Луиз Пенни - Хороните своих мертвецов
Только молодого Тома Хэнкока время еще не успело ранить.
– Значит, когда на прошлой неделе к нам приходил Огюстен Рено, он хотел получить разрешение на раскопки? – спросил мистер Блейк.
– Я так думаю. Он был убежден, что Джеймс Дуглас и отец Шиники захоронили Шамплейна у вас в подвале.
– И он был прав, – сказал Портер, с которого сошла вся его спесь. – Что теперь с нами сделают, когда станет известно, что мы все эти годы прятали Шамплейна?
– Мы его не прятали, – возразила Уинни. – Мы даже не знали, что он там.
– Попробуйте убедить в этом таблоиды, – фыркнул Портер. – И даже если большинство поверит нам, факт остается фактом: это был английский заговор.
– Заговор двух человек, – уточнил мистер Блейк. – Более сотни лет назад. Двух человек, а не сообщества.
– И вы думаете, что, если бы Джеймс Дуглас спросил мнения сообщества, они бы не согласились? – вопросил Портер, который спорил гораздо более аргументированно, чем предполагал в нем Гамаш.
В одном не было сомнения: он знал английское сообщество, как и мистер Блейк, который в конце концов согласился с тем, что Портер прав.
– Это катастрофа, – сказала Уинни, и никто, кроме Гамаша, ей не возразил.
– Я бы так не сказал. Гроб, который нашли, был гробом Шамплейна, но вот тело в нем лежало другое.
Ошеломленные, они уставились на него. Тонущему бросили веревку, пусть и ненадежную.
Все молчали, пока не заговорил Кен Хэслам, заполняя голосом комнату, выдавливая присутствующих в углы:
– Так кто же он был?
– Она. Судя по всему, тело в гробу принадлежит женщине.
– Она? Что она делала в гробу Шамплейна? – прокричал Хэслам.
– Мы не знаем. Пока не знаем.
Сидевший рядом с ним Эмиль перевел взгляд с Хэслама на Элизабет Макуиртер. Вид у нее был печальный, испуганный. Фасад потускнел. Эмиль слегка улыбнулся ей. Одобрительный взгляд человека, который знает, что такое разбитые надежды.
– Прочнее всего то, что было сломано, – рассмеялся агент Морен. – И хорошие вещи тоже. Я ведь все время что-нибудь роняю. Да и Сюзанна тоже такая неловкая. Придется заворачивать наших детей в пузырчатую пленку. Для вящей надежности. А?
– Не помешает, – сказал Гамаш, и Морен снова рассмеялся:
– Ну, я думаю, у нас будут сильные дети.
– Не сомневаюсь.
– Началось все с допущения, что убийца увидел одно из сокровищ Отшельника в антикварном магазине, – сказал Бовуар. – И выяснил, что ниточка ведет в Три Сосны.
В бистро воцарилась тишина, только потрескивали поленья в каминах да ветер и снег бились в окна.
От пламени на стенах гуляли странные тени, но среди них не было угрожающих. Для Бовуара. Правда, он подозревал, что по меньшей мере одному человеку в зале становилось тесно, душно, невыносимо.
– Но кто бы это мог быть? Жильберы покупали много старинных вещей в этом самом магазине. Парра? Они получили неплохое наследство от своей семьи в Чехословакии и сумели его вывезти, когда стена рухнула. По их собственному признанию, бóльшую часть наследства они распродали и на вырученные деньги построили дом. Возможно, они продавали вещи через «Ле тан пердю». Старик Мюнден? Да, он реставрирует антиквариат. Связан ли он с великолепным магазином на рю Нотр-Дам? Все это практически не сужало круг подозреваемых, поэтому я обратился к другой улике. «Воо». Оливье говорил, что Отшельник нашептывал это слово, когда был в особенно угнетенном состоянии. Это слово расстраивало его. Так что значит «воо»? Что это – имя, прозвище?
Он бросил взгляд на столик Жильберов. Как и остальные, они смотрели на него зачарованно и настороженно.
– Может быть, «воо» – сокращение имени, которое трудно произнести, особенно ребенку. Именно в детстве и дается большинство прозвищ. Я был у Мюнденов и слышал, как говорит маленький Шарль. «Гоо» вместо «горячий». Дети поступают так с трудными словами, которые не даются их языку. Так Волошин превращается в Воо.
Клара наклонилась к Мирне и прошептала:
– Вот этого-то я и боялась с того момента, как узнала, что ее девичья фамилия – Волошина.
Брови Мирны взметнулись, и она, как и все остальные, повернулась к Кароль Жильбер.
Кароль не шелохнулась, но в движение пришел Винсент Жильбер. Он поднялся в полный рост, его высокая фигура словно заполнила собой зал.
– Прекратите эти инсинуации. Если вам есть что сказать – говорите.
– И вы, сэр, – обратился к нему Бовуар. – Великолепный доктор Жильбер. Великий человек, великий целитель. – Он говорил, отдавая себе отчет в том, что старший инспектор Гамаш вел бы этот разговор иначе, никогда не прибег бы к сарказму, вряд ли вышел бы из себя, а Бовуар чувствовал, что именно это с ним сейчас и происходит. Он сделал над собой усилие и отошел от края. – Одна из главных загадок этого дела всегда заключалась в вопросе: почему убийца не взял сокровища. Кто мог бы противиться этому? Даже если это не было мотивом убийства – вот они, перед тобой. Почему не взять какую-нибудь мелочь? Редкую книгу? Золотой подсвечник?
– И к какому же блестящему выводу вы пришли? – презрительно спросил доктор Жильбер.
– Вывод, похоже, напрашивается один. Убийце это было не нужно. Применимо ли это к Оливье? Нет. Он являл собой воплощение корысти. Ваш сын Марк? То же самое: корыстный, мелочный. Уж он бы весь домик унес с собой.
Он видел, как Марк Жильбер пыжится, хочет сказать что-нибудь в свою защиту, но внезапно понимает, что эти оскорбительные слова фактически снимают с него подозрения.
– Парра? Один лесничий, другой официант? Не очень-то купаются в деньгах. Любой предмет из коллекции Отшельника озолотил бы их. Нет, если бы кто-то из них убил Отшельника, то украл бы что-нибудь. То же можно сказать и про Старика Мюндена. Дохода столяра пока хватает, но что будет, когда Шарли вырастет? За ним потребуется уход. Мюндены взяли бы ценности если не для себя, то для сына.
Он повернулся к Винсенту Жильберу:
– Но одному человеку не нужны были сокровища, сэр. Вам. Вы и без того богаты. И потом, вы считаете, что деньги для вас не важны. У вас другая мотивация, другой бог. Деньги для вас всегда мало что значили. Нет, вы собираете комплименты. Уважение. Восхищение. Вы собираете уверенность в том, что лучше вас никого нет. Что вы святой. Ваше эго, ваша самооценка – их нужно подкармливать, они требуют восхищения, а не счета в банке. Как и остальные подозреваемые, вы не тронули бы ценности, потому что для вас они ничего не значат.
Если бы доктор Жильбер умел испепелять взглядом, то от Бовуара осталась бы лишь кучка пепла. Но инспектор Бовуар, улыбаясь, продолжил свой монолог, голос его внезапно стал спокойным, доходчивым.
– Однако тут была и еще одна тайна. Кто такой Отшельник? Оливье сказал, что он был чехом и его звали Якоб, но потом признал, что это выдумки. Он понятия не имел, кто этот человек, но был уверен, что никакой он не чех. Скорее уж француз или англичанин. Отшельник говорил на идеальном французском, но читать предпочитал на английском.
Бовуар отметил, что Рор и Ханна Парра облегченно переглянулись.
– Единственная улика, которая у нас имелась, снова возвращала следствие к сокровищам в лесном домике. Я плохо в этом разбираюсь, но специалисты говорят, что вещи там были поистине бесценные. Вероятно, он знал в них толк. Не покупал всякую дрянь на блошиных рынках и гаражных распродажах.
Бовуар помолчал. Он много раз видел, как это делает Гамаш: то отпускает подозреваемого, то снова берет на короткий поводок, а потом опять приотпускает. Но делает это тонко, продуманно, деликатно – подозреваемый даже не догадывается об этой игре. А Гамаш методически, без колебаний припирает его к стенке.
И убийца, поняв, что происходит, впадает в панику. Вот на эту-то панику и рассчитывал старший инспектор. Измотать преступника, выжать из него все соки. Но для этого требовались характер и терпение.
Бовуар даже не догадывался, насколько это трудно. Подать факты таким образом, чтобы убийца наконец понял, к чему все это ведет. Спешить тут было нельзя, оставляя себе возможность дать задний ход, но и опоздать было страшно, чтобы преступник не успел нанести ответный удар.
Нет, цель состояла в том, чтобы у преступника сдали нервы. Потом создать у него впечатление, будто он вне подозрений, а подозревается кто-то другой. Дать ему вздохнуть, а когда он расслабится, снова насесть.
И делать это снова и снова. Без устали.
Это выматывало. Это было все равно что вытянуть на берег громадную рыбину, но таких размеров, что может проглотить лодку.
И Бовуар снова бросился в атаку, на этот раз решительную. Последнюю.
– Истина, как мы ее теперь понимаем, состояла в том, что сокровища все же сыграли известную роль. Роль катализатора. Но последний удар был спровоцирован не жаждой наживы, а жаждой чего-то другого, утраченного. Чем-то более личным, более ценным, чем сокровище. Не утратой семейных драгоценностей, а потерей самой семьи. Я прав?
