Хьелль Даль - Человек в витрине
— Да, — кивнул Эммануэль. — Все так и было. Но неужели ее поступки дают вам право судить ее?
— Мне — наверное, нет, но ваш брат, видимо, считал, что имеет такое право.
Эммануэль несколько секунд смотрел на инспектора без всякого выражения.
— Вы забываете, что Амалье и Клаус Фромм любили друг друга. Как они, по-вашему, должны были поступить?
Инспектор не ответил.
— Из патриотизма ей следовало выйти за моего брата, хотя она любила другого? Вы хоть понимаете, что вы сейчас говорите?! А может, вы считаете, что Амалье Брюн следовало жить одной? Или уйти в монастырь только потому, что она полюбила немца, человека, который родился не в том месте?
— Клаус Фромм был убийцей.
— Нет, убийцей он не был. — Эммануэль яростно покачал головой. — Убийцей был мой брат. Клаус Фромм был немецким солдатом, который занимался сидячей канцелярской работой.
— Он был судьей, а не простым клерком, и он мог бы выбрать другую работу!
— Мог? Его отправили служить в Норвегию. Он согласился, потому что хотел быть рядом с любимой, более того, с невестой! — Эммануэль наклонился вперед. — Понимаю ваше недоумение… Но в жизни не всегда все устроено просто. Иногда происходят самые странные вещи. Если бы не война, в замужестве Амалье никто не усмотрел бы ничего из ряда вон выходящего. Любовный треугольник, такой как у Амалье, Фромма и Рейдара, — тоже вполне обычное явление. Только для них все закончилось плохо. Амалье, Фромма и Рейдара погубила война. Никто из них не виноват. В любви нет бесчестья. Влюбленные невинны, кого бы и по какой причине они ни полюбили!
Гунарстранна стиснул челюсти от раздражения.
— Вы говорите, что она познакомилась с Фроммом в тридцать восьмом. К тому времени Фромм уже четыре или пять лет был членом НСДАП! И я знаю, что он по крайней мере с тридцать четвертого года состоял в СС. Та розовая картинка, которую вы мне тут нарисовали, не выдерживает никакой критики. Да, верно, когда они познакомились, Амалье Брюн было лет семнадцать или восемнадцать, но она бросилась в объятия мужчины, который, по всей вероятности, уже был убийцей, убежденным нацистом!
— В чем вы обвиняете юную наивную девушку?! — Эммануэль в отчаянии вскинул руки вверх. — Даже Чемберлен в свое время питал симпатию к немецким фашистам. А ведь он был премьер-министром Англии! Как можно требовать политической сознательности от влюбленной девушки-подростка? У нас в Норвегии была свобода печати. Кроме того, в тридцатых годах общество еще не понимало подлинной сущности нацистов. Никто не догадывался об их агрессивности, экспансионизме, о требовании «жизненного пространства на Востоке»! [16]
Амалье была совсем девочкой, когда полюбила Фромма, взрослого мужчину. Что можно требовать от девочки? Кстати, вы ведь знаете, когда Рейдар стал участником Сопротивления, он начал издавать подпольную газету? И знаете, кто ему помогал? — Эммануэль помолчал, а потом торжествующе сказал: — Нет, не знаете! Вы не знаете, кто набирал на печатной машинке обращения короля, фронтовые сводки, которые передавались по радио из Лондона, кто тайком приходил к Рейдару по вечерам, рискуя жизнью и здоровьем… То-то и оно, что не знаете! Так вот, ему помогала Амалье Брюн. Она работала на немцев, но оставалась патриоткой, рисковала жизнью ради родины. И не ее вина, черт побери, что она разлюбила моего брата и полюбила другого!
Эммануэль стукнул кулаком по столу. Тирада лишила его последних сил — он сидел, задыхаясь и хватая ртом воздух. Инспектор Гунарстранна задумчиво смотрел на толстяка, который с трудом вытирал пот со лба.
— Ладно, поверю вам на слово, — сказал он. — Не сомневаюсь, вы правы: чувства, которые питали друг к другу Амалье Брюн и немец, — не мое дело, да и никто не вправе их судить. Но мне доподлинно известно, что ваш брат не забыл Амалье Брюн.
— Кто же мог забыть Амалье Брюн! Я тоже не забыл ее, хотя у меня никогда не было с ней романа. Понимаете, — торжественно продолжал Эммануэль, — Амалье была женщиной незаурядной; она была не только красивой, но и умной. Нет ничего удивительного в том, что он тосковал по ней… Кстати, а как же вы? Я слышал, что вы потеряли жену и вдовеете. Разве вы не тоскуете по ней?
— Обо мне не будем! — резко оборвал его Гунарстранна.
Эммануэль покачал головой и мрачно сказал:
— Что ж… Раз вы не готовы говорить о себе, позвольте поведать вам мою личную драму. Четвертого октября тысяча девятьсот пятьдесят первого года я увидел на платформе старого вокзала Эстбане красивую брюнетку… Мы с ней поравнялись и какое-то время смотрели друг на друга. С тех пор прошло полвека, но не было и недели, когда я бы не вспоминал красавицу с платформы… Больше мы с ней никогда не виделись. Думая о ней, я понимаю, что в тот день принял неверное решение и позволил судьбе сбить меня с пути. Извините, инспектор Гунарстранна. То, что мой брат по-прежнему тосковал по Амалье Брюн, не имеет никакого значения. Его тоска не имеет никакого отношения к делу.
— В прошлый раз вы упомянули о властности Рейдара…
— Он стремился владеть вещами, а не людьми.
— Думаете, он всегда способен был провести границу?
— Да.
— По-моему, вы что-то недоговариваете.
— Дорогой инспектор, вы когда-нибудь слыхали выражение: не будите спящую собаку?
— Я знаю, вы скрываете нечто жизненно важное!
Эммануэль снова вытер пот со лба.
— Я ничего не скрываю.
— Нет, скрываете, — возразил инспектор. — Должно быть, их любовный треугольник был довольно необычным. Фромм приехал в Норвегию в сороковом году. Рейдара выдали в сорок третьем, и он вынужден был бежать. Амалье и Фромм поженились осенью сорок четвертого. Их любовный треугольник просуществовал целых три года — с сорокового по сорок третий, о чем вы с такой неохотой мне поведали! Но давайте разберемся, что там происходило на самом деле? Да, вы вскользь упомянули о ревности, лжи, гневе, зависти, о подпольной работе, о недомолвках, тайнах… Словом, в душе вашего брата кипел настоящий котел страстей. Если верить вам, выходит, что, едва закончилась война, котел мгновенно перестал кипеть и пузыриться… А ведь этого просто не может быть! И знаете, почему ваш рассказ кажется мне столь бессмысленным? — Инспектор постучал себя по виску и поспешил сам себе ответить: — Потому что мне кажется, что в вашем рассказе недостает чего-то очень важного. Возможно, недостающий фрагмент как раз и позволит понять, что же случилось на самом деле. Но ведь вы при всем присутствовали. Вы видели их. Вы говорили с ними. Вы явно что-то утаиваете. Вы знаете что-то, чего не знаю я.
— Черт побери, почему вы так уверены?
— Я просто чувствую.
— Ничего я не утаиваю.
— Нет, утаиваете. Другого объяснения не существует.
— Война всегда чудовищна и малопонятна… А уж тем, кто живет в мирное время, понять логику войны просто невозможно.
— Ну хорошо. — Инспектор подался вперед. — Я еще могу понять, почему Амалье в конце тридцатых полюбила Фромма. Все очевидно — она встретила мужчину старше себя, обаятельного, искушенного, умного, сильного. Могу понять, почему она влюбилась в него и отвергла своего сверстника Рейдара. Сверстник явно проигрывал немцу. Понимаю я и вашего брата и сочувствую его отвергнутой любви. Им выпало нести тяжелый крест. Амалье очутилась между двух огней. Такое случается очень часто: двое мужчин дерутся из-за женщины. Скорее всего, Амалье Брюн была несчастна. Она очутилась в центре неразрешимого противоречия, разрывалась между любовью к мужу и любовью к родине. Но возникает непреодолимая преграда, загадка. Почему ваш брат поддерживал отношения с Клаусом Фроммом после войны?
— Клаус Фромм был редактором и владельцем газеты. Он покупал остатки бумаги, которые отдавали Рейдару в типографиях…
— Эту историю я уже слышал, — сухо перебил его Гунарстранна.
Эммануэль ошеломленно посмотрел на него.
— Знаю я и о том, как он продавал ценности, которые тип по фамилии Стокмо выманивал у евреев в обмен на обещание переправить их в нейтральную Швецию. Поговаривают, что именно продажа тех ценностей помогла основать магазин, за счет которого вы с братьями очень неплохо жили… — Гунарстранна поднял руку, не давая своему собеседнику возразить, и ледяным тоном приказал: — Ничего не говорите! Так или иначе, то дело списано в архив. Понимаю, больная совесть призывает вас к осторожности. Вы, наверное, не ожидали, что дотошный сыщик вроде меня начнет копаться в вашем прошлом. Я все могу понять, но не принять. Сейчас я не взываю к вашей совести. Я требую отнестись ко мне с уважением. Видите ли, чутье подсказывает мне: то, что ваш брат тесно общался с Фроммом после войны, — не просто совпадение. Вы что-то от меня утаиваете.
