Бумажные души - Сунд Эрик

Шварц в третий или четвертый раз запустил запись. Наушники с шумоподавлением ликвидировали все посторонние звуки, отчего собственные мысли становились слышнее.

Голос Жанетт звучал глуше, чем в реальности.

“Допрос Рикарда Стрида, 910825-0674. Допрос проводит Жанетт Чильберг, комиссар уголовной полиции. Ассистент: инспектор Йимми Шварц”.

Когда они проезжали Носборг, Шварц бросил взгляд на высотки, выстроившиеся вдоль дороги, – штампованные бетонные коробки. Не верилось, что помпезный густавианский замок Стурехувс не так уж далеко отсюда. Несколько лет назад Шварц был там на ужине по случаю дня рождения, устроенном в духе восемнадцатого века.

“Рикард… Расскажите, пожалуйста, что произошло после того, как вы с Йонни пили водку в столовой”.

Ну и жратва там была, вспомнил Шварц. Фазан, французские соусы, суфле из чернослива.

“Я вышел отлить, а когда вернулся, его уже не было, и я тоже ушел. Увидел, как он гонится за каким-то парнем, и побежал за ними к парковке… Потом они скрылись под мостом, а еще потом раздался выстрел. Я побежал туда, увидел Йонни. У него все лицо было разворочено, а тот, другой парень, куда-то свалил. Поэтому я просто подобрал пистолет Йонни и побежал.

Вы видели мужчину, которого преследовал Йонни?

Высокий и худой.

Возраст? Внешность?

Не знаю… Кепка у него была. Может, борода. Да, была борода.

Какого цвета?

Темно-русая, вроде того.

Возраст?

Говорю же – не знаю.

Можете описать в общих чертах?

Ну да… Где-то от тридцати до шестидесяти”.

Шварц отметил, что Стрид пребывал в паршивом настроении – наверное, из-за адского холода в фургоне. Стрид то и дело шмыгал носом, и было слышно, как он хлопает себя по бокам, чтобы согреться.

“Высокий худощавый мужчина, возраст – между тридцатью и шестьюдесятью, темно-русая бородка. Правильно?

Да, где-то так. И кепка еще.

Опишите кепку.

Просто кепка. Какая-то темная.

А другая одежда?

Не могу сказать… Короткие штаны, кофта… Нет, не могу точно сказать. Во всяком случае, что-то темное.

Итак, Рикард, Йонни Бундесона застрелили не вы?

Вот уж нет”.

Шварц нажал на паузу и исправил грубую ошибку: вместо “Йонни” он случайно написал “Рикард”. Шварц вздохнул и снова запустил запись.

“Какие наркотики вы продаете? Героин, амфе-тамин, траву, таблетки? Вам случается ссориться из-за денег?

Я не буду отвечать на этот вопрос”.

Шварц отметил в записи, что молчание длилось десять секунд. Потом Жанетт задала очередной вопрос.

“Вы не знаете, кем мог быть этот парень с бородой и в кепке?

Понятия не имею.

Клиент?

Нет… Или, я… Может, Йонни и был дилером, а я – нет”.

Йонни больше не дилер, подумал Шварц. Трудно что-то продавать, когда тебе полголовы снесли.

Инспектор уголовной полиции Йимми Шварц снял наушники, и внешний мир вернулся к нему глухим шумом шоссе.

Жанетт Чильберг смотрела в окно. За слоем серой пыли и трещиной, оставленной камнем, плыло небо, на котором не было и следа светового загрязнения, как бывает над районами высотных домов. Здесь небо было усеяно звездами, и белый свет делал рельефными луга, озера и перелески. В тонкой полоске над чернотой пейзажа висела холодная луна.

За окном потянулись окраины Салема; машина катила вдоль выстроившихся рядами, похожих на коробки построек. Колесо попало в выбоину на асфальте, и машину тряхнуло, отчего стало ясно: они въехали в другой мир. В мир, где не принято растрачивать деньги налогоплательщиков на общегородские нужды.

Проехали мимо спортплощадки с ржавыми футбольными воротами без сетки; уличный фонарь освещал стену стоявшего рядом таунхауса. Кто-то написал на ней “Ненавидим всех”.

Без восклицательного знака, подумала Жанетт. Короткой летней ночи не хватает на крик о помощи, она может вместить лишь усталую констатацию факта.

Ненавидим всех.

Молчание нарушил Шварц.

– Черт, ну и депресняк тут.

И это тоже констатация, к которой нечего прибавить. Машина повернула к Салему; Шварц продолжил светский разговор:

– Кажется, отсюда до города далеко… Сколько? До Стокгольма – километров двадцать пять?

– Двадцать восемь километров, – уточнила Оливия, поворачивая на перекрестке налево.

– И еще тысяча – в уме, – проворчал Шварц. – Наверное, отсюда до Стокгольма кажется дальше, чем от Кируны.

Дорога сделала крюк, по одной стороне тянулся лес, по другой – одинаковые виллы из красного кирпича, выстроенные в семидесятые годы. Потом строения стали реже, а деревья – чаще.

– Вон там. – Олунд указал на уличный фонарь на разворотном кругу.

В конце улицы, перед маленькой виллой, стоял черный внедорожник, посеревший от летней пыли; левее разворотного круга угадывались гаражи и очертания нескольких автомобилей. Машина полицейских въехала на парковку, и белый свет фар мазнул по кустам отцветшей сирени на обочине.

Возле дома стоял еще один внедорожник, такой же, как первый, только этот блестел в свете фонаря свежей лакировкой. Лейф и Магган Веттергрен, подумала Жанетт.

Две машины класса “люкс” стоят рядом, в краях, откуда до люксовых вещей тысячи миль.

– Значит, вы не знали, что дочь Йонни Бундесона Клара живет в трейлере?

Маргарета Веттергрен сидела за кухонным столом напротив Жанетт, сложив на груди пухлые пальцы.

– Нет, не знала, – с невинным видом ответила она. – Трейлер не место для ребенка… Это просто кошмар, что сегодня произошло!

Румяная, с гладкой кожей женщина в белокурых локонах, сидевшая напротив, казалась Жанетт каким-то херувимом, мальчуганом пятидесяти пяти лет. Зато Лейф Веттергрен походил на гранитное изваяние. Серым его лицо казалось не только из-за щетины и цвета кожи; само выражение было пустым. Лейф сидел рядом с женой. Их несходство, и не только внешнее, бросалось в глаза. Говорила Магган. Лейф же, как положено скале, хранил молчание.

Кухня, да и весь дом, произвели на Жанетт тяжелое впечатление. Затхлая отрыжка восьмидесятых отдавала красным вином, сигаретным дымом и слишком крепкими духами. Кухня как две капли воды походила на бесчисленные кухни из юности Жанетт, если не считать того, что у Веттергренов имелись эспрессо-машина и ярко-красный холодильник, наводивший на мысли о спортивном автомобиле.

Жанетт поерзала, и неудобный стул с реечной спинкой скрипнул.

– Нам надо взглянуть на записи с ваших видеокамер. Вы не могли бы посодействовать?

Маргарета Веттергрен улыбнулась.

– Обязательно! Только сначала я хочу убедиться, что вы понимаете: владелец участка дал нам разрешение сдавать в аренду спальные места. – И женщина принялась перебирать бумаги, разложенные на кухонном столе. Перед ней лежали конверты с прозрачными окошками, в которых читались имена, в основном не шведские, пластиковые папки со счетами, конверты с отметками авиапочты. Похоже, эти так называемые владельцы отеля собрались привести документацию в порядок.

– Покажите нам сегодняшние записи. – Жанетт положила руку на пухлые пальцы женщины. – Нам этого будет достаточно.

– Сколько вы зарабатываете на том, что разбираете всю эту почту? – поинтересовался Шварц.

Маргарета Веттергрен слабо улыбнулась полицейским; поднимаясь из-за стола, Жанетт произвела в уме быстрые подсчеты. Сколько они могут брать за месяц? Пятисотку наверняка, а то и тысячу. Если умножить на девяносто, выходит от сорока пяти до девяноста тысяч в месяц.

Они вышли из кухни; перед Жанетт маячила широкая спина Лейфа. Ему лет шестьдесят, но с такими молчунами шутки плохи, они часто оказываются непредсказуемыми. Жанетт заметила, что Шварц с Олундом держатся настороженно.

Все вместе они вошли в маленький, скудно обставленный кабинет в конце прихожей. Письменный стол, ноутбук и принтер – вот и все, если не считать пепельницы и мусорной корзины. Здесь не было даже компьютерного кресла.