Виктор Пронин - Банда 7
— Величковский тоже дал показания. Как у нас говорят, полные и чистосердечные.
— Величковский? — не поняла Пахомова, но тут же вспомнила: — Ах да, еще и этот. Я и забыла о нем.
— Напрасно. Очень важное звено. Кроме того, мы вступили в контакт со Светланой Юшковой.
— Вы с ней вступили в контакт или она с вами? — усмехнулась Пахомова.
— А разве это имеет значение? — пожал плечами Пафнутьев. Но про себя решил — Пахомова достаточно осведомленный человек во всем, что происходит вокруг фирмы «Роксана». — Да, а неожиданное появление с того света пияшевской сумки... Вы с этим разобрались?
— А вы? — спросила Пахомова.
— Для нас в сумке с самого начала не было ничего таинственного.
— Другими словами, Павел Николаевич, вы ее и повесили в салоне для устрашения бедных девочек?
— Девочек никто не устрашал. Устрашились те, кто уже знал о смерти Пияшева. Девочки к тому времени не знали. И еще, Лариса Анатольевна... Помимо Надежды Шевчук, убита и Таисия Хмелько. Зная о вашей осведомленности...
— Не преувеличивайте моих знаний, Павел Николаевич!
— Но и преуменьшать их не стоит. По моим прикидкам во всех событиях последнего месяца вы можете проходить как свидетель. Такую роль я вам и предлагаю. При условии, конечно, что будете откровенной. Фотографии перед вами, очень разговорчивым оказался Величковский, он к маме хочет, у него мама с больными ногами.
— Придурок!
— Заговорит Сысцов.
— Если заговорит!
— А куда же ему деваться? Если сам не захочет вернуться, вернут итальянцы. Эти снимки кого угодно убедят. Я вам предлагаю сотрудничество. Подумайте.
— И думать не буду. О чем думать? Я согласна. Убедил, речистый.
— Тогда начнем, — сказал Пафнутьев, вынимая из стола голубоватый бланк протокола. — Фамилия? Имя? Отчество?
* * *
Халандовский решил закатить пир по случаю счастливого возвращения из опасного путешествия в страну Италию. Да, действительно вернулись все, хотя по-разному могло получиться, по-разному. Удалось вывезти все добытые Худолеем материалы, прекрасно получились сделанные им снимки. Мертвая гостиница «Верона» осталась где-то далеко и теперь, подернутая дымкой времени, не казалась уже столь холодной и неприветливой. Да и городок Аласио вспоминался милым, почти желанным, и кто знает, кто знает, если сложатся обстоятельства, снова соберутся наши герои, да и маханут на знакомое уже побережье где-нибудь в сентябре, когда море теплое, злая жара погаснет и смягчит свой жестокий нрав, тем более что деньги на такую поездку у Худолея остались.
Вопрос за малым — с автором надо согласовать, с автором.
Халандовский на этот раз решил блеснуть. Маленький журнальный столик, за которым столько было выпито за последние десять лет, столько было сказано, столько прекрасных тостов поднято, так вот, этот столик отодвинули к окну, а посреди комнаты возвышался настоящий большой стол, покрытый роскошной белой льняной скатертью и уставленный белоснежной посудой с тонкими золотыми ободками. Золото на белом — это в самом деле празднично и нарядно.
На столе уже не было, как в прежние молодые годы, громадных кусков мяса, безразмерных котлет, развороченных помидоров, светящихся так, будто в каждом из них была запрятана маленькая электрическая лампочка. И разрезанных пополам лимонов, которые надо было сжимать, выдавливая из них потоки сока на благоухающее мясо, тоже не было.
Стол был накрыт настолько изысканно, что описывать его нет никакой надобности.
Неинтересно.
Стол как стол.
Не было в нем халандовского вызова, дерзости, кулинарного хулиганства. Да, красивый, да, нарядный, но чувствовалась в нем и некая печаль, да, ребята, да. Что-то в этом столе было прощальное, словно подводился итог не то жизни, не то важному ее этапу. Стол накрыла девочка Настенька, с которой Халандовский шастал по Италии, и, видимо, она сумела там поднабраться этой вот сервировочной культуры. Но здесь, дома, все это выглядело иначе, не столь соблазнительно.
Надо сказать, что ничего случайного в мире не происходит, а если что и происходит, то не зря, ребята, не зря. Разбилась тарелка, упал на ровном месте, ушла женщина — все это не случайно. И если задуматься, вспомнить все, что можно вспомнить, то окажется — это было предсказуемо, готовилось, зрело, приближалось. А мы все не верили, глупые, полагая, что если чего-то не замечать, то оно не состоится. Мы можем, конечно, с кем не бывало в хорошей компании и с достаточным количеством напитков, не замечать наступления ночи, можем не замечать наступления старости, но ни ночь, ни старость не замедлят со своим приходом.
Не замедлят, ребята.
Проверено.
Пока халандовская девочка наносила на столе последние мазки, точные и безошибочные, Пафнутьев листал аэрофлотовский журнал, который прихватил в самолете, Шаланда с Худолеем сидели на кухне и лениво рассуждали о преимуществах местных нравов перед итальянскими. На этот раз пришел даже Андрей — он бесцельно слонялся по квартире, рассматривал вещи, трогал шторы, кнопки телевизионного пульта, прошелся взглядом по книжной полке, на которой в ряд стояли книги с бестолковым и безвкусным названием «Банда». Вынув одну из них, самую первую, он вчитался, преодолел несколько заключительных страниц и снова поставил на место. Не заинтересовали его ни похождения героев, ни собственные похождения. Воспоминания о тех давних временах были не слишком веселы.
В дальнем углу, провалившись в глубокое кресло, сидел еще какой-то неприметный мужичок, лысенький, с седенькой бородкой, чем-то напоминающий врубелевского Пана. Он никого не трогал, ни к кому не приставал с разговорами, его, похоже, здесь никто не знал, разве что Халандовский, но, понаблюдав за хозяином, можно было сделать вывод, что и он не слишком жалует гостя вниманием. Глаза у мужичонки были печальными, и, всмотревшись в них, можно было заметить грусть расставания.
В сегодняшнем собрании было что-то непривычное, даже настораживающее. Несколько раз встретившись с незнакомцем взглядом, Пафнутьев улыбнулся ему, тот тоже ответил улыбкой. Пафнутьев был совершенно уверен, что где-то его видел, встречался с ним, но где, когда, при каких обстоятельствах...
Нет, не смог вспомнить и оставил затею, решив, что за столом после третьей или пятой рюмки все прояснится, все станет на свои места.
Но нет, не прояснилось.
Ни после третьей, ни после пятой.
Халандовский весело хохотал, рассказывая о своих итальянских похождениях, о которых, как ни странно, никто ничего не знал, оказывается, были, были у него похождения в стороне от общего потока событий. Худолей так и не вышел из горестного своего состояния, поскольку главное не сделал — Свету не нашел и домой не привез. Поэтому, рассказывая, не веселился, но тем не менее без утайки поведал, как забрался в номер к Пияшеву, как провел обыск и нашел, нашел все-таки то, что искал. Рассказал, как выслеживал Сысцова на набережной, как мимолетным движением карманника с роскошного сысцовского пиджака срезал пуговицу и подбросил ее в номер к Пияшеву. Да, грубо, да, прямолинейно, но ведь пуговица-то оказалась в номере, от этого не уйти, как не мог уйти в свое время Отелло, найдя дездемоновский платочек не там, где ему положено быть, но ведь платочек-то, вот он, его не вытравить из сознания.
Шаланда тоже поделился — было чем. Он единственный видел Свету живой, невредимой и потрясающе красивой, разговаривал с ней, ему она доверила номер своего телефона и тем самым как бы вручила в шаландинские руки непутевую свою судьбу.
И Андрею было что рассказать — оказывается, Пияшев, человек параллельной ориентации, положил на Андрея глаз, пытался угощать мороженым, подарил какой-то легкомысленный шарфик, и Андрей, не сообразив, в чем дело, этот подарок принял и даже в знак благодарности несколько раз помогал Пияшеву в его хлопотах, носил его сумку и только потом, уже дома сообразил, почему эта сумка так приторно пахнет сладковатыми арабскими духами.
Это тоже было смешно, и все предостерегали Андрея на будущее, чтобы знал он, с кем водить дружбу и насколько осторожным надо быть с новыми знакомыми.
И так получилось, что, поделившись самыми яркими своими впечатлениями, все невольно повернулись к мужичку, который пристроился у края стола между Андреем и Худолеем. Правда, пил он исправно и закусывал с аппетитом, весело смеялся, слушая рассказы об итальянских похождениях, даже раскраснелся, поскольку тостов было предостаточно и рюмки у Халандовского были отнюдь не любительскими, профессиональными были рюмки.
— Простите, Павел Николаевич, — неожиданно заговорил незнакомец. — А зачем вам младенец в холодильнике?
— Не понял? — Пафнутьев от неожиданности откинулся на спинку стула. — Какой младенец?
— Ну как же... Вы должны помнить... В морге, в холодильнике, по вашему указанию хранится человеческий плод, извлеченный из убитой женщины.
