Хеннинг Манкелль - Неугомонный
— «Санта-Мария», — сказал фон Энке. — Каравелла Колумба. Помогает мне отвлечься от мыслей. Этому искусству меня научил старый кадровый судовой механик, у которого возникли проблемы с алкоголем. Держать его на корабле стало невозможно. И он слонялся по Карлскруне, ругательски ругая все и вся. Но, как ни странно, он владел искусством строить такие вот корабли в бутылках, хотя руки, понятно, слишком тряслись. А у меня нашлось время заняться этим только здесь, на острове.
— На безымянном острове, — сказал Валландер.
— Я зову его Блошер. Надо ведь как-то называть. Блокулла и Бло-Юнгфрун уже заняты.
Они опять сели у стола. Словно по молчаливому уговору продемонстрировали один другому, что сон подождет. Начатый разговор необходимо продолжить. Валландер понял, что настал его черед. Хокан фон Энке ждал вопросов.
Для начала он вернулся к исходной точке.
— На ваше семидесятипятилетие, — сказал он, — вы захотели поговорить со мной. Но я так и не разобрался, почему вы решили рассказать об этих событиях именно мне. И в общем-то мы ни к чему не пришли. Я много чего не понял. И до сих пор не понимаю.
— Я подумал, что вы должны знать. Мой сын и ваша дочь, наши единственные дети, надеюсь, проживут вместе всю жизнь.
— Нет. Того, что вы сейчас говорите, для ответа недостаточно. Была еще какая-то причина, я уверен. Вдобавок вы не рассказали всей правды, что очень меня возмутило, и я обязан поговорить с вами об этом.
Фон Энке недоуменно смотрел на него.
— У вас с Луизой есть дочь, — продолжал Валландер. — Сигне. Она живет в «Никласгордене». Как видите, мне даже известно, где она находится. О ней вы словом не обмолвились. Даже сыну.
Хокан фон Энке смотрел на него, прямо-таки окаменев на стуле. Этого человека редко застают врасплох, подумал Валландер. И сейчас он по-настоящему растерялся.
— Я был там, — продолжал Валландер. — И видел ее. Кроме того, я знаю, что вы регулярно ее навещали. Приезжали даже накануне своего исчезновения. Конечно, мы можем пойти по пути умалчивания правды, чтобы этот разговор ничего не прояснил, а, наоборот, напустил еще больше тумана. Выбор за нами. Точнее, за вами. Я свой выбор сделал.
Валландер наблюдал за фон Энке: интересно, почему тот вроде как колеблется.
— Вы, конечно, правы, — наконец сказал фон Энке. — Дело в том, что я привык постоянно отрицать существование Сигне.
— Почему?
— Ради Луизы. Она всегда странным образом чувствовала себя виноватой перед Сигне. Хотя это не родовая травма и не обусловлено чем-либо, что Луиза делала во время беременности, ела или пила. Мы никогда не говорили о дочери. Для Луизы Сигне просто не существовала. Но не для меня. Я всегда мучился, оттого что не могу ничего сказать Хансу.
Валландер молчал. И Хокан фон Энке вдруг понял почему.
— Вы ему рассказали? Это было необходимо?
— Я полагал нечестным не сообщить ему, что у него есть сестра.
— Как он воспринял это известие?
— Возмутился, что, конечно, легко понять. Он чувствовал себя обманутым.
Хокан фон Энке медленно покачал головой.
— Я дал слово Луизе и не мог его нарушить.
— Вообще-то вы должны сами поговорить с ним об этом. Или не касаться этой темы. Что подводит меня совсем к другому вопросу. Что вы делали в Копенгагене несколько дней назад?
Хокан фон Энке искренне изумился. Валландер почувствовал, что вот сейчас получил в беседе преимущество. Дело лишь в том, как им воспользоваться, чтобы заставить визави говорить правду. Вопросов-то еще много.
— Откуда вам известно, что я был в Копенгагене?
— Пока не стану отвечать.
— Почему?
— Потому что как раз сейчас ответ значения не имеет. К тому же вопросы задаю я.
— Мне надо понимать так, что я подвергаюсь самому настоящему допросу?
— Нет. Но не забывайте — своим исчезновением вы нанесли своему сыну и моей дочери огромную травму. Я из себя выхожу при мысли о том, как вы себя повели. Успокоить меня можно одним-единственным способом — правдиво ответить на мои вопросы.
— Я попробую.
Валландер сделал новый выпад:
— Вы контактировали с Хансом?
— Нет.
— Но собирались?
— Нет.
— Что вы там делали?
— Снимал деньги.
— Вы же только что сказали, что не контактировали с Хансом. Насколько мне известно, именно он занимался вашими и Луизиными сбережениями?
— У нас был счет в Данске Банк, который мы оставили в своем распоряжении. Выйдя в отставку, я несколько раз консультировал одного из производителей вооружения для боевых кораблей. Гонорар выплачивался в долларах. Разумеется, в известном смысле обман налогового ведомства.
— О каких суммах идет речь?
— По-моему, это не имеет значения. Если, конечно, вы не намерены заявить на меня за уклонение от налогов.
— Против вас есть подозрения посерьезнее. Отвечайте на вопрос!
— Около полумиллиона шведских крон.
— Почему вы предпочли счет в датском банке?
— Датская крона казалась стабильной.
— Других причин для поездки в Копенгаген у вас не было?
— Нет.
— Как вы туда добрались?
— Поездом из Норрчёпинга. А до Норрчёпинга на такси. Знакомый вам Эскиль отвез меня в Фюрудден. И встретил по возвращении.
Пока что Валландер не видел повода не верить его словам.
— Стало быть, Луиза знала о ваших «черных» деньгах?
— Она имела к ним свободный доступ, как и я. И совесть нас не мучила. Мы оба считали, что налоги в Швеции возмутительно высоки.
— Почему вам сейчас понадобились деньги?
— Потому что те, какие у меня были, закончились. Даже спартанская жизнь требует расходов.
На время Валландер оставил в стороне копенгагенскую поездку и вернулся к Юрсхольму.
— Одна вещь не дает мне покоя, и ответ можете дать только вы. Когда мы стояли на террасе, вы заметили у меня за спиной какого-то мужчину. Честно скажу, я много размышлял о той минуте. Кто это был?
— Не знаю.
— Но вы встревожились, заметив его?
— Я испугался.
Он вдруг прямо-таки выкрикнул эти слова. Валландер насторожился. Пожалуй, так долго скрываться человеку слишком мучительно. Впредь надо бы действовать осторожнее.
— И кто же это мог быть?
— Я уже сказал: не знаю. Да это и не важно. Его присутствие там было напоминанием. По крайней мере, мне так кажется.
— Напоминанием о чем? Не принуждайте меня клещами вытягивать из вас ответы.
— Вероятно, Луизины контакты каким-то образом смекнули, что я подозреваю ее. Может, она сама сказала, что я понял, как обстоит дело. Я и раньше иной раз чувствовал, что за мной наблюдают. Но не настолько явно, как тогда в Юрсхольме.
— То есть вы полагаете, за вами ходил «хвост»?
— Не постоянно. Но иногда я замечал, что за мной по пятам кто-то идет.
— И долго так продолжалось?
— Не знаю. Может, и долго, только я не замечал. Может, годами.
— Давайте перейдем с террасы в комнату без окон, — продолжал Валландер. — Вы предложили уединиться, хотели поговорить со мной. Но я пока так и не знаю, почему вы избрали меня исповедником.
— Я ничего не планировал заранее, действовал по наитию. Сам иной раз удивляюсь собственным внезапным решениям. Наверно, и с вами так же? Банкет был мне не по нутру. Мне сравнялось семьдесят пять, и я устроил праздник, которого вовсе не желал. И меня, можно сказать, охватила паника.
— Позднее я думал, что в вашем рассказе скрывалось некое послание. Я правильно предположил?
— Нет. Я попросту хотел рассказать. Ну и, возможно, прикинуть, рискну ли я впоследствии доверить вам мой секрет насчет того, что, по всей вероятности, женат на изменнице родины.
— Вам что же, было больше не с кем поговорить? Например, со Стеном Нурдландером? С лучшим другом?
— Я со стыда сгорал при одной мысли о том, чтобы поделиться с ним моей бедой.
— А со Стивеном Аткинсом? О дочери-то вы ему рассказали.
— Спьяну. Мы выпили прорву виски. И после я жалел, что сказал ему. Думал, он забыл. Выходит, не забыл, как я теперь понимаю.
— Он полагал, мне о ней известно.
— Что мои друзья говорят о моем исчезновении?
— Они встревожены. Потрясены. И в тот день, когда поймут, что вы прятались, будут изрядно возмущены. Подозреваю, что вы их потеряете. И это подводит меня к вопросу, почему вы исчезли.
— Я почуял угрозу. Тот человек у ограды был как бы прологом. Внезапно я начал замечать слежку повсюду, куда бы ни пошел. Раньше такого не бывало. Начались странные телефонные звонки. Они словно бы всегда знали, где я нахожусь. Однажды в Морском музее ко мне подошел служитель и сказал, что меня просят к телефону. Какой-то человек, говоривший на ломаном шведском, предостерегал меня. От чего — он не упомянул, сказал только, что мне надо соблюдать осторожность. В общем, обстановка становилась невыносимой. Никогда раньше я не испытывал подобного ужаса. Еще немного — и пошел бы в полицию, заявил на Луизу. Подумывал, не послать ли анонимное письмо. И в конце концов не выдержал. Договорился об аренде охотничьего домика. Эскиль приехал в Стокгольм и подхватил меня во время утренней прогулки, когда я находился возле стадиона. Потом я все время сидел здесь, если не считать поездки в Копенгаген.
