Виктор Пронин - Банда 7
— Если это его сумка, — протянул Пафнутьев, — значит, скоро сам появится. Видимо, он заходил в автобус, оставил свою сумку и опять отлучился. Может быть, он влюбился в прекрасную итальянку!
— Пияшев влюбился в итальянку? — пискнула одна из женщин и мелко захихикала. — Скорее я влюблюсь в итальянку, чем Пияшев.
— Оксана! — с металлом в голосе произнесла Пахомова, и веселушка скрылась за спинами подруг. — Кто-нибудь может объяснить, как попала эта сумка в автобус? — на этот раз в голосе Пахомовой прозвучали чисто бабьи истеричные нотки.
— А почему вы решили, что это сумка Пияшева? — подал наконец голос Сысцов.
— А паспорт?
— Мой, например, паспорт в вашей сумке, Лариса Анатольевна. Но это вовсе не значит, что ваша сумка стала моей, — Сысцов нашел в себе силы усмехнуться.
— Это сумка Пияшева, — повторил Андрей. — Он несколько раз просил меня поносить ее... Когда отлучался по своим делам. У него с собой всегда была бутылка минеральной воды, он часто пил. Посмотрите, там есть бутылка?
Пахомова осторожно сунула руку в сумку и вынула голубоватую пластмассовую бутылку. Медленно обведя всех безумным взором, она снова заглянула в сумку, и на этот раз в ее руке была бумажка.
— Это чек, — сказала Пахомова. — Сегодняшний. Покупка сделана в четырнадцать двадцать... Мы в это время были в Милане. Значит, и Пияшев был в Милане... Сегодня... В два часа... Извините, мне плохо, — Пахомова тяжело опустилась в кресло.
Все молчали.
Сысцов прекрасно понимал — кто-то в группе знает, что случилось с Пияшевым. Он медленно полез в карман, вынул сложенный носовой платок и тщательно вытер лицо. Исподлобья, твердо посмотрел каждому в глаза. Он не собирался сдаваться, но теперь знал наверняка — крючок, о котором говорил ему Пияшев, не исчез, теперь он, Сысцов Иван Иванович, сидит на этом крючке куда прочнее и безнадежнее, нежели прежде.
— Ладно, — сказал он с тяжким вздохом и рывком поднялся из кресла. — Разберемся.
— Через полчаса на ужин, — пришла наконец в себя Пахомова. — Да, кстати, — повернулась она к Худолею, — говорят, вы сны видите по ночам?
— И днем иногда кое-что видится.
— Вещее?
— По-разному. Ведь как бывает... сегодня сон, может быть, и не вещий, а взглянуть на него из прошлого или из завтрашнего дня... то, как говорится, в самую точку.
Пахомова взяла Худолея под локоток и отвела в сторону.
— Павел Николаевич сказал, что вы и Пияшева видели? Это правда?
— Видел. В автобусе. Он вроде уже мертвый, и все знают, что он мертвый, но стесняются ему об этом сказать. Он сам догадывается, что мертвый, но наверняка еще не знает... Опять же пятна у него начали проступать на лице.
— Какие пятна? — прошептала Пахомова.
— Ну, эти, трупные. Он все сумку свою искал.
— Сумку?
— Да, бродит по автобусу неприкаянно так, заглядывает под сиденья, за спинки, вещи на заднем сиденье перебирает... Сумку ищет, — повторил Худолей каким-то потусторонним голосом. — Зачем-то ему эта сумка была нужна. А тут и обнаружилась. Значит, думаю, знал, где искать, знал, где она в конце концов обнаружится.
— Кто знал?
— Так Пияшев же, — Худолей с удивлением посмотрел на Пахомову.
— Считаете, он мертвый?
— Наверняка. И сумку он подбросил. Покойники иногда странные поступки совершают, — зловеще прошептал Худолей, тараща глаза, — нам не понять. Он опять придет, это точно.
Получив ключи от номеров, все медленно, даже с какой-то обреченностью потянулись к лестнице, стараясь не смотреть друг другу в глаза, будто каждый знал за другим что-то постыдное.
* * *
Отлетали через неделю из аэропорта Римини. Зал, как и прежде, был переполнен крашеными блондинками, которые, как известно, олицетворяют для итальянцев распущенность и доступность. Пребывание в Италии не прибавило им ни молодости, ни привлекательности. Это, в общем-то, понятно, поскольку блондинки первой молодости и повышенной привлекательности не нуждаются ни в каких Италиях. Их любят дома, дома их балуют и создают условия, не сопоставимые с условиями мертвой гостиницы города Аласио.
Рейсы объявляли на русском языке, зал ожидания был переполнен, сесть было совершенно негде, и все это создавало обстановку знакомую, даже родную. Пассажиры весело перекрикивались, беспричинно смеялись, как всегда бывает с теми, кто прошел тяжкие, опасные для жизни испытания, но все выдержал, уцелел и выжил.
Члены худолеевской банды сидели в разных концах зала ожидания, все были непривычно молчаливы и сосредоточены, опасаясь досмотра предвзятого и несправедливого — переживали за добытые Худолеем улики. Но когда прозвучало приглашение к посадке, выяснилось, что досмотр как таковой уже состоялся — никто даже не заметил, когда это произошло. Самолет был наш, родной, со знакомыми запахами, стюардессами были опять же крашеные блондинки, как и большинство пассажиров. Вылет слегка задерживался, и это тоже обнадеживало и внушало уверенность, что полет пройдет нормально, поскольку все мы привыкли к тому, что задержка — это естественно и необходимо.
Пияшев так и не появился, и к его отсутствию все постепенно привыкли, бархатистый голос гомика к концу поездки подзабылся. О пропаже Сысцов и Пахомова заявили уже в аэропорту, в маленькой комнатке полиции, где смешливые полицейские с явным удовольствием посматривали на бесконечную россыпь блондинок в зале, который в эти минуты напоминал родные просторы, покрытые плотным ковром пушистых одуванчиков. Заявить в последний момент было даже разумно — хваленая западная полиция ни за что не успела бы до отлета выяснить все обстоятельства и потащить, потащить на дачу показаний, опознание, уточнение тягостных и неприятных обстоятельств.
В полете потянуло к родному, более привычному для организма, изможденного итальянским кьянти. Тем более что стюардессы предлагали напитки в изобилии и достаточно разнообразные. «Гжелку» пригубили еще над Италией, закусили над Германией, добавили над Польшей, а над Белоруссией уже начали потихоньку собираться. Несмотря на опоздание с вылетом, приземлились своевременно, отметились, где положено, и разъехались по домам.
А утром следующего дня Пафнутьев уже сидел в своем кабинете, перед ним в кресле замер Худолей. Он еще вчера, не поскупившись на расходы, сдал свою пленку в проявочную, заказал срочную печать, крупные размеры снимков. Зато теперь, ранним утром следующего дня, Пафнутьев раздумчиво перебирал снимки, на которых были изображены все подробности убийства непутевого Пияшева.
Вот он, еще живой, полуобнявшись с Сысцовым, удаляется по тропинке к каменному парапету, с которого и совершил последний в своей жизни полет.
Вот он у злополучного парапета беседует с Сысцовым, не догадываясь, что перед ним не веревочка хвоста, а громадные, нависшие бивни из слоновьей кости.
А вот сверкнувшая в красных лучах закатного солнца сильная струя газа из кулака Сысцова. Она бьет прямо в лицо Пияшеву, тот отшатывается, пытается прикрыться рукой, но поздно, поздно, потому что уже вдохнул, на полную грудь вдохнул газ, который в секунду парализует волю, разум, дыхание, делая человека беспомощным.
И, наконец, последний снимок — Пияшев в сильных руках Сысцова взметнулся над парапетом, чтобы через секунду полететь вниз, в прекрасные волны весеннего Лигурийского залива.
— Что скажешь, Паша? — спросил Худолей.
— Отличная работа. За такую работу можно орден выдавать.
— Согласен на медаль.
— Чуть попозже, Валя.
— Но ездили мы не за этими снимками.
— Ты отсюда пытался с ней связаться?
— Телефон молчит. Поговорили один раз, и все.
— Да, конечно, мы ездили не за этими снимками, не за пленками, которыми ты овладел с таким блеском и мастерством. Но и не зря. Весь этот секс-клубок надолго заляжет на дно. Пияшев исчез, если говорить точнее, убит. Глупый слабый человечек. Сысцов тоже парализован. Он знает о существовании пленок, знает, что нам известно, кто убил Пияшева. Этот твой фокус с сумкой их всех просто парализовал. Они уже было успокоились и хотели просто списать исчезновение Пияшева на некие непредвиденные обстоятельства. Оказалось, что успокоились рано. Теперь ждут — кто первым поднимется из окопа.
— Тебе, Паша, подниматься придется.
— Закончим обработку пленок, и поднимусь. Да, Свету мы не нашли. Вернее, нашли, но упустили, доставить ее на родину не смогли. И не было у нас такой возможности.
— Подозреваю, что и не будет.
— Света вернется.
— Это как? — вскинулся Худолей.
Достаточно было высказать самое невероятное предположение, как он тут же вспыхивал, зажигался надеждой, но быстро угасал, понимая, что слова сказаны пустые. Однако на этот раз Пафнутьев был спокоен, тверд, непоколебим в своем предположении.
— Света вернется. Сама. Думаю, что произойдет это достаточно скоро. В течение месяца. Им сейчас нужно срочно укреплять все свои позиции. Исчезнет торговля в ночном дворе. Прекратятся челночные рейсы в Римини. Массимо поставит свой «Мерседес» на профилактический ремонт. Величковский захочет провести лето у папы и мамы в родных Пятихатках... И так далее. Света — один из факторов. Она вернется, — повторил Пафнутьев. — Или позвонит. Или откликнется на твой звонок. Позванивай по ее номеру, позванивай. Рано или поздно отзовется. Ты ведь больше не ожидаешь трупов?
