Фридрих Незнанский - Последнее слово
Очнулись они, совершенно растерзанные оба и полностью обессиленные, лишь когда за окном, затянутым полупрозрачной занавеской, стало совсем темно.
— Сумасшествие… — рокочущим и хриплым от усталости голосом с трудом произнес он.
— Ты не поверишь, — прошептала она, пряча лицо у него под мышкой, — мне и в самом сказочном сне не привиделось бы, что такое бывает…
— Это, наверное, потому, — Игоря потянуло на философские умозаключения, — что мы очень долго и думали, что это безнадежно, и хотели друг друга. Несмотря ни на что, да?
Она быстро закивала.
Он же, больше как будто уже ни о чем не размышляя, лежал, поглаживая сильными пальцами ее горячее и упругое тело. Рука его скользила куда хотела, и Катя не сопротивлялась, не вздрагивала, и ей не было ничуточки стыдно, когда пальцы, словно массировавшие ее втянутый, напряженный живот, вдруг коснулись интимного места. Нет, она все-таки вздрогнула и сама подалась к нему, ощутив новый прилив жгучего желания. А он, вместо того чтобы всем телом ринуться к ней, вдруг слегка отстранился и спросил:
— Как ты считаешь… и как вообще у вас, женщин, принято, в тридцать пять… тебе же сейчас столько, да? Рожать еще не поздно?
Она сама едва не подскочила и, резко обернувшись к нему, приподнялась на локте.
— Ты что, серьезно? — Ее строгий и немного испуганный взгляд уперся в его зрачки.
— А я вообще серьезный человек, разве ты не знала? Могла хотя бы догадаться…
— А как же… Коля?
Вопрос был, конечно, тот еще.
— Чем бы ни закончилось следствие и процесс над ним, я буду помогать ему. А там уж как судьба распорядится. Поверь, я тоже не всесилен, хотя могу сделать немало. Но вопрос свой задал не с провокационной целью. И когда объясню тебе, о чем подумал, ты, может быть, сама согласишься со мной.
— Я слушаю, — ответила она, но не легла снова, а как бы нависла теперь над ним.
— Я давно издали наблюдал за вами и всегда думал, что оставлять тебя бездетной — это великий грех перед природой-матушкой. Ты ведь хочешь ребенка?
— Хотела, но… не знаю, в чем причина.
— Значит, надо пробовать еще раз. Могу честно признаться, сегодня, вот только что, когда я держал тебя в объятиях, я просто физически ощутил тебя матерью… моего ребенка. Ты только не смейся.
— Я не смеюсь, — серьезно ответила она. — И как же ты думаешь, что будет у нас дальше?
— Ты согласишься выйти за меня замуж, и мы с тобой уедем вдвоем… нет, уже втроем, далеко-далеко, на самый край света, и станем жить в любви и согласии. Как тебе такой мой план?
— Очаровательный, — без улыбки сказала она. — Но где твой край света? И как я смогу бросить Николая? За что?
— Оставляют не за что, а почему. Потому что, я уверен, после этой истории у него будет совсем другая жизнь. Которую ты никогда не поймешь. И вряд ли полюбишь… Возможно, что лучше даже стараться понять не надо. А где край, куда я тебя увезу, ты скоро узнаешь. Ситуация будет зависеть от целого ряда причин. И скажу больше: возможно, наш с тобой брак поможет ускорить отъезд. Я не хочу объяснять тонкостей, но… в нашем деле много условностей, которые мы просто обязаны соблюдать.
— Я, кажется, поняла. Для очередного выезда тебе требуется полноценная и официально зарегистрированная в ЗАГСе семья. Не так? Николай что-то, по-моему, однажды говорил такое. А после твоего развода у тебя в этом отношении появились определенные сложности. Я права?
— Отчасти да. Но только отчасти. Меня и одного отправят, если потребуется. Но я хочу именно с тобой. Мы уедем далеко и надолго, на несколько лет. Дочка подрастет…
— А я мечтала о сыне.
— Я уверен, что мы с тобой договоримся. — Он шутливо прижал ее к себе, потом ловко перевернулся, и она оказалась под ним. — А теперь я хочу, чтобы ты стала действительно моей любимой женой, а не просто самой очаровательной из всех на земле любовниц.
— Сумасшедший! — воскликнула на этот раз она, и все ее тело пронзило ощущением такого опаляющего счастья, от которого нигде не было спасения.
Мир резко покачнулся, потом словно взорвался и стремительно ринулся ввысь, разбрызгивая во все стороны ослепляющие капли расплавленного солнца…
На рассвете низким и страстным голосом воркующей горлицы Катя уверенно сказала Игорю о том, что она больше не мыслит себе жизни без него, а все прошлое оказалось ошибкой, едва не ставшей для нее роковой.
Самойлов, впервые позволивший себе курить в чужой постели, коротким тычком загасил сигарету в пепельнице, стоявшей рядом, на тумбочке, повернулся к Кате и взглянул на нее настороженно. Но, увидев ее глубокие, словно воспаленные от желания глаза, ничего отвечать не стал, а просто ногами отшвырнул в сторону мешавшее им одеяло. Катя протяжно застонала от восторга, и утренний свет померк в ее глазах.
Так на всей ее предыдущей жизни была поставлена точка.
4
Шляхов позвонил Екатерине Юрьевне и сказал ей то, о чем Кате было уже известно от Игоря. То есть она поняла, что в Фонде поддержки гласности в спецорганах действительно уже принято официальное решение выделить деньги на защиту Савина Николая Анисимовича и помочь супруге арестованного подполковника найти подходящего адвоката. Все это было сказано бесстрастным, сухим и безапелляционным тоном, каким зачитывают, наверное, подумала Катя, военные приказы. Но для проведения решения правления фонда в жизнь требовалось ее, Катино, непременное присутствие.
Что ей надо было делать? Взять свои документы, удостоверяющие ее личность, а также заключенный брак с Николаем Анисимовичем Савиным и подъехать к одиннадцати часам утра в район метро «Таганская», где находится юридическая консультация номер десять. Шляхов продиктовал адрес конторы, Катя старательно записала.
Но, положив трубку, она тут же снова схватила ее, чтобы набрать телефон Игоря. Без его совета она теперь ничего не могла бы сделать — так ей казалось. А впрочем, и хотелось.
После ночи, проведенной вместе с ним и словно бы разделившей ее прежнюю жизнь на две половинки — прошлую, долгую, праведно спокойную, но… стремительно и грубо оборванную, и новую, которую она еще толком и не понимала, не слишком отчетливо представляла себе, зато интуитивно чувствовала ее скорое, восхитительное, ни с чем не сравнимое приближение, — Катя решила больше ничего не предпринимать без совета и согласия Игоря. Он стал для нее теперь конкретным и единственным воплощением решительно всего, что еще осталось в ее жизни.
Да, был один такой момент уже после того, как она получила известие об аресте Николая, совпавшего с тем бесстыдным, отвратительным обыском, ее собственным безумным стыдом и страхом, момент, когда она подумала, что вся ее жизнь кончилась вообще. Это было подобно смерти, после которой, говорят, душа умершего долго еще витает над бывшим своим жизненным пристанищем и уже отстраненно наблюдает, что делают, чем занимаются, что говорят об ушедшем человеке дорогие когда-то ему люди. Вот так, все видеть, слышать и понимать и не иметь ни малейшей возможности вмешаться, что-то, может, успеть еще исправить, объяснить, в конце концов. Безнадежность, одним словом. Состояние, при котором невозможно ничего предпринять, как-то на что-то повлиять или хотя бы успокоиться самой.
И явление Игоря в той ситуации было поистине спасительным. Словно сам Бог послал его к ней на помощь, увидев, что она уже бессильна что-то еще делать в этой жизни. Наверное, поэтому она теперь готова была молиться на Игоря, который не только возвратил ее к жизни, но и поклялся возродить все ее мечты, о которых Катя сама уже, увы, забыла.
Она никогда не была особо религиозна, скорее, суеверна. То есть, как всякий достаточно образованный и начитанный человек, знала о Божественных заповедях и в душе, может, даже чисто по-женски, разделяла их и верила в их незыблемость. Уверена была, что за нарушением определенных обетов обязательно последует наказание, что существует высший справедливый суд, и только абсолютно честный человек может без опаски смотреть в глаза Судьи. Таким человеком она видела мужа, верила, что и сама неспособна совершить грех, за который потом пришлось бы стыдиться смотреть людям в глаза. Так было. Но вот случилась страшная беда, жизнь полетела под откос, кувырком, и Катя оказалась не готовой к подобным резким переменам. То, что было для нее крепким и устойчивым, предстало рыхлым и сумбурным, лишенным всякой логики и добропорядочности. А тут еще появление Игоря и совершенно уже необъяснимое ее собственное стремительное и безумно сладостное падение в пропасть.
Был посреди той невероятной ночи момент, когда Катя, воспитанная в постельном отношении в определенном целомудрии — Николай никогда не допускал себе с нею никакой разнузданности, вольности, особых фантазий, и это представлялось ей естественным и единственно возможным в настоящей, правильной семейной жизни, — так вот, она вдруг собственными глазами узрела невероятную картину. Ее словно светящиеся в ночи, высоко вскинутые сильные ноги сжимали в страстном порыве взъерошенную голову Игоря, а он, ухватив их мощными руками, с протяжным стоном целовал под коленками и никак не мог успокоиться, настолько его трясло от переживаемых эмоций.
