Михаил Черненок - При загадочных обстоятельствах
— Так точно. На кирпичном заводе работает. Передовик труда.
— Когда последний раз он в Серебровке был?
— На прошлой неделе. Помогал Степану сдавать соленые грузди сельповскому заготовителю… Еще, товарищ Бирюков, одна загадка. Хлудневский заявляет, будто со дня выстрела у него пропал кобелек. Букетом звали. Больше пяти лет жил, а тут пропал.
Антон положил на стол арбузную корку. Достал носовой платок, чтобы вытереть руки, но Кротов подал полотенце.
— Есть предположение, — сказал Бирюков, — что цыгане крепко поссорились с Репьевым. Попытаться бы отыскать корни этой ссоры. И с выстрелом надо разобраться. Хлудневский дома?
— Вероятно. Вас проводить?
— Если не затруднит…
Небольшой светлый домик деда Лукьяна Хлудневского весело голубел простенькими наличниками через три усадьбы от дома Кротова. Следом — подернутая зеленоватым мхом, с прогнившими черными тесинами крыша когда-то добротного крестовика. Большую часть его окон прикрывали перекошенные старые ставни, а сам дом от времени будто осел и съежился. Показав на него, участковый усмехнулся:
— Хоромы Степана Екашева. Надорвался мужик непосильной работой, совсем запустил усадьбу. Всего второй год, как ушел на пенсию, а высох, что тебе щепка.
— Болеет?
— Трудно сказать… Ни сам Екашев, ни его старуха «и разу в больнице не были, хотя на болезни жалуются постоянно. Полагаю, от усталости у них это. Представьте себе, товарищ Бирюков, по четыре головы крупного рогатого скота держат. По сорок-пятьдесят центнеров ежегодно вдвоем сена накашивают. В три часа ночи уходят на покос и возвращаются в одиннадцать вечера. Старуха прибежит, управится со скотиной и опять — на помощь Степану.
— Помнится, раньше Екашев сапожным ремеслом подрабатывал, — сказал Антон.
— Сапожник и пимокат он отменный. В послевоенные годы, можно сказать, всю Серебровку и Березовку обувал. Теперь народ привык к фабричной обуви, однако Степан своего ремесла не бросает — идут некоторые к нему с заказами.
— Что ж он дом не починит? Неужели денег нет?
— Каждый год по весне умирать собирается, не хочет связываться с ремонтом. А что касается денег, говорит, сыновьям отдает. У него, кроме Ивана, еще четверо. Трое из них в Новосибирске определились, семьи завели. А последний — не удался. Был судим за воровство и где теперь находится, не известно.
— Это Захар, что ли?
— Он самый. Знаете?
— В школе начинали вместе учиться, только он и четырех классов не закончил. Когда его осудили?
— Еще до того, когда вы после института в наш райотдел приехали работать. Скотником в бригаде Захар трудился и, представьте себе, занялся систематическим хищением комбикормов. В райцентре похищенное сбывал, на водку денег не хватало…
После разговора с дедом Лукьяном о том да о сем коснулись выстрела.
— У Степки Екашева за амбаром кто-то стрелил, — твердо сказал дед Лукьян. — Мы с Агатой у крыльца грибы перебирали, а там не очень сильно бабахнуло.
Бирюков оглядел светлую горницу, обставленную современной мебелью. О старине напоминала одна лишь потемневшая икона в переднем углу, рядом с которой с яркого цветного плаката улыбался космонавт Юрий Гагарин. Весь угол под иконой занимал новенький телевизор с большущим экраном.
Заметив на столе газеты, Бирюков вспомнил о пыжах, обнаруженных оперативной группой, и спросил:
— За этот год районка?
Хлудневский утвердительно кивнул.
— Можно посмотреть?
Антон быстро перебрал всю пачку и с удивлением отметил, что из азгустовских номеров не хватает одного-единственного номера за девятое число, то есть как раз того, из которого были сделаны пыжи. На вопрос — куда исчезла эта газета? — Хлудневский с искренним недоумением пожал плечами:
— Агата, должно быть, куда-то подевала. Берет газеты без ведома.
Антон решил не скрывать:
— Пыжи были сделаны из газеты за это число для заряда, которым убит пасечник Репьев.
— У нас каждый житель, кроме Степки Екашева, районку выписывает, — испуганно проговорил дед Лукьян и старательно принялся перебирать газеты, словно не поверил Антону, что какого-то номера недостает.
Из магазина вернулась с большим полосатым арбузом запыхавшаяся бабка Агата. Хлудневский встретил ее сердитым вопросом:
— Ты, старая, куда подевала газетку за девятое августа?!
— Будто я их разглядываю, когда беру, — поздоровавшись с Кротовым и Антоном, ответила старуха. — Чего случилось-то?
— Ничего страшного, Агата Васильевна, — постарался успокоить Антон.
Старуха задумалась и вдруг виновато посмотрела на деда Лукьяна. — Две недели назад, может, попозже я в одну газетенку кусок сала свиного завернула для Екашихи. Это ж надо подумать! Люди на покос собираются и всего-навсего берут буханку хлеба да жбан молока. Много ли на таком питании протянешь? Сердце мое не вытерпело, отнесла Екашихе кусок сала.
— Сколько наказывал: не трожь газетки! — вспылил Хлудневский.
Бабка Агата с укором покачала головой:
— Клок негодной бумаги пожалел, — и обратилась к участковому: — Федорыч, до тебя Федя-кузнец направился. Арбуз от магазина помог мне донести.
— Чего это он?
— Не ведаю, милок. Хмурый шел…
Бабка Агата пригласила отведать арбуза, однако Антон и Кротов, сославшись на неотложные дела, отказались и, попросив стариков никому не говорить о состоявшемся разговоре, вышли на улицу.
Возле угрюмо съежившегося дома Екашевых стояли два новеньких самосвала с зерном. Их номера были городскими.
— Чего-то зачастили приезжие водители к Степану в гости. Не нравится мне это, — сказал участковый.
Глава 8
Худенькая, под стать самому Кротову, жена участкового, поившая на кухне парным молоком белобрысую внучку, на вопрос — заходил ли кузнец? — ответила прямо-таки в кротовском стиле:
— Только что здесь находился и вышел. По какому вопросу хотел тебя видеть, не сказал. Просил по возможности к нему домой подойти.
Над Серебровкой уже загустели вечерние сумерки. Во дворах мычали вернувшиеся с выпаса недоенные коровы, хозяйки брякали подойниками. Недалеко от деревни, сразу за поскотиной, глухо рокотали работающие комбайны.
Окна Кузнецова дома чуть-чуть желтели, словно в нем горела тусклая коптилка. Снаружи дом почти не отличался от других серебровских домов, но, войдя в него, Антон поразился оригинальностью планировки. Одна-единственная громадная комната казалась пустующим спортивным залом, совсем незначительную часть которого занимала высокая русская печь, прижавшаяся к стене слева от порога. Вдоль всей правой стены, под окнами, тянулась широкая лавка. Уходящий вдаль ее конец словно упирался в старинный буфет с обломанными наполовину резными украшениями. У противоположной стены стояла самодельная деревянная кровать, заправленная байковым одеялом. В изголовье кровати, свернувшись клубком, спал пушистый черный кот. Возле печи стоял небольшой стол. На нем лежала старая зачитанная библия.
Больше всего поражала передняя стена. Без окон, она, как церковный иконостас, была увешана иконами и цветными литографиями с божественными сюжетами. Перед стеной с потолка свисала на медной цепочке фиолетовая стеклянная лампадка с тоненькой восковой свечкой, а под самым потолком тускло светилась маломощная электрическая лампочка.
Дверь, скрипнув, отворилась, и с подойником парного молока вошел кузнец. Сняв с меднорыжей седеющей головы картуз, он поклонился Кротову:
— Здоров будь, Михаил Федорыч, — повернулся к Антону. — И вы, молодой человек, здравствуйте. — Прошагал к буфету. Достал из него несколько глиняных кринок. Начал сцеживать в них молоко. — Садитесь там… Разговор, можа, долгий получится… Вот, с хозяйством справлюсь…
Кузнец разливал молоко неторопливо, словно тянул время. Затем плеснул остатки в консервную банку, скомандовал:
— Жук!
Дремавший на кровати кот черной молнией метнулся к банке. Кузнец молча вынес кринки. Достал из печи чугун с горячей водой. Ополоснув подойник, выставил его за дверь. Погремел во двора рукомойником. Шикнул на загоготавшего гуся, похоже, загнал в хлев корову и вернулся в дом. Однако начинать разговор не торопился. Убрал со стола в сундук библию. Придвинул к столу табуретку. Сел и уставился в пол.
— Как понимать твое молчание, Федя? — не вытерпел Кротов.
Кузнец тяжело вздохнул:
— Чудится мне, Михаил Федорыч, что порешили пасечника за золотой крест…
Кротов недоуменно переглянулся с Антоном. Кашлянув, сказал:
— Не совсем понятно, Федор Степаныч, твое заявление.
— Я не заявляю — подсказываю, из-за чего убийство могло совершиться.
— Нам действительно надо знать подробности, — вмешался в разговор Антон, а Кротов тут же представил его кузнецу:
