Рут Ренделл - Поцелуй дочери канонира
— Они услышали какие-то звуки наверху. Мужчина, который лежит там мертвый на ступеньках, пошел выяснить, в чем дело.
Вексфорд обошел стол и остановился рядом с женщиной, запрокинувшей голову за спинку стула. Оттуда он смог увидеть первое тело в другом ракурсе. Взглянул на то, что осталось от лица, левой щекой лежащего в наполненной кровью тарелке на красной скатерти.
— Это Давина Флори.
— Я так и думал, — тихо сказал Берден. — А тот, на лестнице, видно, ее муж.
Вексфорд кивнул. Его посетило непривычное ощущение — почти страх.
— А это кто? Их дочь?
Второй женщине было на вид около сорока пяти. Темные волосы и карие глаза. Кожа, совсем белая и обескровленная, вероятно, была бледной и при жизни. Стройная, одета в романтически-цыганском стиле: свободное пестрое хлопчатобумажное платье с бисером и цепочками. В расцветке платья преобладал красный — но оно не было целиком красным, каким стало теперь.
— Должно быть, ужасный стоял грохот, — сказал Берден.
— Кто-то мог и услышать, — ответил Вексфорд. — В поместье должны быть другие люди. Кто-то ведь обслуживал Давину Флори, ее мужа и дочь. Я слышал, что здесь живет экономка и, возможно, садовник — в коттеджах при усадьбе.
— Я уже распорядился. Карен и Герри пошли их искать. Вы ведь заметили, что по дороге не встретилось никакого жилья.
Вексфорд обошел стол и, помедлив секунду, подошел совсем близко к телу Давины Флори. Ее густые темные с проседью волосы, выбившиеся из узла на затылке, разметались по столу склеенными кровью косицами. На красном шелке прилипшего к худому телу платья в области плеча темнело большое пятно. Ее руки на алой скатерти были сложены, как на спиритическом сеансе. Неестественно длинные кисти, какие бывают у восточных женщин и редко встречаются на Западе. Возраст почти не испортил их форму, хотя, возможно, это смерть опустошила вены. Никаких украшений, кроме простого обручального кольца на левой руке. Пальцы правой наполовину сжались в смертельной судороге, скомкав кровавый шелк скатерти.
В Вексфорде росло ощущение жути. Он отступил, чтобы окинуть взглядом всю ужасную картину гибели и разорения, и в этот момент с шумом распахнулась дверь и вошел эксперт-патологоанатом. За несколько секунд до этого Вексфорд обратил внимание на звук подъезжающего автомобиля, но тогда он подумал, что это вернулись Джерри Хайнд и Карен Малэхайд. На самом же деле то был доктор Бэзил Самнер-Квист, проклятие инспектора Вексфорда. Сейчас Вексфорд определенно предпочел бы видеть сэра Хилэра Тремлетта.
— О боже! — возгласил Самнер-Квист. — Так гибнут сильные мира сего!
Дурной вкус, нет, хуже — вызывающее, возмутительное отсутствие всякого вкуса — вот что отличало доктора. Однажды удушение он описал фразой «мой лакомый кусочек».
— Это она, полагаю? — Он ткнул пальцем в обтянутую красным шелком спину. Прикасаться к телам запрещено всем, кроме патологоанатома.
— Мы думаем, да, — ответил Вексфорд, стараясь скрыть неудовольствие в голосе. Несомненно, для одного вечера он уже выказал достаточно неудовольствия.
— Вероятнее всего, это она, Давина Флори. Там, на лестнице, ее муж, Харви Коупленд, а это, мы думаем, дочь. Не знаю, как ее звали.
— Вы закончили? — спросил Самнер-Квист у Арчболда.
— Я могу продолжить позже, сэр.
Фотограф сделал последний снимок и вслед за Арчболдом и судебными медиками вышел из комнаты. Самнер-Квист не стал медлить и за волосы поднял голову убитой. Склонившийся доктор заслонил изуродованную половину лица, и Бердену был виден благородный профиль Давины Флори, высокий величественный лоб, прямой нос, круто изогнутая линия рта. Кожа ее была изрезана тысячей тонких и не очень тонких морщинок.
— Как она его подцепила? Похитила из коляски, не иначе. Она его старше минимум лет на пятнадцать.
Вексфорд покачал головой.
— Я как раз читаю ее книгу, первую часть автобиографии, — продолжал доктор. — Жизнь, можно сказать, просто начиненная случайностями. Вторая часть теперь останется ненаписанной. Что ж, по моему скромному разумению, в мире и так хватает книг. — Самнер-Квист испустил пронзительный визгливый смешок. — Говорят, в старости все женщины превращаются или в коз, или в обезьян. Эта, по-моему, была из обезьян, как вам кажется? Ни одного дряблого мускула.
Вексфорд вышел за дверь. Не оглядываясь, он знал, что Берден следует за ним. Гнев, который бурлил в нем в ресторане, теперь закипел вновь, хоть и по другому случаю, и грозил вот-вот прорваться наружу.
— Когда я убью его, по крайней мере вскрытие будет делать Тремлетт, — произнес он невыразительно и бесстрастно.
— Дженни большая поклонница ее книг, — сказал Берден. — Этих, антропологических, или как их назвать. Пожалуй, я бы сказал, что они и политические тоже. Выдающаяся женщина она была. На прошлой неделе я подарил Дженни на день рождения ее автобиографию.
В холл вошла Карен Малэхайд.
— Я не была уверена, что делать, — сказала она. — Я знала, что вы захотите поговорить с Харрисонами и Габбитасом, пока еще не совсем поздно, и потому сразу сообщила им факты. Кажется, это их потрясло.
— Ты все сделала правильно, — сказал Вексфорд.
— Я сказала, что вы придете не позже чем через полчаса, сэр. Они живут в коттедже на две семьи в двух минутах по дорожке, что ведет от сада позади дома.
— Покажи мне.
Карен проводила его к западному крылу, провела мимо разбитого полукруглого окна и показала дорогу, которая шла по саду и пропадала во тьме.
— Две минуты на машине или пешком?
— Пешком минут десять, я бы сказала. Я скажу Дональдсону, где это. Сказать?
— Скажи мне, я пройдусь.
Дональдсон приедет с Барри Вайном. А Вексфорд зашагал по дорожке, отделенной от сада полосой высокого кустарника. По другую сторону дорожки возвышался лес. Встала луна, и тумана в лесу почти не было. Сюда не достигал свет прожекторов, и дорожку впереди выбелил зеленоватый фосфоресцирующий лунный свет, а ели и сосны бросали на нее черные тени, где сплошные, где ажурные. Такими же черными на светлом небе были силуэты фантастических деревьев, десятки лет назад посаженных здесь образцов самых разных пород. Даже ночью они выглядели удивительными и сказочными — из-за небывалой высоты, странной формы лап или вывернутых сучьев. На дорожке под ногами тени от их ветвей казались буквами древнего еврейского пергамента. Вексфорд думал о смерти и о контрастах. Самое отвратительное и безобразное случилось в таком прекрасном месте, «совершенство в горьком унижении». Инспектор содрогнулся, вспомнив кровавые пятна, которыми, будто расплесканной краской, были испачканы вся комната и стол.
А здесь, совсем рядом, — будто другой мир. Сказочная дорожка, зачарованный лес. Не реальный пейзаж, а словно декорация к «Волшебной флейте» или сцена из сказки, не место, а картинка. И полная тишь кругом. Вексфорд бесшумно ступал по опавшей сосновой хвое. На каждом повороте тропы открывались новые купы деревьев: освещенные луной голые лиственницы, ветви араукарий, подобные каким-то застывшим рептилиям, остроконечные кипарисы с плотными, как гобелен, кронами, зонтичные сосны, стройные и густые можжевельники, ели, топорщившие на косматых лапах прошлогодние шишки. Бор, набирая силу, заливала светом луна, но в мерцающих аллеях тут и там не могла преодолеть непроницаемую завесу колючих ветвей или переплетенных, как спутанные бухты каната, сучьев. Природа, которая должна была восстать и взреветь, сотрясти леса воем урагана, заставить зверей и растения возмутиться, а ветви деревьев заколыхаться в горестной жалобе, дремала в безмятежном покое. Тишь стояла почти сверхъестественная — ни веточка не шелохнется. Дорожка вильнула и за поворотом сошла на нет, деревья поредели, и перед Вексфордом открылась поляна. Узкая тропа уводила за шпалеры каких-то более заурядных хвойных деревьев, в конце тропы мерцали огни коттеджа…
Барри Вайн и Карен Малэхайд поднялись на второй и третий этаж проверить, нет ли там других тел.
Бердену было любопытно, что там, наверху, но он не решился шагать через тело Харви Коупленда, пока Арчболд не записал его положение, фотограф не заснял во всех ракурсах, а патологоанатом не провел предварительный осмотр. Чтобы пройти на лестницу, Бердену пришлось бы перешагнуть через откинутую правую руку убитого. Вайн и Карен так и поступили, но его удерживали нерешительность, брезгливость и чувство приличия. Вместо того он прошел через зал и заглянул в смежную комнату. Оказалось — гостиная, изысканно отделанная и прекрасно обставленная, музей изящных вещиц и настоящих произведений искусства. Берден никогда не подумал бы, что так живет Давина Флори, — ему представлялось скорее что-то богемное и небрежное. Она ему виделась одетой в халат или брюки, она засиживалась допоздна за разговорами и вином в кругу друзей-единомышленников у старинного потрепанного стола в большой неприбранной комнате. Эту комнату его воображение рисовало чем-то вроде пиршественной залы. А Давину Флори, обитавшую там, — одетой в пеплум царицей из греческих трагедий. Он смущенно усмехнулся, еще раз окинул взглядом фестонные занавески, портреты в золоченых рамах, жардиньерки с толстянками и папоротниками, мебель XVIII века с тонкими ножками и закрыл дверь.
