Фридрих Незнанский - Цена жизни – смерть
— Вы правы, доктор Тьюрецки, — соглашался с ним комиссар, — наши сознательные граждане своевременно информируют соответствующие службы обо всех случаях нарушения порядка. И в этот раз сигналы тоже поступили. Только вот незадача! За полчаса до начала боевых действий русской мафии против господина Грязнофф в гостинице «Марко Поло» в полицию поступили два анонимных звонка. Один звонок сообщал о том, что в поезде, отправляющемся в Милан в одиннадцать сорок пять, заминирован вагон-ресторан…
Вот черт! — Турецкий хлопнул себя по лбу.
— …И второй — с аналогичным содержанием — о том, что угрозе подвергается школа…
— Конечно, это была липа.
— Слава богу — да, доктор Тьюрецки. Но чтобы это выяснить, понадобилось некоторое время, а пока что все наши и без того немногочисленные силы были стянуты к этим двум объектам. Не говоря уже о том, что в школе учатся дети нашего мэра.
— Понятно.
— Так что, когда поступил звонок из «Марко Поло»…
— Прошло довольно много времени, — мрачно закончил Турецкий. — Прежде чем полиция, прихватив меня, смогла прибыть в отель и усыпила всех без разбора.
— Вот именно, доктор Тьюрецки. — Комиссар Гольяцци потер руки. — Я рад, что у нас полное взаимопонимание. А теперь позвольте задать сугубо личный вопрос. У вас нет родственников в Анкаре? Я знаю там одного человека с вашей фамилией. И даже чем-то похожего…
— Нет у меня никого в Анкаре, — грубо оборвал Турецкий. — Зато у меня есть один знакомый психотерапевт. И вот он — очень похож на вас. У него точно такие же методы работы. Когда он не справляется с пациентом, он тут же шипит на него: «Спать».
43
Посольский секретарь Поликарп Сергеевич Камышов прилетел рано утром на следующий день. Моложавый, дородный дядька лет пятидесяти, явно советской закалки. Турецкий хорошо помнил, что в былые времена, как правило, первые секретари советских посольств были заодно резидентами КГБ. Так что наверняка опыт у мужика соответствующий. Сообразит, что к чему.
Уже в половине девятого Камышов пожимал руки Турецкому и Денису и целовал — Божене.
— Много слышал о вас.
— Боюсь, — сказал Денис, — вчера нас тут слышал весь городок.
— Да, вы наделали шуму. Но нам удалось все утрясти. Представляете, даже в телевизионных новостях — ни звука, — похвастался дипломат. — Только по радио сообщили, что в гостинице «Марко Поло» прошли учения службы итальянского МЧС.
— И русских героев, — тихонько шепнул Денис Турецкому, — искоренивших мафию на ее исторической родине и изнывающих от скуки.
44
Папа Промыслов (прихватив с собой и сына) лично встречал самолет в аэропорту. Лимузин вице-премьера с эскортом из двух милицейских «бээмвушек» подали прямо к трапу. Промыслов был так счастлив, вновь обретя блудного сына, что пожелал немедленно отметить возвращение его спасителей и, несмотря на робкие протесты Долговой (она все-таки прилетела в Москву, но за вещами или насовсем, Турецкий еще не знал) и бурные — Турецкого, их все же затолкали в лимузин и с ветерком доставили на министерскую дачу в Завидове.
Денис, которому эта затея не нравилась больше всех, по дороге буквально выпрыгнул из машины, повергнув в совершенное изумление и Промыслова, и особенно его секьюрити. Турецкому пришлось объяснить, что это был не недружественный жест — просто если частный детектив Грязнов-младший за границей был сдержан в проявлениях своих желаний, то, оказавшись на родной земле, стал действовать более привычными ему радикальными методами и, вероятно, помчался обнимать дядю (хм, во закрутил!)
— Родственные чувства — это очень похвально, — в директивном тоне отметил Промыслов.
Долгова едва заметно покраснела. Это заметил только Турецкий и окончательно утвердился в мысли, что на самом деле Денису просто было не слишком приятно наблюдать Божену под ручку с Жекой.
На даче их ждали «скромный» ужин и расчувствовавшаяся Промыслова-мама.
Промыслов-старший щедро наливал себе коньяк, поднимал тосты за счастливое завершение предприятия и лично за Турецкого — спасителя, избавителя и благодетеля. И вообще, не в меру доминировал.
Извинял его только армянский коньяк двадцатилетней выдержки — просто феноменальный, и Турецкий не пожалел, что поехал, — ради такого можно было и пешком прийти.
Долгова чувствовала себя явно не в своей тарелке, ничего не пила и вообще явно собиралась убраться отсюда, как только позволят приличия. Но тут слово взял Жека. Это был не тост, он под столом нашел руку Божены и, сжав ее, наверное чтобы она не сбежала, обратился к отцу:
— Мы решили пожениться и завтра идем подавать заявление, а месяц, который нам придется ждать регистрации, я хотел бы побыть в… клинике. — Жека тоже смутился и исподлобья взглянул на Турецкого.
«Важняк» счел за лучшее ретироваться, но поскольку уходить совсем, не допив коньяк, было верхом идиотизма, он сделал вид, что у него «момент такой», и отправился на поиски комнаты для мальчиков. Потом вышел в сад, с удовольствием покурил на скамеечке под пыльной яблоней.
Когда Турецкий вернулся, первый шок от двойной радости у папы Промыслова уже миновал. Будущие молодожены пошли порадовать маму, а «важняк» с вице-премьером ударили по шашлычку и коньячку.
— Я был глупцом и отвратительным отцом, — заговорил стихами Промыслов, — как я мог не видеть, что происходит с Женькой? Почему не знал, что у него есть девушка? Почему, в конце концов, она не пришла ко мне и не рассказала все как есть?
Поскольку вопросы были явно риторические, Турецкий только изредка кивал.
— Скажите мне, пожалуйста, как такое могло получиться: у нас в России изобрели фактически панацею, избавляющую от наркозависимости, — и вместо всемирного признания автор открытия претерпевает всякие идиотские гонения? Гений мыкается по углам и просит подачки. Да за это Нобелевской премии не жалко! За такое надо памятники ставить и города переименовывать. Завтра же, слышите, завтра же переговорю с людьми. У Божены будет лаборатория, будет штат, будет финансирование. А Женька будет первым пациентом, пусть этот оболтус послужит на благо Родине и науке. — Промыслов, уже порядком набравшийся, потянулся к Турецкому и доверительно зашептал, хотя они были одни: — Знаете, чего я больше всего хочу? Я хочу внуков, штук… то есть человек шесть… а лучше семь или… Ну, короче, хотя бы одного.
45
От Промыслова Турецкий поехал в прокуратуру, нужно было доложиться, а то Нинка как насядет с расспросами, до утра не вырвешься. По дороге он абсолютно протрезвел и испытывал ноющее желание продолжить банкет.
Латунную табличку на двери его кабинета кто-то завесил бумажкой с дырой посредине. При ближайшем рассмотрении стало понятно, кто именно этот кто-то. На бумажке рукой Славки было выведено «русский» и «герой», что вместе с просвечивающей в дыру фамилией составляло словосочетание: «русский турецкий герой».
Обиделись, значит, сообразил Турецкий и пошел к Косте объясняться. А Меркулов с Грязновым (обиженные) сидели себе под кондиционером и дули коньяк.
— Ты только посмотри на него! — возмущенно воскликнул Меркулов, тыча пальцем в облупившийся нос Турецкого. — А я-то думал, пойду к генеральному, костьми лягу, а отпуск для «русского героя» выбью…
— Правильно, фиг ему отпуск! Три дня в Италии эквивалентны месяцу в Сочи, — поддержал Грязнов и, шумно потянув носом, возмутился: — Он еще и коньяк жрал, сепаратно. Без нас. Стоило опоздать на пять минут, а синьор Турецкий уже отчалили с вице-премьером. Не стыдно?!
— Позволите пожать вашу мужественную руку? — поддакивал Костя. — Вступить в единоборство с самыми темными, ужасными силами госбезопасности и выйти победителем — это, Александр Борисович, не побоюсь этого слова, — под-виг…
— Кончайте подкалывать, мужики, — попросил Турецкий. — Я же компенсацию привез. — Он выставил на стол две бутылки фантастического армянского коньяка, которые чуть ли не насильно всучил ему Промыслов.
— Компенсация компенсацией, а прощение просить придется, мы тебя по жаре ждали, ждали…
— Простите, дяденьки, меня, засранца. Довольны?
— Годится, — удовлетворился Грязнов. — Теперь рассказывай, как боролся с красным гэбэшным медведем на дружественной итальянской земле.
— Как боролся? Как лев! Медведь оказался не совсем гэбэшным. То есть началось все как раз оттуда. Как мы и предполагали, они десятилетиями охотились за формулой. Но наступил такой момент, когда товарищ Роман Коржевский вдруг проснулся с мыслью: а не послать ли мне это ГБ к едрене фене?! Как только появляется у него эта мысль, он с некоторым превышением полномочий отстреливает родителей Долговой.
— Но формулу так и не добывает, — вставил Меркулов.
