Элизабет Джордж - ПРЕДАТЕЛЬ ПАМЯТИ
По дороге он схватил с крючка поводок, протащил заспанного Альфи через гостиную и вышел на улицу.
Стоило псу выйти на воздух, как он тут же взбодрился: забил хвостом, навострил уши, разом пришел в боевую готовность и, шагая вслед за хозяином по тротуару, бдительно поглядывал по сторонам — не покажутся ли где-нибудь его заклятые враги кошки. У дороги Альфи, как положено, послушно сел. Здесь, на Стамфорд-Брук-роуд, движение в зависимости от времени суток могло быть весьма плотным, и даже белая «зебра» не гарантировала, что водитель заметит пешехода.
Они перешли дорогу и двинулись к парку.
Ночной дождь напитал парк влагой. Трава отяжелела и гнулась к земле, с веток деревьев капало, а скамьи вдоль дорожек блестели от покрывающей их водяной пленки. Но для Уэбберли все это не имело значения. Он не собирался сидеть под деревьями и не питал ни малейшего интереса к состоянию газонов, по которым Альфи принялся гоняться, как только хозяин спустил его с поводка. Уэбберли сразу направил свои шаги к дорожке, которая проведет его по периметру парка. Он шагал быстро и целеустремленно, под его ногами похрустывал гравий, но, пока тело его находилось в районе Стамфорд-Брук, в котором он прожил уже более двадцати лет, его мысли унеслись в Хенли-он-Темз.
Этим утром он сумел дотянуть до прогулки с собакой, ни разу не подумав о Юджинии Дэвис. Уэбберли счел это почти чудом. В предыдущие двадцать четыре часа она не оставляла его ни на миг. Он еще не получал известий от Эрика Лича и не видел в Скотленд-Ярде Томми. То, что к делу привлекли Уинстона Нкату, Уэбберли счел признаком прогресса, но ему хотелось бы знать, какого именно прогресса, потому что знать что-нибудь — хоть что-нибудь — было лучше, чем вновь остаться один на один с картинами давно забытого прошлого.
Но, не имея связи со своими сотрудниками, Уэбберли был беззащитен перед пробудившимся прошлым. Лишенный защиты тесного, закупоренного дома и безумолчной болтовни Фрэнсис, он ничего не мог поделать с мысленными образами, образами столь далекими, что они стали фрагментами, кусочками головоломки, которую он так и не смог сложить.
Тогда было лето. Недавно закончились парусные гонки. Они с Юджинией катались на лодке но вяло текущей реке.
Ее брак был не первым из браков, которые не пережили ужаса насильственной смерти одного из членов семьи. И он не стал последним из тех, что треснули под весом следствия и суда, а потом и вовсе рассыпались на кусочки под бременем вины, сопутствующей потере ребенка от рук человека, которому родители ошибочно доверили его жизнь. Но для Уэбберли распад этого брака значил гораздо больше. Причину этого он признал лишь многие месяцы спустя.
После суда желтая пресса набросилась на Юджинию с той же жадностью, с какой выпытывала малейшие подробности о жизни Кати Вольф. И если Вольф стала воплощением всех чудовищ от Менгеле до Гиммлера, ответственная в глазах общественности за все злодеяния немецкого фашизма, то Юджиния стала для всех равнодушной матерью: каждый день она покидала детей, уходя на работу, а для ухода за ребенком, который с рождения был инвалидом, она наняла необученную няню, не знавшую английского языка и английской жизни. Если Катю Вольф журналисты всячески поносили — и заслуженно, учитывая содеянное ею, — то Юджинию они пригвоздили к позорному столбу.
Она принимала общественное негодование как должное. «Я виновата, — говорила она. — Это наименьшее из того, что я заслуживаю». Она говорила это с немногословным достоинством, без надежды или желания, чтобы ей возражали. «Я просто хочу, чтобы это кончилось», — говорила она.
Уэбберли увидел ее снова через два года после суда, совершенно случайно, на Паддингтонском вокзале. Он ехал на конференцию в Эксетер. Она сказала, что приехала на встречу с кем-то. С кем — не назвала.
— Приехала? — переспросил он. — Значит, вы теперь живете в другом месте? За городом? Для вашего мальчика это весьма полезно, наверное.
Оказывается, нет, они не переехали за город. Переехала она одна.
Он сказал:
— О, простите. Сожалею.
Юджиния ответила:
— Спасибо, инспектор Уэбберли.
— Малькольм. Прошу вас, просто Малькольм.
Она повторила:
— Спасибо, просто Малькольм.
Улыбка на ее губах была бесконечно печальна. Под воздействием момента и торопливо, потому что до» отхода его поезда оставалось всего несколько минут, он попросил:
— Вы не дадите мне свой номер телефона, Юджиния? Я бы хотел время от времени справляться, как ваши дела. В качестве друга. Если вы не против.
Она написала несколько цифр на газете, которую он купил в дорогу.
— Спасибо за вашу доброту, инспектор, — сказала она на прощание.
— Малькольм, — напомнил он ей.
Лето на реке случилось двенадцатью месяцами позднее, и это был не первый случай, когда он нашел предлог поехать в Хенли-он-Темз и навестить Юджинию. Она в тот день была хороша, тихая по своему обыкновению, но в ней ощущался покой, какого он в ней раньше никогда не видел. Он греб, а она откинулась на борт лодки и отдыхала. Она не опускала руку в воду, как делают некоторые женщины, рассчитывая принять соблазнительную позу, а просто наблюдала за водной гладью, как будто глубины реки прятали что-то, что могло вот-вот появиться на мгновение. Когда их лодка скользила под деревьями, на лице Юджинии играли блики тени и света.
В сумятице охвативших его эмоций Уэбберли все же осознавал, что влюбился в нее. Но позади у них уже было двенадцать месяцев целомудренной дружбы: прогулки по городу, поездки за город, обеды в пабах, изредка — ужины. И тепло разговоров, настоящих разговоров о том, кем была Юджиния Дэвис раньше и как случилось, что она стала такой, как есть.
— В молодости я верила в Бога, — рассказывала она ему. — Но по дороге во взрослую жизнь потеряла Его. Вот уже долгие годы я живу без Него и хотела бы вернуть Его, если смогу.
— Даже после того, что случилось?
— Именно потому, что это случилось. Но боюсь, Он не примет меня, Малькольм. Мои грехи слишком велики.
— У тебя нет грехов. Ты просто не способна грешить.
— Уж ты-то, с твоей работой, не можешь верить в это. Грешат все.
Но Уэбберли не видел в ней греха, что бы она ни говорила о себе. Он видел только совершенство и то, что ему хотелось видеть. Однако говорить о своих чувствах казалось предательством во всех смыслах. Он женат, отец ребенка. Она хрупка и ранима. И несмотря на время, прошедшее после убийства ее дочери, он не мог воспользоваться ее скорбью.
Поэтому он решился только на вопрос:
— Юджиния, ты знаешь, что я женат?
Она перевела на него задумчивый взгляд.
— Я так и думала.
— Почему?
— Ты добрый. Ни одна женщина в здравом уме не упустила бы такого мужчину, как ты, будь у нее такая возможность. Ты хочешь рассказать мне о своей жене и семье?
— Нет.
— А… зачем тогда упомянул о ней?
— Браки иногда распадаются.
— Да.
— Твой распался.
— Да, мой брак распался.
Она снова стала смотреть на воду. Он продолжал грести и наблюдать за ее лицом, понимая, что и через сто лет, будучи слепым старцем, смог бы нарисовать по памяти каждый изгиб и линию.
С собой они захватили еду, и, приметив подходящее местечко, Уэбберли причалил к берегу.
— Подожди. Оставайся в лодке, Юджиния, — сказал он. — Я сначала привяжу ее.
Но, карабкаясь по крутому скользкому склону, он оступился и свалился в воду, где и остался стоять, униженный, по бедра в прохладных волнах Темзы, с веревкой, намотанной на руку. В ботинки стремительно проникала вода.
Юджиния подскочила со словами:
— Ох, Малькольм! Ты цел?
— Я чувствую себя полным идиотом. В фильмах такого никогда не случается.
— Но так даже лучше, — возразила Юджиния.
Не успел он сказать и слова, как она перепрыгнула через борт лодки и оказалась в воде рядом с ним.
— Грязь… — начал он.
— Такая нежная на ощупь, — закончила она. И засмеялась. — Ты покраснел до корней волос. Почему?
— Потому что я хочу, чтобы все было идеально, — признался он.
— Малькольм, все идеально, — сказала она.
Его раздирали противоречия, он хотел и не хотел, был уверен и не уверен. Больше он ничего не сказал. Они выбрались из реки на берег. Уэбберли подтянул лодку и вынул сумку с едой. Расположиться они решили под ивой, которая им обоим понравилась. Когда они уселись на землю, она сказала:
— Если ты готов, Малькольм, то готова и я.
Вот как все началось.
— И таким образом, ребенка отдали на усыновление.
Барбара Хейверс закончила свой отчет, захлопнув потрепанный блокнот. Затем она чуть не с головой нырнула в свою заплечную сумку-мешок и откопала там пакетик жевательной резинки. Широким жестом она угостила всех присутствующих в хэмпстедском кабинете Эрика Лича. Старший инспектор взял пластинку. Линли и констебль Нката отказались. Хейверс сунула жвачку в рот и начала энергично работать челюстями. Линли догадался, что так она борется с желанием закурить. И когда только она насовсем избавится от этой привычки?
