Фридрих Незнанский - Любители варенья
— Что ж у тебя хозяин за сука! — в сердцах воскликнул Крюкин. Из дома никто не выходил, значит, взрослых нет. Иначе этот ублюдок пожаловался бы, что какой-то прохожий пообещал проломить ему голову. Недолго думая, Крюкин запустил камень в окно, и стекло разлетелось вдребезги. Но даже после этого урод не появился.
Крюкин с чувством исполненного долга потопал дальше. По обе стороны пыльной улочки стояли частные дома. В одном из них жила его тетка. Улица Ленина, дом 139. Это почти в конце улицы…
Тетка почему-то совсем не обрадовалась племяннику. Она неодобрительно посмотрела на его заросшее щетиной лицо, сальные волосы, которые он между тем, готовясь к встрече, расчесал на косой пробор. Одежда племянника тоже не вызывала доверия — грязноватая, к тому же с неприятным запахом.
— Давно мылся? — спросила она, пропуская его во двор и брезгливо увернувшись от родственного поцелуя.
— С неделю назад, тетя Варя, — честно признался племянник. — Но жрать хочу еще больше, чем помыться.
— Нет, сначала помоешься, — твердо ответила тетка и грузно пошла впереди, провожая его к летнему душу.
— А в доме у тебя разве помыться нельзя? — поежился Крюкин. Он, может, всю дорогу мечтал принять горячий душ в нормальной домашней обстановке.
— Избаловался в тюрьме, небось горячую ванну принимал ежедневно, — съязвила тетка.
Злая она на язык и всегда такой была. Родственников не любила, хорошо хоть на порог пустила. Могла вообще калитку не открыть.
Тетка молча указала на кривоногую скамеечку у душа, так же молча пошла в дом. Крюкин стал раздеваться, складывая одежду на скамейку. Носки понюхал и с отвращением забросил в кусты. Зашел в душ — примитивную конструкцию, состоящую из четырех столбов, вокруг которых кто-то криворукий кое-как прибил две выгоревшие на южном солнце клеенки. Он ожидал, что на голову ему сейчас польется ледяная вода, и уже заранее съежился, но был приятно удивлен: теплая вода ливанула на его бледное тело, он даже рассмеялся от радости. Все напряжение, которое вынуждало его не расслабляться еще от Перми, когда вышел за ворота тюрьмы, разом отпустило. Он тщательно мылся куском хозяйственного мыла. Вот жлобка тетка, даже нормального туалетного мыла не купит… Когда наплескался вволю, вспомнил, что нечем вытереться. Он выглянул из-за клеенки и увидел на скамейке полотенце. Позаботилась-таки, старая кочерга, подумал он беззлобно. Завернулся в полотенце, отдернул занавеску и остатки воды брызнули на него, как мелкий дождичек. Крюкину это понравилось, и он еще раз потряс занавеской.
— Не балуй! — услышал строгий голос тетки. — Оторвешь еще, а кто прибивать будет?
— Да я бы и прибил, — решил не раздражать лишний раз тетку Крюкин.
Она уже подходила к душу со стопкой одежды в руках и насмешливо смотрела на него. Худой, все тело в татуировке, на груди убогий кустик длинных прямых волос свисал, как намокшая бороденка, голые белые ноги жилистые, в синих венах. Морда немного посвежела после душа, если его побрить — хоть чуточку станет похож на человека.
— На, переоденься. Это все моего бывшего постояльца, царство ему небесное.
Крюкин был несуеверным. Ну помер и помер хозяин одежды, не в ней же его хоронили.
И белье, и рубашка с джинсами были размера на два побольше, но какая разница? Лишь бы чистое.
— А где мои шмотки? — спросил он у хозяйки дома.
— Вон, — указала она пальцем в угол двора, где горел костер и дым низко стелился над землей.
— Да ты что, тетя Варя? — изумился ее самоуправству Крюкин. — Я ж ее двенадцать лет дожидался, в казенном ходил!
— Знаешь что, племяш, — зло сузила глаза тетка, — я тут хозяйка. Еще не хватало, чтобы ты мне вшей или блох принес в дом, или другую какую заразу. У тебя, часом, туберкулеза нет?
— Тьфу-тьфу, Бог миловал, — сплюнул Крюкин через левое плечо.
— Ну ладно, — недоверчиво посмотрела на него тетка, и Крюкин в который раз удивился, какие они разные с его матерью. А ведь одних корней, одна кровь течет в их жилах, единородные сестры — как говорила его покойная мамаша, которая не в пример тетке была сердечнее и щедрее на улыбку.
— На тебе бритвенный прибор, побреешься… А то как будто тебе за полтинник. А ведь еще и сорока нет…
— Бритва тоже покойника? — поинтересовался Крюкин.
— Его же.
— А где же дядькино все?
— Вспомнил… Григорий уже как восемь лет умер. Все его добро раздала людям, в церковь снесла. Мне так матушка в церкви посоветовала, когда я Сорокоуст заказывала. Чтобы моему Григорию на том свете легче было, когда мытарства станет проходить.
Надо же, тетка еще и набожная, оказывается, удивился Крюкин. А ведь нипочем не скажешь. Вся такая жесткая, взгляд колючий, как у контролера в тюряге.
— Ну и помогло, как ты думаешь? — спросил Крюкин ради любопытства. Все-таки интересно, приходят ли с того света какие-нибудь новости.
— А то как же! Как прошло сорок дней, он, Григорий мой, приснился мне — такой весь нарядный, в красивом костюме выходном. Мы его в нем хоронили. Рубашка белая, прямо светится. И сам светится…
— Сказал что-нибудь?
— Нет, молчал. Постоял в столпе сияния — такой весь улыбается, добрый, я его таким и не помню… И уплыл. Вверх…
— Раз в сиянии — это добрый знак, — задумчиво сказал Крюкин.
— Добрый, правду говоришь… — Тетка пригорюнилась, задумчиво глядя на племянника. Надо же, из тюрьмы пришел, а какое-то понятие в нем сохранилось.
Крюкин пристроился у зеркала в коридорчике и быстро сбрил трехдневную щетину.
— А теперь уже покормлю, — смилостивилась тетка, удовлетворенно оглядев племянника. Рожа, конечно, бандитская, ее выражение никаким хозяйственным мылом не отмоешь, кирпичом не ототрешь. Но хоть насекомых в дом теперь не занесет. Волосы после тщательной помывки поднялись пушистым венчиком, и она не удержалась, все-таки провела по голове сироты убогого ладонью. Но тут же строго сказала:
— Садись, пока не передумала.
— Люблю повеселиться, особенно пожрать! — ощерился в улыбке племянник, и тетка заметила, что с зубами у него совсем плохо. Передние еще ничего, хотя и цвета землистого, а те, что боковые, — одни пеньки…
Крюкин жадно набросился на еду, не обращая внимания на то, что тетка не сводила с него взгляда. Когда он выхлебал полную тарелку борща, а затем тарелку картошки и целую рыбину, хрустя огурцами и не забывая откусывать нехилые куски хлеба, тетка проворчала:
— Значит, так, племяш, аппетит у тебя хороший. А я не миллионерша, прокормить такую утробу. Слышала, в тюрьме люди тоже работают, деньги зарабатывают. Так что ты мне за обеды деньги давай. Или у тебя другие планы? Может, подашься куда?
Крюкин молча сунул руку в рюкзачок и достал газетный сверточек, перевязанный суровой ниткой. Зашуршал бумагой и извлек стопочку сторублевок.
— Здесь штука. На первую неделю. Если не возражаешь, теть Варь, я у тебя перекантуюсь какое-то время. Как у нас говорят, день кантовки — месяц жизни, — усмехнулся он одними губами, а глаза смотрели холодно и безразлично. — Осмотрюсь, может, на работу куда возьмут. Нет у меня, кроме тебя, никого на белом свете… А ты все-таки кровь родная, чай не выгонишь.
— Ну, если на порог пустила, то уже не выгоню. Какое-то время… — язвительно сказала она, но глаза у нее жадно заблестели, когда она перехватила из его рук пачку денег. Да у нее пенсия три тыщи со всякими дотациями… А он на такие деньги, сколько давать собирается, не наест, так что чистый приварок ей будет рублей пятьсот каждую неделю. Уж готовить экономно она умеет, нужда заставила. А если пятьсот умножить на четыре недели, так это уже две тысячи в месяц, — быстро сосчитала она в уме.
— Спать будешь в запроходной комнате, у меня там и жилец два года прожил, пока не помер. Поезд его задавил, когда он решил через пути перебежать, время сэкономить… Вишь как бывает — две минуты экономии и конец всей жизни…
— Я пока пойду прогуляюсь, — сказал ей Крюкин, похлопав себя по животу. — Жирок растрясу.
Не хотелось ему выслушивать подробности горестной истории последних минут жизни бывшего теткиного квартиранта, душа жаждала приключений, новых знакомств. А то он, пока добирался к тетке, полной свободы и не почувствовал. Какая свобода, когда в поездах валом народу, все полки заняты, как нары на зоне, даже ни с кем говорить не хотелось. Какие-то дети ревели, мамаши заполошные с ними нянькались, пьяные мужики соображали на троих и на десятерых, граждане всей страны словно договорились промеж собой, дружно сорвались с места и решили поменять свое местожительство…
Крюкин пошел по улице к центру, независимо засунув руки в карманы просторных штанов, время от времени подтягивая их и озираясь на женщин, иногда подмигивая им. Хоть бы одна улыбнулась в ответ. Даже страшненькие опускали глаза, когда проходили мимо. Ну ничего, он не особо горевал. Найдутся и такие, кому он по нраву придется.
