Луиза Пенни - Смертельный холод
– По крайней мере, заглушает аромат поэзии Рут, – заметил Габри, держа «У меня все ОТЛИЧНО» на вытянутой руке.
– Педик, – огрызнулась Рут.
– Ведьма, – отшил ее Габри, подмигнув Кларе. – Salut, ma chére[15].
– Salut, mon amour[16]. А что это у тебя за вторая книга? – спросила Клара.
– Си-Си де Пуатье. Ты знаешь, что наша новая соседка написала книгу?
– Господи Иисусе, это означает, что она написала больше книг, чем прочитала.
– Я ее вон там взял.
Он показал на кипу белых книг в ящике с остатками. Рут фыркнула, но сочла за лучшее промолчать, вероятно поняв, что еще несколько дней – и небольшой тираж ее тоненького сборника с изящными стихами присоединится к дерьмовой писанине Си-Си в этом литературном гробу.
Возле ящика стояло несколько человек, в том числе Три Грации из Трех Сосен: Эмили Лонгпре, невысокая и элегантная, в изящной юбке, блузке и шелковом шарфе; Кей Томпсон, в свои девяносто с хвостиком старшая из трех подружек, высохшая и сморщенная, пахнущая медицинскими мазями от «Проктер энд Гэмбл» и похожая на картофелину; и Беатрис Мейер с буйными рыжими волосами, дешевеньким ожерельем на шее и рыхлым пухлым телом, недостатки которого не скрывал даже объемистый кафтан золотистого цвета. Матушка Беа, как ее называли, держала экземпляр книги Си-Си. Она повернулась и посмотрела в сторону Клары. Всего на одно мгновение. Но этого было достаточно.
Матушкой Беа владело какое-то чувство, которого Клара не могла распознать. Ярость? Страх? Крайняя озабоченность какого-то рода – в этом Клара не сомневалась. А потом это ушло, и на лицо Матушки, розовое, морщинистое и открытое, вернулось прежнее беззаботное веселое выражение.
– Ладно, идем. – Рут с трудом поднялась на ноги и взяла Габри под любезно предложенную руку. – Здесь ничего не происходит. Когда нагрянут неизбежные орды любителей великой поэзии, я галопом примчусь сюда.
– Bonjour[17], дорогая.
Крохотная Эмили Лонгпре поцеловала Клару в обе щеки. Зимой, когда большинство квебекцев, закутанные в шерсть и парки, были похожи на персонажи комиксов, Эм умудрялась выглядеть элегантной и красивой. У нее были со вкусом крашенные светло-каштановые, великолепно уложенные волосы. Одежда и косметика – неброские и уместные. В восемьдесят два она была одной из старейших жительниц Трех Сосен.
– Ты это видела? – Оливье протянул Кларе книгу.
С обложки смотрела Си-Си – взгляд жестокий, холодный.
«Клеймите беспокойство».
Клара посмотрела на Матушку. Теперь она поняла, почему Матушка Беа пребывает в таком состоянии.
– Ты послушай. – Габри начал читать с задника. – «Миз де Пуатье официально объявляет фэншуй делом прошлого».
– Кто бы сомневался, ведь это древнее китайское учение, – сказала Кей.
– «Вместо него, – продолжил чтение Габри, – этот новый мэтр дизайна предлагает более богатую, более осмысленную философию, которая облагородит и окрасит не только наши дома, но и наши души, каждое наше мгновение, каждое решение, каждое дыхание. Выбирайте ли-бьен, путь света».
– Что это такое – ли-бьен? – спросил Оливье.
Клара увидела, как Матушка открыла рот и снова закрыла его.
– Матушка? – спросила она.
– Я? Нет, детка, я не знаю. Почему ты спрашиваешь?
– Я подумала, что у вас центр йоги и медитации – может, вы знаете и ли-бьен, – сказала Клара, стараясь выразиться помягче.
– Мне известны все духовные практики, – ответила Матушка, чуть преувеличивая, как показалось Кларе. – Но эта – нет.
Скрытый смысл ее слов был ясен.
– И тем не менее, – сказал Габри, – совпадение довольно странное, не правда ли?
– Что странное? – спросила Матушка с безмятежным лицом и голосом, но вобрав голову в плечи.
– Ну, то, что Си-Си назвала свою книгу «Клеймите беспокойство». Ведь именно так называется и ваш центр медитации.
Ответом ему было молчание.
– Что? – спросил Габри, чувствуя, что вступил на запретную территорию.
– Вероятно, это совпадение, – ровным голосом произнесла Эмили. – И возможно, дань уважения по отношению к тебе, ma belle[18]. – Она повернулась к Матушке и положила ладонь на пухлую руку подружки. – Она вот уже год как живет в старом доме Хадли, и ее наверняка вдохновила работа, которую ты делаешь. Это дань твоему духу.
– И ее куча дерьма, вероятно, выше твоей, – заверила ее Кей. – Это должно быть утешением. Я не думала, что такое возможно, – сказала она, обращаясь к Рут, которая с удовольствием разглядывала свою героиню.
– Хорошая прическа, Клара, – похвалил Оливье, думая, что это снимет напряжение.
– Спасибо. – Клара пробежала руками по волосам, отчего те встали торчком, словно со страху.
– Ты права, – сказал Оливье Мирне. – У нее вид как у испуганного солдата из окопов времен битвы при Вими[19]. Не многие могут воспринять этот вид. Очень смело, очень в духе нового тысячелетия. Я тебя поздравляю.
Клара прищурилась и уставилась на Мирну, которая расплылась в улыбке.
– В жопу папу римского, – произнесла Кей.
Си-Си снова поправила стул. Одетая, она стояла в одиночестве в номере отеля. Сол ушел, не предлагая и не ожидая прощального поцелуя.
Она испытала облегчение, когда он исчез. Теперь наконец она могла сделать то, что задумала.
Си-Си взяла экземпляр «Клеймите беспокойство» и встала у окна. Потом медленно подняла книгу и прижала к груди, словно возвращая туда часть себя, которой ей не хватало всю жизнь.
Она наклонила голову в ожидании. Неужели они и в этом году подведут ее? Нет. Ее нижняя губа чуть задрожала. Глаза заморгали, в горле образовался комок. А потом они появились – побежали, холодные, по щекам в открытый, вместительный и в этот момент безмолвный рот. И она устремилась за ними в эту темную пропасть и оказалась в знакомой комнате на Рождество.
Ее мать стояла рядом с давно высохшей и неукрашенной елочкой, затиснутой в угол строгой темной комнаты, с россыпью опавших иголок на полу. На елке висел единственный шарик, и вот ее мать, истеричная, воющая, сорвала его. Си-Си еще слышала, как остатки иголок, шурша, сыплются на пол, а шарик уже полетел в ее сторону. Она не собиралась его ловить. Выставила руки только для того, чтобы защитить лицо. Но шарик оказался в ее ладонях, прилип к ним, словно обрел там дом. Ее мать теперь была на полу – она выла и перекатывалась, а Си-Си отчаянно хотела остановить ее. Закрыть ей рот, заставить замолчать, иначе соседи снова вызовут полицию и ее мать опять увезут. А Си-Си останется одна в окружении посторонних людей.
Какое-то мгновение Си-Си колебалась и смотрела на шарик в своих руках. Он сиял и был теплым на ощупь. На нем была простая картинка: три высокие сосны рядом, словно семья, на прогнувшихся ветвях лежит снег. А ниже рукой матери было написано: «Noёl»[20].
И Си-Си переместилась в шарик, потерялась в его тишине, покое и свете. Но она, вероятно, слишком долго смотрела на него. Стук в дверь – и три сосны пропали, а она вернулась к ужасу, воющему перед ней.
«Что тут происходит? Впустите нас», – потребовал мужской голос из-за двери.
И Си-Си впустила. Впрочем, больше она никого и нигде не впускала.
Проходя мимо «Рица», Кри остановилась, чтобы взглянуть на этот шикарный отель. Швейцар не обратил на нее внимания, не предложил войти. Она медленно пошла дальше. Ее туфли напитались слякотью, шерстяные варежки висели на руках, налипший снег тянул их к земле.
Кри было все равно. Она тащилась по темным заснеженным переполненным улицам, люди натыкались на нее и с отвращением мерили взглядом, словно жирные дети размазали их сострадание, как глазировку по торту, а потом проглотили.
Она продолжала идти. Ноги у нее стали замерзать. Она вышла из дому без зимних ботинок, а когда ее отец неуверенно предложил ей надеть что-нибудь потеплее, она проигнорировала его.
Как игнорировала его ее мать. Как игнорировал его весь мир.
Она остановилась перед «Monde de la musique»[21]. В витрине висел постер Бритни Спирс: певица танцевала на жарком тропическом пляже, а ее радостные бэк-вокалисты ухмылялись и приплясывали.
Кри стояла перед витриной, пока не перестала чувствовать руки и ноги. Она вообще перестала что-либо чувствовать.
– Что-что? – переспросила Клара.
– В жопу папу римского, – четким голосом повторила Кей.
Матушка Беа сделала вид, что ничего не слышала, а Эмили тихонько подошла поближе к подруге, словно на тот случай, чтобы подхватить Кей, если та упадет.
– Мне девяносто два, и я знаю все, – сказала Кей. – Кроме одного, – внесла она поправку.
Последовала еще одна долгая пауза. Но любопытство пересилило смущение. Кей, обычно немногословная и грубоватая, собиралась заговорить, и друзья плотнее обступили ее.
