Луиз Пенни - Хороните своих мертвецов
– Именно, – сказала Мирна. – Кароль Жильбер оставалось только спросить у хозяина магазина, как к нему попали эти вещи. А он указал ей на Оливье и Три Сосны. И вуаля.
– Не складывается.
– Все прекрасно складывается, – сказала Клара.
– Вы подумайте, – обратился к ней Бовуар. – Оливье продавал эти вещицы антиквару много лет назад. Если Кароль Жильбер их обнаружила, то зачем почти на десять лет откладывать покупку старого дома Хадли?
Все трое задумались. Клара и Мирна стали предлагать другие теории, но Бовуар оставался погруженным в собственные мысли.
Он думал об именах. О семьях. О терпении.
Арман Гамаш отогнул рукав куртки, чтобы посмотреть на часы.
Четверть второго. Рановато – заседание еще не началось. Он уронил руку, обхватил сумку, защищая ее.
Он не пошел прямо в «Шато-Фронтенак», а решил пройтись по Дюфферен-террас, длинному деревянному настилу, который шел вдоль отеля и заканчивался площадкой, откуда открывался вид на реку Святого Лаврентия. Летом здесь стояли тележки с мороженым, играли музыканты, в беседках отдыхали люди. Зимой лютый влажный ветер носился по реке, набрасывался на прохожих. У людей от этого ветра перехватывало дыхание, чуть кожа не слезала с лица. И все же люди ходили по этим мосткам – настолько захватывающим был открывающийся с них вид.
Было там и еще одно зрелище. La glissade. Ледяная горка. Ее, возвышающуюся над мостками, каждый год отстраивали заново. Гамаш завернул за угол «Шато», и ветер ударил ему в лицо. Из глаз потекли слезы, которые тут же замерзали на щеках. Впереди на средней части мостков он видел горку в три полосы для съезда и ступеньки, вырезанные в снегу для подъема.
Даже в такой морозный день детишки тащили свои санки наверх. Да что там говорить, чем холоднее, тем лучше: лед будет гладкий и санки стрелой помчатся по крутому склону и далеко-далеко по пологой дорожке. Некоторые санки мчались так быстро и так далеко, что прохожим приходилось отпрыгивать в сторону. Гамаш увидел, что на горку поднимаются не только дети, но и взрослые. Заметил несколько молодых пар. Прекрасный повод обняться покрепче, как в какой-нибудь кинострашилке, и он отчетливо помнил, как в самом начале их отношений пришел на ледяную горку с Рейн-Мари. Они забирались наверх, таща за собой длинные санки, потом ждали своей очереди. Гамаш смертельно боялся высоты, но делал вид, что ему это нипочем, выставляя себя храбрецом перед девушкой, которая раз и навсегда похитила его сердце.
«Ты хочешь, чтобы я села спереди?» – спросила она, глядя на людей, которые усаживались в санки и мчались вниз.
Он посмотрел на нее, собираясь возразить, но тут понял, что это человек, которому не нужно лгать, перед которым не нужно притворяться. С ней он может быть самим собой.
Их санки понеслись к Дюфферен-террас внизу, хотя впечатление было такое, будто они мчатся к реке. Арман Гамаш взвизгнул и обхватил Рейн-Мари. Когда их санки остановились, они с Рейн-Мари смеялись так, что Гамашу показалось, у него что-то порвалось внутри. Он больше никогда этого не делал. Когда у них росли Даниэль и Анни, то на горку их водила мама, а Гамаш стоял внизу с камерой.
Теперь старший инспектор Гамаш стоял и смотрел на детей, на молодые пары, на пожилого мужчину с женщиной, которые поднимались по узким снежным ступенькам, а потом катились вниз.
Его несколько утешило, что эти двое тоже визжали. И смеялись.
Внезапно он услышал другой крик, доносившийся не с ледяной горки, а снизу, с реки.
Он не один обратил внимание на этот крик. Несколько человек бросились к перилам. Гамаш тоже подошел и не удивился, когда увидел команды лодочников, тренирующихся на льду. До воскресных гонок оставалось два дня.
– И-и раз, и-и раз, – доносились слова команды.
На реке были три лодки, но голос раздавался один, громкий и четкий.
– Левый р-раз, левый р-раз. – Английский голос.
Гамаш прищурился, но не смог разглядеть, с какой лодки доносится этот голос. И узнать его он тоже не сумел. Но это был не Том Хэнкок. И вряд ли Кен Хэслам. На мостках стояла подзорная труба, и хотя она замерзла не меньше Гамаша, он все же сунул монетку в щель и навел трубу на реку.
Не первая лодка.
И не вторая: он видел, как движется рот загребного, но слов его не слышал.
Гамаш направил трубу на самую дальнюю лодку. Нет, этого не могло быть. Слишком уж далеко. Неужели голос способен преодолевать такое расстояние?
Лодка была на середине реки, шестеро человек сидели на веслах. Грести разрешалось разными способами, кроме того, лодку можно было тащить по льду. Эта команда двигалась по открытой воде, направляясь вверх по течению к плавучим льдинам.
– И раз, и раз, – снова донеслись до Гамаша слова команды.
И теперь, когда лодочники двигались вперед, но сидели лицом назад, Гамаш увидел, кто это.
Он смотрел в окуляр, не решаясь прикоснуться к его металлу – кожа могла примерзнуть.
Громогласный, чистый голос принадлежал Кену Хэсламу.
Возвращаясь в «Шато», Гамаш думал об этом. Почему этот человек всю жизнь в любых обстоятельствах разговаривает шепотом, хотя на самом деле способен громко кричать?
Громче, чем кто-либо другой. Голос его звучал пронзительно.
Может быть, Хэслам был удивлен не меньше Гамаша? Может быть, Хэслам в свои шестьдесят восемь лет обрел голос на льду реки, делая то, на что мало кто отважился бы?
Оказаться в тепле всегда облегчение, в особенности если это тепло «Шато-Фронтенак». В великолепном фойе Гамаш снял рукавицы, куртку, шапочку и шарф, сдал в гардероб. Потом, по-прежнему защищая сумку руками, прошел по длинному широкому коридору к двойным стеклянным дверям, сквозь которые пробивался свет.
Войдя в бар «Сен-Лоран», он остановился. Перед ним были круговая стойка бара, круглые столики, громадные окна. В двух каминах пылал огонь.
Но его ждали не здесь.
Посмотрев направо, Гамаш с удивлением увидел дверь, которую не замечал прежде. Открыв ее, он вошел в светлую просторную комнату, напоминающую солярий. Здесь тоже горел огонь в камине.
Когда он вошел, говоривший замолчал. К Гамашу повернулось двенадцать лиц. Все мужчины, пожилые, седоволосые. Они сидели на удобных диванах с обивкой в цветочек и креслах. Он ожидал увидеть более официальную обстановку – кабинет, длинный стол, трибуну.
Он предполагал, что заседание еще не началось. Его часы показывали 1.25, а Эмиль сказал, что заседание начнется в 1.30, но было ясно, что заседание уже идет полным ходом.
Гамаш посмотрел на Эмиля, и тот улыбнулся, но почти сразу отвел глаза.
– Bonjour, – сказал старший инспектор. – Надеюсь, я не очень вам помешал.
– Вовсе не помешали, – ответил ему Рене Далер, такой же крупный и приветливый, как и в прошлый раз.
Другие тоже встали. Гамаш обошел всех, каждому пожал руку, любезно улыбнулся.
Все были дружелюбны, вежливы, но все же у него создалось впечатление, что в комнате царит какое-то напряжение, словно он вошел во время спора.
– Итак, вы хотели поговорить с нами? – сказал месье Далер, показывая на большое кресло.
– Да. Надеюсь, вас не удивит, что речь пойдет об Огюстене Рено. – Гамаш сел.
Некоторые сочувственно кивнули, другие просто настороженно смотрели на него. Хотя это и не было какое-то тайное общество, но дух таинственности витал над ними.
– Но начать я бы хотел с разговора о Шарле Шиники.
Это вызвало ожидаемую им реакцию. Некоторые выпрямились, другие переглянулись, потом не без раздражения посмотрели на Гамаша.
И снова бразды правления взял в свои руки Рене Далер:
– Простите, месье Гамаш, но вы понимаете, что мы не историческое общество?
– Oui, merci. Я знаю, что вы Общество Шамплейна. – Он сказал это, и что-то прояснилось. Общество Шамплейна. – Но моя история начинается не с Самюэля Шамплейна, не с Огюстена Рено, а где-то между ними. Точнее говоря, в тысяча восемьсот шестьдесят девятом году, с отца Шиники.
– Он был психом, – откликнулся пожилой человек из заднего ряда.
– Значит, вы его знаете, – сказал Гамаш. – Да, для кого-то он был психом, для кого-то – героем. В нашей истории он был кем-то совершенно другим.
Гамаш бросил взгляд на Эмиля, который смотрел в окно. «Дистанцируется от того, что происходит?» – подумал Гамаш.
– Отец Шиники был знаменит одним, – сказал старший инспектор. – Он пытался спасать алкоголиков. Для этого он отправился туда, где их легко можно было найти. В Квебеке тысяча восемьсот шестидесятых годов их можно было найти на рю Пти-Шамплейн, прямо под нами.
И в самом деле, если бы он мог выпрыгнуть из окна и перелететь через Дюфферен-террас, то приземлился бы на рю Пти-Шамплейн внизу. Теперь это была очаровательная мощеная улочка с множеством кафе, сувенирных лавочек, магазинчиков, торгующих кружевами, но в те времена это был печально известный Нижний город, кишащий пьяницами, негодяями всех мастей и проститутками, переполненный сточными водами и разными болезнями.
