда, никуда не брали на работу… Сами понимаете — у меня оставалась только одна дорога: из мальчишки-романтика становиться настоящим борцом за свободу.
— А другие члены вашей группы?
— Несколько человек посадили, двое эмигрировали, судьба остальных напоминала мою. Сейчас одни занимаются бизнесом, другие работают в науке. В общем — жизнь продолжается.
— Очень интересно. Знаете, а ведь один ваш сокурсник живет сейчас в Москве. Может быть, мы еще раз встретимся за этим столом втроем, вы вспомните молодость…
— Я не нуждаюсь ни в каких встречах! Прекратите съемку, — почти выкрикнул Петровс, почему-то утратив акцент.
Экран потух, и Турецкий обратился к Глебу:
— И что было дальше?
— Латыш немного пошумел, а Алена пообещала скомпоновать более спокойную пленку, показать ему, может быть, что-то доснять. Он долго отказывался, потом она обещала съездить в Ульяновск, что-то узнать там для него; я к разговору не прислушивался, сматывал кабели, ну и все такое. В Ульяновск она действительно ездила, потом в Ригу. Дня через два после того, как Петровс уехал, они приходили в студию вместе с этим Гринбергом, пленку смотрели. Тот то смеялся, то плевался, а уходя сказал что-то примерно такое: «Большинство этих деятелей как были, так и остались или фашистами, или красными стрелками. Вот только не возьму в толк, в чем разница». Вот, собственно, и все.
— Попробуйте все-таки вспомнить, чего он от нее хотел в Ульяновске?
— Помнить-то я помню, да ерунда какая-то: они про коз говорили.
— Про коз?!
— Ну да, все «козочка» да «козочка». Бред, в общем.
— Понятно, — только и сказал Турецкий. — А кто еще присутствовал при записи?
— Пока запись шла — осветители еще были, двое. А потом — то один заглянет, то другой. У нас же проходной двор. Максим Сомов здесь толокся. Этот рекламный мальчик. До чего противный, — Глеб даже поморщился. Ему, поклоннику таланта Ветлугиной, было особенно неприятно, что она выбрала себе в друзья этого скользкого типа. — Потом Асиновский с приватизатором ждали, когда Алена освободится. Приватизатор — это Придорога. Он еще чуть всю аппаратуру мне не свалил.
Турецкий хотел еще о чем-то спросить Глеба, но тут зазвонил стоявший на столе телефон. Это была Лора.
— Саша! — игриво сказала она. — Что ты делаешь?
— Извините, — ответил Турецкий сухо. — Идет совещание.
— А ты скажи мне, что ты меня любишь, и я повешу трубку. Ну, господин комиссар!
— Извините, — повторил Турецкий и разъединился. Когда через минуту телефон зазвонил снова, Турецкий даже не стал подносить трубку к уху. Он просто приподнял ее и опустил снова.
18.00. Рекламное агентство «Пика»Никакого желания встречаться еще раз с «петюнчиком», как назвал Максима Снегирев, у Турецкого не было. Он не верил в то, что рекламный мальчик сможет, а главное, захочет помочь следствию. Александр Борисович уже после их первой встречи пришел к выводу, что единственное, чего хочет Сомов, — это выйти сухим из воды. Выглядеть чистеньким мальчиком в то время, как все вокруг барахтаются в дерьме. К сожалению, в таком случае очень трудно не запачкать костюмчик.
Турецкий приехал в «Пику» уже под самый конец дня. Катя собиралась домой — на столе стоял ее кожаный рюкзачок.
— Вы к Максиму? — спросила она, подняв на Турецкого тревожный взгляд. А когда Александр Борисович утвердительно кивнул, сказала: — Вы так его испугали в прошлый раз…
Турецкий только пожал плечами. Он бы хотел испугать этого пройдоху навсегда, да только этого не позволяла профессиональная этика.
Когда Турецкий открыл дверь кабинета, Максим стоял у окна и смотрел вниз на расстилающуюся перед ним Москву. Он не повернул головы на шум открывающейся двери, и, только когда Турецкий сказал: «Максим Евгеньевич, добрый вечер», обернулся на вошедшего. Его красивое лицо исказила гримаса какого-то сильного чувства, не то страха, не то злобы. Правда, через миг оно снова приняло свое обычное приветливое, хотя и чуть насмешливое выражение.
— Добрый вечер, господин следователь, — сказал он тоном героя из американского детектива. — С чем пожаловали?
— Да вот хочу спросить вас кое о чем, — в тон ему ответил Александр Борисович.
— Я уже рассказал все, что знаю, — развел руками Максим. — Но если есть еще вопросы, что ж, с удовольствием на них отвечу.
— Вам известно, зачем Ветлугина летала в Ульяновск?
— В Ульяновск? — недоуменно переспросил Максим, как будто слышал об этой поездке впервые.
— Да, — подтвердил Турецкий и нарочито удивился: — Разве вы не слышали об этом?
— Да, Алена что-то такое говорила, — томно ответил Максим. — Но вы знаете, я не очень следил за ее передвижениями. У меня столько работы в «Пике», что не до чужих дел. Конечно, мы были с ней друзья, но она работала на телевидении, я — в рекламе… Иногда наши интересы пересекались, я давал ей интервью, кстати, выручил ее…
«Скоро он скажет, что вообще был знаком с Ветлугиной только шапочно», — с отвращением подумал Турецкий.
— Но вы слышали, что она летала в Ульяновск?
— Да, что-то слышал.
— Вам известно, что она искала женщину по кличке Козочка?
— Женщину? По кличке Козочка? Понятия не имею! — в глазах Максима промелькнула усмешка, очень не понравившаяся Турецкому.
— Подумайте, — серьезно повторил он.
— Чего тут думать! — Максим, как показалось Александру Борисовичу, едва сдерживался, чтобы не расхохотаться ему в лицо. — Понятия не имею! О чем вы спрашиваете, гражданин следователь? О женщине по кличке Козочка. Это что, уголовница какая-то? На кой черт она Алене?
— Хорошо, — сухо оборвал его веселье Турецкий и спросил вовсе не то, что собирался: — Вы могли бы назвать имена тех на канале «3x3», кто за спиной Ветлугиной сотрудничал с Асиновским. — Он чуть не добавил «И оказался такой же продажной шкурой, как и ты».
— Ну, я не знаю… — снова замялся Максим, — я на телевидении так, сбоку припека… Ну были какие-то мелкие личности…
— Куценко? — подсказал Турецкий.
— Ну, да, кажется, Куценко, — кивнул Максим.
— Хорошо, и последний вопрос. Вы не думаете, что убийство Ветлугиной может быть как-то связано с партией Национальной гордости?
— А вот это может быть, — оживился Максим. — Они же просто фанатики. В этом лично я был уверен с самого начала.
— Но на допросе в ночь убийства вы сказали, что убеждены в том, что убийца — известный киллер, у которого Ветлугина накануне брала интервью?
— Да, я это говорил, — кивнул головой Максим. — И одно не противоречит другому. Националисты могли действовать руками этого Скунса. Наняли его. Это случается.
— Вы ведь присутствовали на записи интервью со Скунсом. — Турецкий утверждал, а не спрашивал.
— Да.
— И у вас сложилось мнение, что он сможет, если получит заказ, спокойно пойти и убить Ветлугину? Кажется ли это вам психологически достоверным?
— Конечно, — кивнул Максим, — отвратительная беспринципная личность. А возможно, и садист, которому нравится процесс убийства. Такие-то и идут в киллеры. По зову души, так сказать.
И он скорчил презрительную гримасу. «А ты куда подался по зову души, подонок?» — подумал Турецкий.
Больше он ни о чем не стал спрашивать Максима Сомова. Теперь он был уже совершенно уверен в том, что сказать правду этот «петюнчик» может только по ошибке. А еще подумалось: «Жаль, Снегирев не слышал своей отменной характеристики».
